Дроздов надраивал пол «Яшкой». Это сооружение изобрел он сам. На широкую перекладину длинной палки намотал старую, изношенную шинель, выпрошенную у старшины. Поверх огромного валика с удовольствием садился левофланговый маленький солдат Бесков, и Дроздов с азартом натирал пол.

Азат Бесков довольно улыбался, при этом его небольшие, редкие усики смешно топорщились. Груневу Азат был по душе: веселый, доброжелательный человек, с глазами, поставленными немного вкось и похожими на мохнатые веточки темной ели. Азат стеснялся, что плохо говорит по-русски, и Владлен охотно читал ему вслух, учил русской речи. Вчера Бесков, начистив мундир, сказал Груневу: «У меня солнушко в пугвичках».

…Радио передавало об отважной семерке космонавтов на орбите, о звездах необычной сварки. Дроздов, приостановив «Яшку» восхищенно вздернул голову:

— Наши дают!

Диктор перешел к рассказу о международном симпозиуме в Алма-Ате, посвященном приближающемуся столетию со дня рождения Ленина…

— Товарищ лейтенант, взвод на утренний осмотр построен, — доложил во дворе сержант Крамов.

— Проверить внешний вид, — приказал Санчилов.

Собственно следовало сказать: «Произвести осмотр», — непростительная ошибка. Интересно, заметил ли ее Крамов? Конечно, заметил. Пока он доложит о результате осмотра старшине роты, надо показать конспекты сегодняшних занятий старшему лейтенанту Борзенкову.

Из коричневой полевой сумки с картой, компасом, цветными карандашами Санчилов достал тетрадь, пробежал глазами первую страницу, отправился к командиру роты.

Шаг у Санчилова легкий, чувствуется, что он все же спортсмен, даже ноги «кавалериста» придают походке небрежную бравость.

…Сержант останавливается перед Груневым.

— Ремень затянуть. Эмблемы почистить.

Он отрывает пуговицу, висящую у горла на нитке, подает ее Груневу:

— Пришить.

Дроздов сердито думает: «Запрещенный прием. Увидел бы командир полка, дал бы тебе».

Сержант внимательно смотрит на модника Дроздова. Его ржаные курчавые волосы озорно вырываются из-под пилотки:

— Обросли. Подстричься.

Эта чертова прическа не дает покоя Крамову!

— Прическа «молодость». Рекомендована журналом «Советский воин», — пытается защититься Дроздов.

— Приаккуратьтесь, — неумолимо говорит сержант, — чтоб полный ажур…

Он взглядом упирается в голенища сапог Дроздова:

— Это что за гармошки?

Дроздов отвел глаза в сторону, видно, зря старался с голенищами.

— Почему у вас гимнастерка такая короткая?

— Села после стирки, — бормочет Дроздов.

Он силится одернуть вчера подрезанную гимнастерку, собравшуюся почти возле ремня, но из этого ничего не получается. «Опять прокол будет», — думает Дроздов, имея в виду очередное наказание. Но нет, обошлось. Крамов только сказал: «Сменить гимнастерку», — и прошел дальше.

Дроздов провожает его сердитым взглядом: «На воде заводится! Как командир, так и всегда прав».

До завтрака была политинформация.

В столовой Дроздов, уминая кашу с мясом, мурлычет так, что слышит только Грунев:

— Здесь дают нам прикурить. Смех заставят позабыть…

Грунев, по своему обыкновению, меланхолически ковыряется в тарелке.

— Лавровый лист нашел? — поинтересовался Дроздов. — Ешь, Груня, он калорийный.

Грунев огрызается:

— А гимнастерочку-то, модник, переменил?

— Перезимуем, — беспечно отвечает Дроздов, — сегодня опять на полосе препятствий косточки поломаем. Сколько соли спишешь?

— Сколько надо, столько и спишу. Ты мне не указ!

— Молодец, солдат, капитаном будешь!

Дроздов тянется к кувшину с квасом, пахнущим хлебной коркой.

Крамов, издали поглядывая на солдат, думает: «Дроздов пришел в армию, уже умея читать. Груневу пришлось начинать с букваря. Дам ему сегодня дополнительную нагрузку на полосе препятствий. Прошлый раз он ее прошел уже за две минуты, да сорвался с балки… Поупражняю в прыжках через козла… А потом поучу сборке пулемета с завязанными глазами…»

В одиннадцать тридцать командир полка собрал всех сержантов части.

