На бумаге должность моя выглядит довольно пышно: „инженер-методист по техническому обучению и воспитанию подростков“. По существу же все гораздо прозаичнее: поступают на завод мальчишки и девчонки лет четырнадцати-пятнадцати, а я их главмама.

Надо добраться до их сердцевины, дать рабочую профессию — прессовщика, токаря, штамповщика, слесаря, дать образование, потому что многие бросили школу, выпрямить характеры.

На заводе нашем — пятнадцать тысяч рабочих, и вот когда подростка присылает детская комната милиции или райисполком, начинается процесс обкатки. Занятие это, скажу тебе без фальшивых вздохов, любо мне, хотя дьявольски трудное..

…Утро мое обычно начинается так: встаю в шесть, кормлю своего Петушка, отвожу его в детский сад и еду трамваем на завод.

Я люблю наш Таганрог: дремучие заросли городского сада, каменную лестницу с солнечными часами, причалы и белые паруса яхт-клуба, видавший виды маяк и зеленую Чеховскую улицу.

И новый Таганрог люблю с его Приморским парком, широкими проспектами, потоком студентов радиотехнического института.

А трамвай все везет и везет — через весь город, — подрагивает на стыках, скрежещет на поворотах. Остановка „Шлагбаум“. Когда-то здесь действительно был конец города, стояли две нелепые узкие пирамиды из кирпича, с позолоченными шарами на вершинах. Но вот и пирамиды снесли, и город далеко отодвинул свою окраинную черту, а название „Шлагбаум“ осталось.

Вероятно, и с иным человеком бывает так: он совсем другой, в иных границах, а его все принимают за прежнего.

Вот мой Витя Дроздов… Представь себе мордашку с носом „сапожком“ и ржаными волосами. Впереди они, словно умышленно, не стрижены и кустиками нависают на уши, а сзади подворачиваются вверх.

Впервые он предстал передо мной в роскошных, расклешенных внизу блекло-зеленых джинсах, плотно облегавших икры ног. Ладонь парень картинно держал в приклепанном кармашке.

Я уже была немного наслышана об этом золотце. Для „личных технических целей“ он срывал трубки у телефонных автоматов. Нам его, из рук в руки, передала милиция.

— Ну что, Витя, будем работать? — спрашиваю.

Дроздов иронически улыбнулся:

— Я ж ребенок…

Пошла к нему домой. Ничего утешительного. Отец в „бегах“, даже алименты не платит. Мать, преждевременно состарившаяся женщина, давно утратила власть над сыном, стала жаловаться на него, на своих братьев.

— Жрут водку, его приучают. И водится Витька с каким-то отребьем. Только и слышу: Цыган, Черт…

Определили мы Дроздова в модельный цех: там делают деревянные формы для будущих отливок.

Мастер цеха, Трифон Васильевич, воспитатель божьей милостью. Своих двух детей хорошо досматривает, да и на заводе вечно с кем-то из молодых возится. Он строг, требователен и к похлопываниям по плечу не склонен. К слову сказать, из суворовцев. Не понимаю, почему его, старшего лейтенанта, уволили в запас?

Когда я привела Виктора к Трифону Васильевичу, мастер сказал скупо:

— Здесь теперь твоя рабочая семья, уважай ее.

Однако и у нас начал Дроздов фокусничать. То в соседнем цехе финку себе для чего-то делает, то на улице ночью песни горланит. Послали в колхоз на уборку фруктов — сбежал оттуда.

Трифон Васильевич на него все мрачнее поглядывает. А Витька дурачком прикидывается:

— Несовершеннолетний я…

Потом опять в милицию угодил — из-за драки. Пошла в милицию, прошу начальника:

— Бога ради, приструните его дядек-пьянчуг, уберегите Виктора от непутевых дружков.

В общем, стали этого Дроздова приводить в божеский вид. Всего не передашь, но — привели. Так сказать, вчерне.

Ну, хватит, второй час ночи. Завтра, нет, это уже сегодня, будем вручать у рабочих мест трудовые книжки, новобранцам, новым Дроздовым. Наш-то Виктор — в армии… И написала я о нем не без умысла — он служит в вашем городе.

