В работе разведчиков появилась и своя специфика, страшная специфика. Если раньше экипажи гибли в основном на глазах друзей, то теперь в страшный повседневный быт вошли слова: «Пропал без вести». Чаще всего это сопровождалось информацией по радио: «Атакуют истребители…» – и больше ничего.

Отец часто вспоминал о том, что самыми жуткими моментами той поры были задания, когда от итогов разведки зависела судьба едва ли не всего фронта. Одного слова разведчика ждали десятки экипажей, а ему надо было «всего лишь» доложить, что на таком-то аэродроме вся авиация противника на месте. И тогда поднимались бомбардировщики, штурмовики, взлетали истребители прикрытия. Вся эта армада летела к только что разведанному аэродрому противника, чтобы нанести упреждающий удар.

Иногда командование требовало найти исчезнувшую вдруг колонну танков противника, и экипаж за экипажем улетали и не возвращались.

Такие моменты, когда не вернулся первый разведчик, ушел с тем же заданием и тоже исчез второй, отец называл самыми страшными. Каждый понимал, что полет третьего экипажа – это полет на верную смерть, а командование требовало и требовало данных…

Однажды, уже после того, как не вернулся второй экипаж, начальник штаба Альтович сам сел в самолет и полетел на задание. Об этом поступке отец всегда вспоминал с искренним восхищением. После того успешного полета нравственный авторитет начальника штаба подполковника Альтовича в глазах всего коллектива был непоколебим.

Мне довелось общаться с Наумом Мефодиевичем у нас дома, был я и у него в гостях во Львове. Когда я спросил о том, помнит ли он этот полет, он только улыбнулся и ничего больше не ответил. Думаю, что это был тот случай, когда он предпочел сам пойти на почти верную гибель, чем посылать кого-либо из своих подчиненных.

Другая история, как это ни покажется странным, носит комический оттенок. Все было так же. Сбит один экипаж, сбит второй. Командование требует послать очередной самолет. Федоров приказывает лететь экипажу Сергея Карманного. Прощаясь, словно завещая, Сергей сказал: «Мой кожаный реглан можете пропить. На него заввоенторга давно глаз положил».

Так получилось, что вернулся экипаж на последних каплях бензина, и, пока штурман Тревгода докладывал результаты разведки, Сергей Карманный с криком «Я вернулся!» поспешил в казарму, справедливо опасаясь за свое имущество.

Изменение статуса полка практически сразу же сказалось на оценке его работы. Теперь все награждения шли только из 17-й воздушной армии. Если работа истребителей оценивалась числом сбитых самолетов, бомбардировщиков и штурмовиков – сброшенными бомбами, разрушенными мостами, уничтоженными танками и так далее, то работа воздушных разведчиков в основном носила рутинный характер по фиксации происшедших изменений в прифронтовой полосе противника или немного в глубь его обороны. Если разведчику удавалась найти потерявшуюся колонну или сообщить о появлении скопления войск противника, его могли наградить отдельно, но при этом следует помнить простую вещь. Если разведка сообщала что-либо неприятное, то обычная реакция вышестоящего штаба была крайне негативной: «Они что там, с ума посходили? Какая танковая колонна! Быть такого не может!» Разве что, как в древности, за плохую весть голову не рубили.

Работа воздушного разведчика требовала особых навыков. Прежде всего, прекрасного зрения. Если перефразировать известное золотое правило механики «Выиграешь в силе – проиграешь в расстоянии», то у воздушных разведчиков оно сводилось к следующему: «Наберешь высоту – выиграешь в обзорности, но хуже различаемость. Спустишься ниже – лучше видно, но меньше обзорность».

Формально обязанности разведки возлагались на штурмана, но в дружных, слетанных экипажах ему помогали все, и прежде всего воздушный стрелок.

Чтобы обезопасить себя от огня зениток, разведчики в основном летали на высоте семь тысяч метров. Тем не менее полеты на такой высоте требовали определенного навыка.

