В коридоре на стенах вывешены какие-то графики, распорядки, наставления дежурному по штабу. Из строевой части вышла девушка в военной форме, посмотрела на Грунева, как ему показалось, строго. У телефона дежурил дневальный. В первом коротком ответвлении коридора, в самом конце его, замер часовой у полкового знамени.

Грунев отдал честь знамени. Крамов говорил им, что часовой у знамени стоит два часа. И доверяют этот пост лучшим. В Отечественную войну, когда полку не давалась вражеская высота, командир приказал вынести боевое знамя вперед. К нему рванулись бойцы, словно защищая грудью, и взяли высоту. И вот теперь оно здесь: в шрамах, пропахшее порохом, с двумя орденами на полотнище и орденскими лентами на древке.

Перед дверью, обитой коричневым дерматином, с табличкой «Командир полка» Грунев приостановился, поправил ремень, судорожно вобрал воздух и постучал.

— Войдите, — послышалось из-за двери.

— Товарищ подполковник, рядовой Грунев по вашему приказанию… пришел… явился…

— Прибыл, — мягко поправил Владимир Петрович и внимательно поглядел на неуклюжего юношу.

Подворотничок у него пришит неумело и словно бы немного вывернут наружу. Гимнастерка топорщится. На висках волосы выцвели пятнами и от этого кажутся пегими.

— Садитесь.

Грунев перемялся с ноги на ногу и осторожно сел на самый край стула, шаркнув подошвами.

Владлен не знал, надо ли, если сидишь у командира, снимать пилотку, и эта мысль мучила его.

До сих пор Владлен видел командира полка только издали, а теперь боялся поднять на него глаза и разглядеть получше. Он вспотел и, рукавом гимнастерки вытерев пот со лба, решал, куда девать руки. Наконец положил их на колени.

— Ну, как служба идет? — добро поглядев на Грунева, спросил подполковник. Голос у него густой, но гибкий.

— Ничего, — ответил Грунев так, как говорят «ничего хорошего», и посмотрел не на Ковалева, а поверх его головы, словно боясь встретиться с глазами командира полка.

— Рука зажила?

Грунев покраснел. Как надо ответить по уставу? «Так точно». Но сейчас разговор застольный.

— По легкомыслию я тогда… — извиняющимся голосом сказал он. — Зажила совсем. Вот. — Владлен положил на стол правую руку, показывая рубцы на ладони.

— До свадьбы и рубцов не будет, — улыбнулся подполковник.

— Я убежденный женоненавистник! — с неожиданной откровенностью выпалил Владлен.

— Это почему же подобная немилость? — озадаченно спросил Ковалев, вспомнив, что когда-то нечто похоже заявлял его друг Семен Гербов, а потом поразил молниеносной женитьбой.

— Да уж так! — еще гуще прежнего покраснел Грунев, сердясь на себя, что завел недостойный солдата разговор, скосил глаза влево.

У двери на стене висит лампа аварийного освещения. На ее деревянной подставке надпись: «Ответственный — ефрейтор Тучков».

«Даже это предусмотрено», — изумленно отметил Грунев.

«Совсем неоперившийся, — подумал Ковалев, — но, видно, неиспорчен и очень правдив. Интересно, как мой Петька относится к этим вопросам?»

По установившейся традиции раза два в году в полк приглашали юнцов из школ, профтехучилища. Им показывали технику, водили по учебным классам, разрешали посмотреть развод караула и внутреннего наряда. Они так же, как этот парень, робели, наверно, кое-что прикидывали, думая о своей будущей военной службе, задавали неожиданные вопросы: «А кто гладит форму?»

— Вы до армии с бабушкой жили? — спросил Владимир Петрович Грунева.

— Совершенно верно, — удивлённо вскинул густые, длинные ресницы Владлен, — как вы угадали?

Это у него прозвучало искренне и по-домашнему.

— А почему вы ей редко пишете?

Дело в том, что Владимир Петрович получил вчера от бабушки Грунева письмо. «Дорогое командование! — писала она. — Я обеспокоена тем, что наш Владик молчит. Наверно, это неспроста. Сообщите, пожалуйста, как его здоровье?»

Грунев действительно давно не писал бабушке, не до того было. И о чем писать-то? Что тяжко, что вот с рукой… Так у нее сердечный приступ начнется.