— Революция в военном деле превратила младшего командира в фигуру особо значительную, — говорил им Ковалев. — Авторитет — не обязательное приложение к должности. Его завоевывают. Не забывайте: теплое слово — в мороз согреет; от холодного — и в жаркий день знобит. Крикливость, нервозность это — еще не требовательность, грубость — признак слабости. А панибратство и демагогия — ваша командирская смерть. Как, впрочем, и очковтирательство.

Подполковник внимательно поглядел на сержанта Мальцева и тот обеспокоенно заерзал.

— Даю вам задание: к завтрашнему дню написать психологические характеристики на двух своих подчиненных и сдать командирам рот.

— Психологические? — растерянно переспросил кто-то.

— Вот именно.

Сержанты переглянулись — заданьице!

Командир полка стал расспрашивать, как готовят они конференцию по огневому мастерству. На ней опытные стрелки должны поделиться своими «секретами».

Кажется, все в порядке. Чтобы внести в беседу разрядку, Ковалев пересказал одну из страниц русановских мемуаров.

— Читал я недавно рукопись офицера царской армии. Есть там рассказ о «цуканье», об издевательстве старших над младшими. На «уроках словесности» вменялось, например, отвечать, какая форма одежды у всех драгунских, уланских, гусарских полков.

«Форма седьмого гусарского Белорусского?» — вопрошал «экзаменатор». — «Доломан голубой, шнуры серебряные, рейтузы красные!»— полагалось отчеканить скороговоркой. Если же ответ давался неверный, следовало наказание. Руки — на бедра, корпус — прямой: «При-се-дай!» До ста раз, до изнеможения.

Ковалев поглядел на Крамова:

— Упаси вас устав и ваша совесть от малейшего даже намека на «цуканье».

«Что он имеет в виду?» — с тревогой подумал Аким.

Отпустив остальных, Ковалев задержал Крамова, разрешил ему сесть.

Владимир Петрович давно присматривался к этому командиру. Неторопливый, но не медлительный, Крамов лишен был воинского изящества. Трудно его иметь человеку с сорок седьмым размером обуви — сапоги ему шили по спецзаказу.

Да, сержанту не хватало внешней молодцеватости, но службу он нес отменно. Как-то Ковалев разговорился с ним: далеко ли слышны шумы? И Крамов совершенно точно назвал: грузовик на шоссе слышен за километр, танк — с трех километров, стук топора в лесу — с трехсот метров. Сибиряк! И характер у этого, совсем еще молодого человека — сибирский.

Сержант любил говорить своим подчиненным: «Делай, как я». Но имел на это право.

— Что читает ваш рядовой Грунев, Аким Семенович? — спросил сейчас Ковалев, и сержанта удивили совсем неслужебный тон командира полка и то, что обратился он к нему по имени-отчеству.

Крамов замялся, затрудняясь ответить:

— Не могу знать.

— Нет, Аким Семенович, можете и должны. А какие фильмы любит рядовой Дроздов?

Крамов, все более удивляясь, только пожал плечами.

— О чем мечтает?

— По-моему, ни о чем, — мрачно ответил сержант.

— Неладно это у вас получается, товарищ командир, — осуждающе сказал подполковник, — неладно и неверно. Много ли разглядишь из-за стены только официальных отношений? Перед вами, Аким Семенович, не робот, а человек со своим характером, духовным миром. Как же можно не интересоваться всем этим? Я ценю вас, как требовательного и знающего замкомвзвода. Но, требуя, и уважай! Как вы полагаете: нужно ли армии доброе сердце?

Командир полка посмотрел выжидающе. Странный вопрос.

— Добреньким быть? — вопросом же ответил Крамов, впервые в жизни не дав прямого ответа старшему начальнику.

— Нет, не добреньким. Но разве новобранцы не нуждаются в том, чтобы рядом с ними был отзывчивый, внимательный человек? Поговорите с Дроздовым, как вчерашний рабочий с рабочим, а не сверху вниз.

— Слушаюсь…

— Нет, тут «слушаюсь» не обойтись. Вы хотите поступать в Высшее командно-инженерное училище?