Возможно, даже у твоего мужа. Вот если б это оказалось так! И ты бы за ним приглядела, и я как-нибудь приехала проведать… Мечта!

Не забывай свою подругу и пиши.

Твоя „инженерша“ Женя».

Да, Владлена Грунева подвело его давнее пагубное пристрастие к огню.

Взрывпакет обычно употребляют на учениях для имитации взрыва. Дроздов взбудоражил воображение Владлена рассказом о том, как солдат из соседней части положил два таких положенных пакета под перевернутую миску, стал на нее и взрывом был немного приподнят над землей.

Когда Грунев решил удостовериться, как горит бикфордов шнур взрывпакета, то уверен был, что в последний момент — ведь он должен гореть пять секунд, — успеет потушить огонь.

Грунев после тактических занятий утаил один пакет, долго рассматривал его в пустом классе. Порох, вероятно, был внутри небольшого желтоватого цилиндра из спрессованного картона и в коротком, твердом столбике. Владлен приложил зажженную спичку к воспламенителю. Он загорелся ярко, красиво, как бенгальский огонь…

…Прибежавший после оглушительного взрыва дежурный по роте увидел на ладони Грунева клочья мяса, кровь на гимнастерке и полу. Вот тогда-то и возникла версия о «сильном повреждении».

После первой помощи на месте Владлена машиной доставили в госпиталь в центре города. Под руки провели его через железную калитку с красной звездой и, бледного, испуганного, посадили в приемнике. Потом немедля обработали рану, и молодой хирург — башкир, закончив несложную операцию, ободряюще сказал:

— Не горюй, солдат, через две недели будешь, как штык.

— Меня уволят из армии? — с отчаянием спросил Владлен.

Было невыносимо представить, как он позорно приезжает домой, не прослужив и полгода. Да, ему очень трудно в армии, но не хочется такого бесславного возвращения к бабушке. Он и без нее может быть самостоятельным.

— Не беспокойся, — сказал врач, — тело молодое, быстро нарастет.

И вот Грунев снова в своем взводе. Его ближайший сосед в казарме — Виктор Дроздов, — мельком взглянув на ладонь Владлена, присвистнул пренебрежительно:

— На копейку дела, а шума на рупь!

Поток испытаний опять навалился на Владлена. Все надо было уметь. Прежде в тумбочке у него царил хаос. Постель он заправлял курам насмех — простыня высовывалась, как нижняя рубашка у неряхи. Подворотничок пришивал вкривь и вкось, накалывал пальцы. Саперная лопата вываливалась из рук.

Со временем Грунев все же кое-чему научился. И продолжал познавать житейские премудрости. Он, например, сделал для себя открытие во время работы на кухне: оказывается, если смочить нож холодной водой, лук будет не таким злым. Казалось бы, пустяковое дело, а тоже надо знать.

Об армейских же тяготах не стоит и говорить. Необыкновенно тяжелым был автомат, его ремень врезался в плечо. А как трудно утром по сигналу «Подъем!» вскакивать с койки и торопиться под дождь, в холод — делать зарядку. Или переходить на бег, когда за спиной у тебя полная выкладка и хочется остановиться, передохнуть.

И уже совсем не в состоянии был Владлен в срок преодолеть полосу препятствий с ее траншеями, колодцем, пропастью, над которой надо было пробежать по горящему бревну. Спрыгивая с высоченного забора, Грунев неизменно становился на четвереньки.

Мало того, надо было еще точно метнуть гранату в амбразуру, влезть в окно… И все это за считанные минуты.

В «гражданской жизни» Грунев любил лечиться. Стоило бабушке сказать, что надо бы на ночь сделать ему ножные горчичные ванны от простуды, как Владлен сам потом напоминал ей об этих ваннах.

Старательно сверяясь с часами, принимал он лекарства — ни за что после еды, если назначено до еды! — клал примочки и компрессы, не ел, то, что «не рекомендовано».

Однажды у него закололо в левом боку. Бабушка решила, что это почки и теперь ему противопоказана редиска. Владлен обожал редиску, однако надолго отказался от нее, на всякий случай, хотя колики в боку не повторялись.

Но здесь, в армии, Грунев ничем не болел и ни от чего не лечился. Казалось, ему некогда было болеть.