— Я напишу, — тихо пообещал он.

— Не обижайте ее.

— Ну что вы! — торопливо произнес Грунев, и его карие глаза словно бы далее подернулись слезой. — Не сомневайтесь…

— А трудностей армейской жизни не бойтесь, — сказал подполковник, — они себя оправдают. Вы читали в комнате Славы историю нашего полка?.. Был в нем молодой волгарь Дмитриев… Его батарея вела бой на реке Аксай. Наблюдатель Дмитриев окопался на кургане, стал передавать важные ориентиры. Но фашисты его засекли. Сначала минами хотели накрыть — не удалось. Выслали отделение автоматчиков… Дмитриев всех уничтожил из ППШ. Тогда в облаву пошло до взвода фашистской пехоты — кругом ползли на курган… Дмитриев видит — не уйти ему, патроны кончаются. Вызвал огонь батареи на себя… Его позже мертвым нашли… И здесь же — фрицев тридцать перебитых.

Ковалев помолчал.

— Был тихий, незаметный паренек… Даже застенчивый…

Грунев вспомнил портрет Дмитриева в комнате Славы, ясно представил себе и этот бессмертный курган, и героя на нем…

— Не бойтесь трудностей армейской жизни, — повторил подполковник. — Знаете, как в беге, когда преодолеваешь критическую точку усталости и появляется второе дыхание?

Это Грунев уже знал и согласно кивнул. Впервые за весь разговор он безбоязненно посмотрел на командира полка.

— Ну, желаю вам ратных удач. — поднялся Ковалев и крепко пожал руку тоже вставшему Груневу, — верю в вас…

— Разрешите идти? — каким-то ликующим голосом спросил Грунев.

— Идите.

Он старательно повернулся через левое плечо, немного качнувшись влево, но выровнялся, вышел из комнаты.

«Ничего, — подумал Ковалев, — основа у него неплохая. Старателен, совестлив. Надо помочь освободиться от бабушкиного тепличного воспитания, подсказать кое-что Санчилову — и будет солдат как солдат… Сергей Павлович и не с такими справлялся».

Мысль о Боканове возникала неизменно и всякий раз, когда наталкивался на трудный случай, когда недоволен был собой.

…Грунев пересек двор военного городка как в тумане: ему пожал руку сам командир полка! И сказал, что верит в него. Да он горы своротит, чтобы доказать, что в него можно верить! Да он… Вот завтра же начнет дополнительно заниматься, три раза пробежит по лабиринту полосы препятствий. Костьми ляжет, а пробежит!

Навстречу шел сержант Крамов. Грунев, шагов за шесть вытянулся, прижал к туловищу левую руку, до отказа повернул голову влево, приложил ладонь к пилотке.

«Смотри ты, — приятно удивился Крамов, — ученье впрок». И, ответив на приветствие, продолжал свой путь.

В спальне налетел с расспросами Дроздов:

— Ну, что, Груня, получил питательную клизму?

Владлен посмотрел снисходительно, на полных губах его заиграла ироническая улыбка.

— О чем речь была? — допытывался Дроздов, словно обшаривая глазами лицо Грунева.

— Допустим, об армейской жизни, — скупо ответил Владлен.

— О ней с лапшой говорить — пустяшное дело, — пренебрежительно скривился Дроздов.

И вдруг этот тихоня рассвирепел. Сжимая кулаки, наступая на обидчика, закричал тенорком:

— Не имеешь права оскорблять! Чтоб это в последний раз!

В возбуждении Грунев говорил быстро, захлебываясь, слова будто наталкивались друг на друга, громоздились, теряя окончания, пузырясь.

Дроздов, уже привыкший мимоходом подтыривать Грунева, даже растерялся.

— Псих, а не лечишься, — пробормотал он, надевая темные очки, и вышел.

Очки эти врачи прописали из-за конъюнктивита носить несколько дней. И хотя сроки уже все истекли, Дроздов не торопился распроститься со своей, как он считал, привилегией: где надо и где не надо важно надевал очки.

До армии Аким Крамов работал слесарем на станкостроительном заводе в Новосибирске и учился в вечерней школе. Так сложились семейные обстоятельства. Отец, тоже рабочий, внезапно умер, а были еще брат, сестра и часто болеющая мать. Значит, становись кормильцем.