Павел не выставлял напоказ новоприобретенную свободу. Соблюдая основные, непреложные принципы своей веры, он стремился приспособиться к образу жизни своей семьи и соседей, если это не препятствовало его главной цели: "Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобресть Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобресть подзаконных; для чуждых закона — как чуждый закона, — не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, — чтобы приобресть чуждых закона… Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых. Сие же делаю для Евангелия, чтоб быть соучастником его".

Больше всего семью Павла раздражало то, что он посвятил себя обращению язычников: ведь он покинул их духовный круг для того, чтобы подражать "неверным"!

В молодости ум Павла был закрыт для языческих влияний — предубеждения фарисея охраняли его. Теперь у него был более удовлетворительный ответ на загадку дел и судеб человеческих. Лучшие усилия языческой философии были тусклой свечой для человека, исповедующего Свет Мира; чаще всего язычество было просто идолопоклонством, смешанным с распущенностью — особенно в Тарсе, где гомосексуализм, процветавший среди греков, был тесно связан с местными религиозными традициями. Некоторые исследователи XX века считают, что Павел подвергся сильному влиянию языческих идей, особенно в том, что касается "мистерий", пришедших с Востока, и культа плодородия, подразумевающего, что некий "бог" "умирает" к зиме и "возрождается" весной. Но доказывают эти "заимствования", ссылаясь на свидетельства более позднего времени, когда, в действительности, язычники пародировали обряды "возрождения", переняв их у христиан.

Всегда и везде Павел повторял новообращенным один и тот же совет: "Избегайте идолопоклонства!" Отвращение к идолам, однако, заставляло Павла еще больше любить несчастных, поклоняющихся им — человек, который всегда всячески сторонился соседей-язычников, теперь внимательно выслушивал их рассказы о своих проблемах, опасениях и желаниях. Он с удовольствием наблюдал за их играми. Для занятий атлетикой Павел, пожалуй, был уже староват, но гимнастика и кулачный бой привлекали его — это укрепляло тело, приготавливая Павла к предстоящим испытаниям. На гимнастическом поле возле реки он завел первые дружеские связи среди язычников. Кроме того, он изучал греческую литературу, которую в суровом фарисейском кругу презирали и ненавидели. Хотя прямых ссылок на греческих авторов в посланиях Павла очень мало, он цитирует, однако, Менандра, Арата и критского поэта Эпименида. Обращаясь к интеллектуальной аудитории в Афинах, Павел использовал некоторые выдержки из "Эвменида" Эсхила и тактично намекнул на несколько мест из Платона, в частности, из "Республики". Если бы у нас было больше примеров устной проповеди Павла, мы могли бы привести гораздо больше ссылок на греческих авторов: он прекрасно знал литературу.

Интерес к язычникам вызвал конфликт между Павлом и старейшинами местной синагоги. Нам неизвестны в точности их претензии к Павлу, но он мог быть наказан за посещение домов "неверных". Его могли обвинить в том, что он ест запрещеннную для иудеев пищу, обедая со своими новыми друзьями. Неподчинение прямому приказу религиозных властей строго каралось у фарисеев — Иоанн и Петр за это были изгнаны из Иерусалима. В своем послании, написанном в 56 г. по Р.Х. Павел упоминает, что не менее пяти раз был наказан "сорока ударами без одного", по иудейскому закону, хотя в Деяниях это не отражено.

Так что вполне возможно, что в эти скрытые от нас годы, проведенные в Тарсе, Павел не раз подвергался избиению плетьми. Наказание это, в глазах иудеев, было "исправлением ближнего", призванным "очистить" его, возместить обиду, нанесенную общине, чтобы наказанный снова мог занять свое место в синагоге. Если обвиняемый отказывался принять наказание, его могли "отлучить от народа Израильского", то есть прекратить с ним всякое общение и полностью изгнать из своего круга. Павел, считавший, что синагоги станут оружием в битве за Христа, конечно, подчинялся наказанию, не теряя надежды обратить иудеев.

Представ перед судом старейшин, Павел, наверное, вспомнил обещание Христа, над которым насмеялся, когда преследовал Его: "Не заботьтесь наперед, что вам говорить… ибо не вы будете говорить, но Дух Святый". Он пользовался случаем провозгласить свое исповедание веры и спокойно ожидал приговора, помня, что Христос через Ананию предостерег его о предстоящих испытаниях.

