— Ну из тебя летчик… Хвосты разве обтирать от пыли…

— А что я?

— Мне не жалко. Можешь и в космонавты проситься. Даже в разведчики.

— А что я?

— Мне не жалко. Только если б довелось, я бы с тобой не пошел…

— Да иди ты…

Владька развернул мотоцикл и поехал. Кравцов за ним. Обогнал. Помчал с олимпийской скоростью. Доволен. «Достижение, — думает Владька. — Дурак». И уже не дает себя обогнать. Издевается. Подпустит и умчит. У Тольки глаза — «лампочки». Боится выжать больше ста… Потом Владьке надоело. Пристроился сзади. Так и доехали до водной станции…

— На, выпей, — говорит Кравцов и подает стакан.

— Не хочу.

— Чего ты? Я ведь ем твой бутерброд. Зазнаешься?

— Нечем пока.

— Брось. Все мы человеки. На, испей. От простуды.

— Да изыди ты.

— Зазнаешься?

Владька взял и выпил. Холодное. Горькое.

— Ты чего сегодня с яхтой будешь делать? — спросил Толька, хлопая от дыма белобрысыми ресницами.

— Днище шкурить.

— А я думаю покрасить. Как только лед сойдет, сразу же сброшу на воду. Поставлю паруса. А-ах.. Ты Алю Чернову знаешь?

— Знаю.

— Просится на яхту.

— Из красивых девчонок яхтсменов не получается — быстро замуж выскакивают, — сказал Владька, вспомнив о Файке.

Файка сама написала ему записку. Встретились. Сходили в кино. У Файки зимой и летом смуглое лицо, зеленоватые мечтательные глаза, русые, короткие волосы хаотически падают на высокий лоб. Владьке охота поцеловать тугие, потрескавшиеся губы Файки, но, когда это будет, он еще не знает.

— Она что, тебя любит?

— Кто?

— Ну, Алька.

— Прямо. Ей мой брат приглянулся. А брат любит Римку — стюардессу с ребенком. Хохма! А мне что-то никто не нравится, — сплюнул, — свяжись с бабами…

— Ну, тебе это не грозит.

— А что я?

— Быстро поймут и бросят.

— Да иди ты…

— Некуда.

— Брось, это ж поговорка, — сказал Толька, подкидывая в костер соломы.

— Ага.

— У тебя носки как? У меня подсохли.

— У меня тоже.

— Поехали на водную?

— Поехали…

Яхты лежали в сарае вверх днищами, как большие рыбины. Несколько ребят возились у яхт, видимо, пришли пешком. Один обжигал краску с днища паяльной лампой. Владька поздоровался со всеми и принялся за работу. Потом организовали перерыв и футбол. Играли на проталине у берега, на мокром песке.

Возвращались домой затемно… Ехать на мотоциклах по озеру никто не решился. Пошли вокруг озера пешком по снегу до тракта.

Озеро проехали благополучно. Но у деревни нарвались на автоинспекцию. Тольке хорошо — восемнадцать есть. У Владьки даже прав нет. Рано еще. Толька затормозил, а Владька прибавил газу и рванул. Оглянулся. Милиционер прыгнул в седло мотоцикла и за ним. Ну, кто — кого? Владька видел, что поспешал за ним пожилой дядя. Значит, долго гоняться не будет. Надоест. И прибавил еще скорость. С тракта свернул в деревню. Из деревни в лес. В лесу темно. Спрятался в соснячке, стал выжидать. Мотоцикл протарахтел мимо. Владька увидел промелькнувшую фуражку и внутренне сжался. Зачем убегал? Дернул какой-то бес, и вскипела кровь. Убегал он от милиции много раз. Отец не знал этого. Отец даже не знал, что сын ездит на мотоцикле. Права на вождение мотоцикла и машины были у Андрея. Подводить отца не хотелось и все-таки…

«А может, все правильно. Зачем няньки? Ведь отец учился и кормился и заботился о себе сам. Родители жили бедно. Шестеро детей. Один из них во чтобы то ни стало хотел учиться. Он запасал на житье себе летом, ловил петлей рябчиков, приносил домой в мешке. Общипывал и солил в бочонок. Зимой мать жарила соленых рябчиков, стряпала и морозила пельмени и он увозил в мешке с собой в город, в общежитие института. Кормился этим, подрабатывая ночами… Теперь директор».

Владька тихонько, опасливо вывел мотоцикл и повел его к дороге, по еще твердой снежной лыжне, прижимаясь к тени соснового леса.

