В советских военно-воздушных силах изначально была навязана установка, что летчик – командир экипажа. Так в действительности и было, но на земле. Как только самолет поднимался в воздух, то все команды исходили исключительно от штурмана: выше, ниже, правее, левее, увеличь скорость, держи курс… Примечательно, что в американских ВВС именно штурман считался командиром корабля.

В наших бронетанковых войсках, несмотря на то что они входили в один Наркомат обороны, не пошли по пути авиаторов и не стали делать механика-водителя командиром экипажа.

Но был в 39-м полку экипаж, командиром которого фактически был… стрелок-радист.

Как pассказывал мне спустя полвека командир этого экипажа Сеpгей Каpманный, если между летчиком и штурманом возникали разногласия: куда лететь или что делать, то решение принимали в зависимости от того, чью сторону займет стрелок-радист Бадяев. Нелишне напомнить, что до войны Петр Бадяев был школьным учителем и, несмотря на то что был всего лишь старшиной, пользовался у своего экипажа большим авторитетом.

Наступление, а соответственно, и передислокация – это головная боль всех наземных служб. Если вспомнить об отсутствии подъемно-разгрузочных механизмов, специальной тары, дефиците транспортных средств, то можно понять, какая нагрузка ложилась на весь состав полка в период перебазирования.

В силу своей воинской профессии – начальник связи полка, отец прилетал на каждый новый аэродром первым и уже на месте организовывал радиосвязь, с тем чтобы уже потом принять весь полк.

Один из рассказов отца об этих событиях настолько запал мне в душу, что со временем я написал очерк, который был опубликован. Я приведу его в настоящем издании с небольшими сокращениями и изменениями.

Солдат-священник

«25 января 1943 года 39-й авиационный бомбардировочный полк впервые получил приказ на передислокацию не на восток, а на запад. Технический персонал двинулся в Гартмашевку наземным эшелоном, а капитан Поляков в экипаже Ивана Глыги и стрелка-радиста Владимира Семичева должен был сесть на аэродроме первым.

Приземлились без проблем. Чувствовалось, что фашисты покинули городок совсем недавно. На аэродроме стояло штук сорок брошенных противником самолетов, которые не смогли улететь из-за отсутствия горючего. Гартмашевка была довольно крупной железнодорожной станцией, на которой буквально накануне экипажи Глыги, Смирнова, Карманного разбомбили эшелон с горючим.

Вдруг в недавно вырытом капонире в неровности снега они увидели жуткую картину: мужские, женские, детские трупы. У некоторых руки перекручены проволокой.

Иван Глыга наклонился к отцу и тихо сказал: «Давай похороним их по-людски!»

«Что значит «по-людски»?» – не понял отец.

«Со священником!» – также тихо, но твердо пояснил Иван.

На поиски священника отправились всем экипажем, но в Гартмашевке действующей церкви не было уже лет десять, а последнего священника давно забрал НКВД.

Через какое-то время один за другим стали садиться самолеты полка, причем в кабинах помимо членов экипажа находились техники, мотористы, оружейники.

Авиаторы уже были готовы отказаться от своей затеи, как к отцу подошел немолодой солдат из аэродромной команды. По-военному попросил разрешения обратиться и вдруг, как-то странно взглянув в глаза, сказал, что он может провести панихиду по безвинно убиенным, но ему нужно часа два времени, чтобы подготовиться.

Не очень понимая, какой смысл вкладывал в эти слова боец, отец буднично ответил: «Готовьтесь!»

Вечером весь полк, бойцы батальона аэродромного обслуживания, немногие случайно оставшиеся в живых местные жители собрались на траурный митинг. Оказалось, что боец батальона аэродромного обслуживания Иван Ткачев был родом из Гартмашевки и в проклятом рву среди 157 убитых он опознал отца, мать, младшего брата.

Выступил командир полка майор Федоров, затем другие. Говорили зло, искренне, со слезами на глазах, клялись мстить. И тут отца кто-то сзади тронул за локоть. Он оглянулся и обмер. Рядом с Глыгой и Семичевым стоял священник. Был он в рясе, с крестом на шее и с большой медной гильзой от снаряда вместо кадила.

Не сразу отец признал в священнике солдата из аэродромной команды.

– Я готов, товарищ, капитан! – как-то отрешенно произнес священник.

Не сговариваясь, став при нем вроде почетного эскорта, капитан Поляков, старший лейтенант Глыга и старшина Семичев вывели священника вперед. Отец успел заметить широко раскрытые от удивления глаза комполка, ужас в глазах замполита, но, когда священник заговорил, уже никто не то что не посмел, да и, наверное, не смог бы не то что двинуться с места, но и пошевелиться. Его густой спокойный голос был слышен одновременно всем и доходил до каждого. Его молитва за упокой безвинно погибших, его молитва за православное воинство и его славных соколов звучала исключительно торжественно и проникновенно. И когда, наконец, он произнес: «Аминь!», скорее инстинктивно, чем сознательно, как когда-то в детстве, капитан Поляков перекрестился, и на едином дыхании этот жест повторил весь полк.

А дальше шла обычная фронтовая жизнь. Трудно сказать почему, но о проведенном в 39-полку отпевании погибших не стал сообщать в вышестоящую инстанцию ни замполит полка, ни начальник особого отдела.

Как сложилась дальнейшая судьба солдата-священника, отец не знал. Еще какое-то время они служили вместе. «Священник» по-прежнему выполнял какую-то свою работу. Все было как обычно, лишь только при этом солдате все почему-то старались не материться, да офицеры при случайной встрече приветствовали его первыми.

А полк все дальше передвигался на запад. Командиром 241-й авиационной дивизии стал Алексей Федоров, счастливо закончивший войну в самом Берлине.

В своей книге воспоминаний он описывал похороны в Гартмашевке, но ни словом не упомянул о молебне.

К маю 1945-го из числа летного состава 39-го отдельного Никопольского ордена Александра Невского разведывательного полка, начавшего войну 22 июня 1941 года в Пинске и закончившего его 9 мая 1945 года в Винер-Нойштате (Австрия), осталось только три человека: капитан Иван Глыга, майор Евгений Поляков, старшина Владимир Семичев. Иногда я, рожденный в первый послевоенный год, думаю о том, что, может быть, именно этот молебен в Гартмашевке послужил им оберегом в той страшной войне».

Что в этом очерке правда, а что – вымысел? Даже трудно теперь сказать. Солдат, отслуживший молебен, действительно был. И все остальное происходило, возможно, так, как описал я, а может быть, как-то по-другому.

Как стало известно в ходе подготовки этой книги, в составе полка до Дня Победы дожил не один, а три воздушных стрелка-радиста.

Надо сказать, что отец не являлся верующим человеком в общепринятом смысле этого слова. Он никогда при мне не ходил в церковь, дома никогда не было икон. Тем не менее он знал несколько молитв, которые без единой оговорки нам зачитывал.

Был ли отец атеистом? Думаю, что нет. Уважение к церкви, к священнослужителям у него было всегда. Однажды на поминках умершего нашего соседа, тоже авиатора, бывшего преподавателя Иркутского авиационного училища Александра Павловича Скрипченко произошел поразивший меня разговор.

Кто-то из уже подвыпивших соседей вдруг сказал что-то вроде того, что «уж Евгений Матвеевич обязательно попадет в рай».

Как я понимал, подтекст сказанного заключался в том, что в глазах соседей у моего отца была безупречная репутация.

«Нет! В рай я никогда не попаду. Я слишком много убил людей », – негромко, но твердо ответил отец.

Меня поразило то, что отец, оказывается, всегда помнил, что даже враги – это тоже люди и убивать их – грех.

Командир полка Алексей Федоров

Мы уже знаем, что Алексей Федоров принимал полк, имевший в тот конкретный период плохую репутацию. Очень скоро дела в полку пошли в гору, и уже 3 января 1943 года Федоров пишет представление на имя командира 202-й бад полковника Нечипоренко о награждении наиболее отличившихся. Ими стали пилоты Иван Мельников и Георгий Хуторов, летнабы Леонид Свирко и Сергей Самсонов, стрелок-радист Андрей Красноперов.