Судьи должны были решить, сколько из положенных тридцати девяти ударов может выдержать обвиняемый. Павел — здоровый, выносливый — скорее всего, не вызывал жалости, и телесные наказания применялись к нему по всей строгости закона.

Перед глазами всего собрания его привязывали между двух столбов. Хаззан — может быть, тот самый, который учил Павла еще в детстве, торжественно срывал с него одежды, обнажая торс, и поднимал тяжелую плеть, состоящую из четырех зазубренных полос телячьей и двух полос ослиной кожи, и достаточно длинную, чтобы перехлестывать через спину до живота наказуемого. Хаззан стоял на каменном возвышении и опускал плеть на плечи Павла так, чтобы исполосовать всю грудь, "прилагая всю силу своей руки". Тринадцать ударов отсчитывали, пока чтец декламировал отрывок из Закона: "Если не будешь стараться исполнять все слова закона сего, написанные в книге сей, и не будешь бояться сего славного и страшного имени Господа, Бога твоего, то Господь поразит тебя и потомство твое необычайными язвами…"

После тринадцатого удара его начинали хлестать уже не по груди, а по спине — тринадцать раз через одно плечо, и тринадцать раз через другое, ударяя по уже кровоточащим рубцам. Боль, испытанную при этом Павлом, можно себе представить, читая описание наказания плетьми в первые годы колонизации Австралии (автобиографическая повесть "Ральф Рашлей"). "Первую дюжину ударов воспринимаешь как будто колючей проволокой из тебя вырывают куски мяса, а вторая дюжина ударов будто наполняет эти раны жидким свинцом… Ощущение непрекращающейся и невыносимой боли".

Старейшина синагоги мог остановить бичевание, если истязуемый терял сознание или вызывал острую жалость присутствующих, но такое снисхождение оказывалось редко. Если наказуемый умирал, палач полностью освобождался от ответственности. Павел выдержал все до конца, испробовав на себе муки, которым подвергал других, и разделяя страдания Иисуса.

Излечивая раны в доме своего отца (который, к своему стыду, обязан был принимать его, как сына), тяжело, до изнеможения работая над изготовлением шатров, Павел, конечно же, думал над тем, стоит ли ему оставаться в Тарсе. Может быть, лучше прекратить всякие попытки, отречься от друзей-язычников, перестать проповедовать спасение, обретаемое через веру? Окончательное решение Павла можно выразить словами, которые он сказал несколько лет спустя, когда этот вопрос встал для него с особой остротой: "Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства".

Вскоре старейшины нашли новый удобный предлог расправиться с Павлом; на этот раз они могли воспользоваться более суровым пунктом иудейского закона, гласящим, что обвиняемый, нарушивший сразу два запрещения и найденный виновным в обоих случаях, "должен претерпеть первое бичевание, а после исцеления ран надлежит бить его еще раз". Так Павел еще дважды подвергся наказанию, что составило уже три раза из пяти, им упомянутых — опять и опять вставал он, раздетый, между столбов, с каждым ударом все больше убеждаясь в правдивости предупреждения, данного Иисусом ученикам: "И вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое".

В те далекие времена жестокие наказания были в порядке вещей, и психическое здоровье Павла не пошатнул ось. Более того, бичевание казалось ему незаслуженно низкой платой за обретение Иисуса Христа и служение Ему. Но фактически Павел пострадал на всю жизнь. Тот факт, что Павла жестоко бичевали в Тарсе, находит очень любопытное подтверждение. Во втором веке, в Малой Азии, неким пресвитером была сочинена история под названием "Павел и Фекла", которую автор пытался выдать за изложение подлинных событий, но был разоблачен. Описание Павла, содержащееся в этом документе, вероятно, соответствует традиции того времени, то есть рисует его таким, каким он сохранился в памяти людей, видевших и слышавших его повсеместную проповедь. Павел, согласно этой традиции, был невысокого роста, почти лысый, с длинным носом и нависающими бровями — и кривоногий. "Юноша по имени Савл", бежавший по улицам Иерусалима и гнавший Стефана на казнь, вряд ли был кривоног. С другой стороны, известно, что деформация, искривление костей часто бывает следствием тяжких наказаний — таких, как бичевание.