Андрей приехал днем. Дома никого не оказалось. Поставил у двери чемодан, повесил на ручку двери сумку с подарками и, взяв в обе руки несколько самых крупных апельсинов, пошел к тете Наташе за ключом.

Тетя Наташа два раза в неделю убирала в их квартире. Жила она с дочкой и внучкой на первом этаже в маленькой квартирке. Дочь работала стрелочницей, была робкой и безвольной, сходилась и расходилась с мужем в дни ее получки.

Тетя Наташа получала небольшую пенсию, потому что всю жизнь работала в колхозе, и только 10 лет на заводе, — уборщицей. Теперь же ей приходились подрабатывать — мыла подъезды и убирала в квартире Кедриных. Она полностью содержала на свои доходы шестилетнюю внучку Настеньку, потому что не хотела унижаться и получать алименты с зятя.

Увидев Андрея, она засуетилась:

— Слава те, господи, Андрюша приехал! Настенька, беги посмотри на него — какой сокол! Гостинчик тебе привез с юга. Раздевайся. Чай пить будем.

— Спасибо, тетя Наташа. Как у нас дома?

— Дак что у вас дома? У вас — не у нас — все хорошо. Отцу бы вот жениться надо, а то днюет и ночует на заводе. Владик все мотается — где-то паруса ставит. А дома все пленки крутит, как от мартовских котов, спасу нет… Соне вот моей все не находится человек хороший — нет нашему брату счастья. Мучится с этим Мишкой, град бы ему на голову, прости, господи.

Андрей стал играть с Настенькой, представляя себе ее мать Соню, маленькую женщину, с несмелыми серыми глазами, которой был нужен человек хороший.

«А кому не нужен человек хороший? Мне тоже нужен. Все… — решил он. — Немедленно звоню Ольге».

И пока играл с девочкой, все вспоминал, как ехал сюда и думал об Ольге, и сейчас, пока говорил с тетей Наташей, все думал о ней и о том, почему она не писала ему писем, и о том, что он сейчас позвонит ей, она приедет и все будет решено, выяснено — хватит мучиться скрытой от людей, от отца, тяготившей их обоих теперь близостью.

— Я пойду, тетя Наташа, — сказал он.

— Устал ты видать с дороги, Андрюша? Иль похудел так? Щеки ввалились, да и глаза неспокойные… Поди влюбился там? А ты не горюй… Девок во-он сколько! Вечером все улицы запружены. Да и девки-то — госпо-ди-и!.. Челки, шпильки, коленки голые, глазищи крашеные… Ну, иди, иди… Вот ключ… А то бы попил с нами чайку?

— Спасибо. Я в магазин еще схожу. А то соберемся вечером и поесть нечего.

— Жену бы тебе покладистую, да добрую, — вздохнула тетя Наташа.

В квартире сквозит. Форточки, балкон открыты. В зале, на полированном столе, в молочной бутылке вербы — явно подарок братишки. Заглянул в свою комнату — тоже вербы.

Распаковал чемодан, разложил подарки — нейлоновые рубашки и германские плавки, а игристое Цимлянское, любимое вино отца, поставил в холодильник. Выкупался, сходил в магазин и купил курицу, поставил варить. И, наконец, подошел к телефону, набрал номер.

— Оля, это я, здравствуй!..

— Кто это?

— Этого мне только не хватало — ехать три тысячи, чтоб меня не узнали. Скажи мне ласково — с приездом!.. Просто с приездом и ласково. Не хочешь? Ну, что ж, хорошо… Потом выясним причины… Вот что, Ольгия, у тебя найдется время взять такси и прикатить ко мне? Не хочешь? Чудесно! Подожди, не бросай трубку… Или ты приедешь сию минуту, или я никогда не знал тебя. Все… — Андрей положил трубку и потянулся за сигаретой. Пальцы дрожали.

— Дура, набитая! — сказал он. — Ах, дура! — Пошел на кухню, выпил холодной воды из под крана. Он со злостью вспомнил те ночи в чужом городе, одинокие и печальные с думами о ней.

Теперь он был убежден, что она приедет — слишком многое их связывало с той майской вечеринки, устроенной его друзьями у озера три года назад.

Она нравилась ему, и он собрался жениться. А потом, узнав, что у них мог быть ребенок и что его не будет, не стало — обиделся. Она сказала, что с первого дня не верила ему, избалованному вниманием девчонок из-за папы директора, из-за машины, что виновата во всем сама и случившееся с ней никто не вправе решать, кроме нее. Ребенок мешал бы учиться, но, пожалуй, самое главное, ее пугал ярлык — мать-одиночка. Он не сдержался, ударил Ольгу, накричал: