— За непреходящую дружбу.

Заговорили о переездах, об укладе семейной жизни.

— Сема, вот будьте вы справедливым судьей, — попросила Вера. — Володя не желает совершенствовать наш быт. Говорит: «Все равно нам здесь недолго жить».

— А моя Тома еще как совершенствует, — с удовольствием сообщил Семен Прокофьевич, — соковарка, скороварка, электромясорубка. Комбинат! Впереди века — на два шага!

— Ну вот видишь, видишь! — уличающе воскликнула Вера.

Ковалев укоризненно посмотрел на жену.

— Не смотри, не смотри так: Сема свой человек, а я говорю правду. И потом пожалуюсь вам еще, — обратилась она к Гербову, — за своими полковыми делами редко ходит со мной на концерты…

— Служба, матушка, — разведя руками, сокрушенно произнес Гербов фразу, что не раз говаривал дома.

— А я? — не сдавалась Вера. Щеки у нее раскраснелись, глаза воинственно полыхали. — Расскажу вам, как мы года три назад подняли бабий бунт.

— Ну, Вера, — попытался утихомирить расходившуюся жену Владимир Петрович и поглядел на нее с ласковым укором.

— Нет, расскажу! Разбор так разбор. Он и дома полезен, — Вера перевела дыхание. — Мужья наши зачастили мальчишники устраивать… По поводу каждой новой звездочки на погоне, благополучного завершения учений — был бы повод! Ну, мы терпели, терпели… А потом позвонила я Первого мая подруге Дариме, она жена начштаба Карпова, еще одной майорше — Васильевой и капитанше… Говорю: «Давайте девчатник устроим? Наши мужья пируют в „узком кругу“, а мы устроим свой „узкий круг“». Сказано — сделано.

Собрались у «капитанши», выпили сухого вина, кофе, засиделись. Звоню я на квартиру Карпову. Невинно спрашиваю: «Дариму можно?» А Карпов мне в ответ своим тихеньким, но на этот раз скрипучим голосом: «Нет ее».

Потом Дарима позвонила ко мне домой. «Владимир Петрович, с праздником! Верочку можно?» Муженек мой проницательный, сразу сообразил, что к чему: «Скажите моей жене, что я сейчас за ней приеду. Только куда ехать?»

И тут же муж Даримы заявился — разведка донесла ему, видно, где мы. Уставился на праздничный стол наш, очки на переносицу пальцем подтолкнул и с осуждением, но не повышая голоса, заметил: «Неплохо живете». А я ему: «Да уж как можем, Антон Юрьевич. Не одним же хозяйством да детьми заниматься».

У Даримы — двояшки: трехлетки Оля и Галя. Любая из них на вопрос «Как тебя зовут?» отвечает «Оля-Галя». Перед нашим пиршеством Дарима оставила их с бабушкой.

Васильева Аннушка, жена замполита, инженер-химик. Но здесь ей работать негде, и Аннушка очень переживает. Во Дворце пионеров организовала кружок юных химиков, а сама тоскует по заводу…

Слушая Веру, Ковалев, в какой уж раз, подумал: «Нашим женам приходится труднее, чем нам. Хорошо еще, что Верина профессия везде необходима. Но ведь и Вера вынуждена была из-за меня отказаться от ординатуры, которую ей предлагали в мединституте».

— Да, так вот, — продолжала Вера свою обличительную речь, — Карпов строго на меня посмотрел, губы поджал:. «Вы, уважаемая Вера Федоровна, Дариму мою с пути не сбивайте. У вас своя дорога, у нее — своя…» И увел жену… Но количество мальчишников, должна вам, Сема, ради объективности признаться, резко сократилось.

Вера покосилась на мужа — не сердится ли — провела рукой по его волосам:

— Поддался перевоспитанию…

— Реже присваивают новые звания, — отшутился Владимир Петрович.

Недалеко от столовой, по коридору влево — солдатская чайная. Здесь можно и свежую газету посмотреть и, конечно, чаем побаловаться.

…Был вечерний час солдатского отдыха. Одни выбирали себе книгу в библиотеке, другие пощелкивали шарами в бильярдной, кто-то тихо наигрывал на баяне, редколлегия выпускала стенгазету, а на клубной сцене шла репетиция драмкружка.