Для иллюстрации я воспользуюсь отрывком из книги Николая Самусенко:

«Сознаюсь вам честно, – говорил Печенкин, – что с семи тысяч я на дорогах ничего не вижу. Николай (Самусенко) и Подольский говорят: «Посмотри сюда, посмотри туда». Я смотрю, соглашаюсь, поддакиваю, а сам, кроме тонкой нитки дороги, ничего не вижу.

«Ничего, вылетов с десяток сделаешь – увидишь, – успокоил его Минаев, – глаза привыкнут. А еще лучше – набери семь пятьсот, посмотри несколько секунд или минуту, а потом снижайся до семи тысяч и будешь все видеть, как с четырех. Это верный и не раз проверенный способ» [97, с. 104].

Постепенно научились различать ориентиры. Станция Лозовая – она имеет контуры паука: железные дороги расходятся в четырех направлениях, а поворотный круг похож на стадион и характерен только для этой станции.

Так получилось, что для некоторых однополчан боевой путь полка стал проходить через их родные места. Сергей Карманный был родом из Николаева и за пару дней до освобождения города, пролетая над родным домом, он сбросил вымпел, к которому привязал письмо с указанием адреса и просьбой доставить его родителям. Когда город освободили и он побывал дома, оказалось, что письмо действительно попало по адресу.

Один из полетов на разведку описан в воспоминаниях его непосредственного участника Михаила Атражева, предоставленных автору уже в 2012 году.

«4 апреля 1943 года командир полка полковник Федоров Алексей Григорьевич вызвал на командный пункт наш экипаж: командир младший лейтенант Журавлев, штурман младший лейтенант Ботов и воздушный стрелок-радист сержант Атражев. Была поставлена боевая задача произвести разведку коммуникаций и аэродромов противника по маршруту Петровское – Лозовая – Барвенково – Изюм.

Поскольку самолеты полка еще не были оборудованы фотоаппаратами для разведки на больших высотах, полет предстояло выполнить на малых с визуальным наблюдением объектов. Разъяснив задачу, полковник спросил: «Журавлев, а не сможете ли вы не только вести разведку, но и подарок «гансам» привезти?»

«Конечно, можем! Разрешите взять с собой шесть «соток» с замедленными взрывателями?»

«Молодец, надо фашистскую нечисть бить всегда, где только возможно!»

Линию фронта мы перелетели на высоте двадцать метров – бреющий полет. На железнодорожной станции Петровка обнаружили состав теплушек, по которым я дал длинную очередь из ШКАСа – бортового пулемета. На аэродроме около станции было сосредоточено около двадцати истребителей и бомбардировщиков. При подлете непосредственно к станции Лозовая Журавлев сделал горку, и мы обнаружили платформы с танками, два состава цистерн и несколько составов с теплушками.

Командир приказал: «Костя, бросай на станцию!» – и сделал заход. Чуть-чуть не долетая до станции, машину подбросило вверх, значит, штурман сбросил бомбы. Я дал длинную очередь по теплушкам и стал внимательно смотреть за воздухом, так как рядом находился аэродром с истребителями. Через полминуты увидел над станцией большие клубы дыма – значит, загорелись цистерны с горючим. Впоследствии было получено подтверждение удачного удара по станции, на которой возник пожар топлива и других составов. От пожара пострадали и танки.

Не отрываясь от наблюдения за воздухом, ключом передал сообщение о выгрузке танков на станции Лозовая и обнаруженном аэродроме.

Дальнейший полет проходил над шоссейной дорогой Лозовая – Барвенково, по которой двигалась довольно длинная колонна автомашин. Пилот поднял машину на высоту двести метров и открыл огонь по колонне.

Я тоже стрелял прицельно длинными очередями из УБ, стрелял по машинам, некоторые из которых скатывались в кюветы и даже опрокидывались. Было сделано три таких захода. В конце последнего по самолету ударило несколько пуль. И вдруг, на выходе из атаки, самолет резко отвернул в сторону и начал набирать высоту. Я услышал по СПУ: «Костя, бери штурвал, у меня не работает правая рука!»

Машина выровнялась и продолжала полет на высоте шестьсот метров. Штурман сказал мне: «Передай: летчик ранен, возвращаемся на свой аэродром, сообщи все известные тебе разведданные и смотри за воздухом!»