В ленинской комнате Санчилов и Крамов склонились над шахматной доской. Выигрывал Крамов и Александр Иванович нервно покусывал нижнюю губу. «У Акима хорошая голова», — думает он.

Санчилову это стало особенно ясно после того, как начал он готовить Крамова к летним вступительным экзаменам.

…Владлен заглянул в чайную, купил у тети Дуси, полной женщины с веселыми глазами, медовый пряник и пристроился в дальнем углу за столиком — написать письмо бабушке. Давно пора было, да дела не позволяли. Владлен достал два листка, вырванные из ученической тетради, шариковую ручку и, широко разбросав по столу локти, начал писать:

«Дорогая бабочка! Ну, как ты там порхаешь, неугомонная? А я неплохо живу, хлеб солдатский недаром жую. Нагрузочки — космические… И часов по шесть быть в противогазе… И делать ночной марш-бросок километров на десять в гололед… И стрелять из ручного противотанкового гранатомета — РПГ. Положил его ствол не так — и до беды недалеко».

Нет, это он не пугал бабушку. Но должна же она в конце концов знать истинную обстановку.

«Теперь обучаюсь самбо — как обезоруживать противника, нападающего с ножом. Сержант сказал, что мужчина должен это уметь.

И еще — водить машину… Уверяю тебя, сержант от своего никогда не отступит. Недаром у нас говорят: „Крамовский почерк“.

А наряды? Нет, не вне очереди, а обыкновенные.

Или вот — идешь в караул… Стоишь на посту, охраняешь важный государственный объект. Все спят. А ты стережешь… Помнишь, когда мне из военкомата повестка пришла, ты разволновалась, запричитала соседке: „Заберут, пропадет там ребенок. Он такой неприспособленный“. А вот и не пропал!»

Почерк у Владлена еще не устойчивый, буквы лепятся, наползают одна на другую, строчки то лезут вверх, то неожиданно сбегают вниз, будто не признают переноса:

«Знаешь, как мы мгновенно спешиваемся с БТР?» (Он не стал объяснять, что БТР — бронетранспортер. Пусть пугливая бабушка пофантазирует, что это за чудовище и как можно с него спешиваться).

«Ты бы посмотрела, как твой внук в „бою“ подорвал танк гранатой. И сержант Крамов сказал: „Я вас начинаю уважать“».

У нашего сержанта заслужить такие слова — о-го-го! Это, бабуля, не просто. Не хала-бала, как говорит Дроздов.

Между прочим, ему сержант сказал: «Из вас, со временем, может получиться командир отделения». Вполне допускаю!..

Между прочим, если Дроздов решит вступать в комсомол, я, несмотря на нелегкий его характер, дам рекомендацию.

А командиром взвода у нас лейтенант Санчилов, с университетским образованием. Мы сначала думали — кисель, рохля. Заблуждение! Он первым танк подбил. А командир полка у нас из суворовцев. Ну, сама понимаешь.

Когда меня в клубе фотографировали перед развернутым знаменем полка — это такое поощрение, — подполковник Ковалев, проходя мимо, сказал: «Так нести службу, рядовой Грунев!»

…Да, действительно он стоял с автоматом, в парадном мундире, у знамени полка и старался придать лицу суровость бывалого, обстрелянного солдата.

Эх, жаль, нет у него на груди знаков солдатской доблести, щитка с белым кружком и красной звездой — отличника Советской Армии. Хотя бы зеленого значка третьего спортивного разряда. Синего или красного — не добиться, а зеленого вполне по силам. У Дроздова уже есть знак война-спортсмена. Его выдают, если сделаешь марш-бросок на шесть километров, пробежишь как следует стометровку, удачно бросишь гранату, проплывешь…

В конце концов, и это все возможно. Вот здорово бы возвратиться домой — вся грудь в значках… А пока что сфотографировали. Тоже не маловажно.

Владлен достал фотографию, на оборотной стороне ее — полковая печать, а под текстом — подпись Ковалева.

Грунев в уголке написал: «Баб, это — я!». Словно не верил своим глазам. Вложил карточку в конверт с надписанным адресом, на секунду представил: бабушка получает конверт с лиловым треугольником штемпеля и надписью: «Солдатское письмо — бесплатно». Опасливо ощупывает… Что-то твердое? «Извещение о несчастье?! — подумает она, холодея. — Наверное, была ангина с осложнением на сердце. Ведь ребенку приходится стоять на ветру с открытым горлом».