— Как себя чувствует посол?

— На стенку лезет.

— Бедняга.

— Он то суетится насчет приема, то мучается кошмарами по поводу безопасности Президента. Собственно, и мы с тобой здесь потому, что он очень просил нас прийти.

— Он звонит мне с утра до вечера на том основании, что я знаком с великим беем.

— Что ж, — сказал Гибсон, — разве я сам втянул тебя в это дело не по той же причине? А поскольку тебя еще и на прием пригласили, — ты уж не сердись, что я с тобой так вот, запросто, — положение сложилось, можно сказать, совсем соблазнительное, тут бы никто не устоял. Только пойми меня правильно.

— Ради всего святого, что я по-твоему должен делать? Бросаться прикрывать своей грудью Президента каждый раз, как то-то зашебуршится в кустах?

— Не то чтобы я думал, — следуя своим мыслям, продолжал Гибсон, — будто нас ожидают настоящие неприятности. В общем-то нет. Не на этом приеме. Вот его разъезды туда-сюда, это действительно головная боль. Говоришь, он согласился нам помогать? Соблюдать вашу с ним договоренность и не удирать на непредусмотренные прогулки?

— Мы можем только надеяться. А каков распорядок событий? Во время приема?

— Вначале он будет стоять в вестибюле, на ступенях, ведущих в эту комнату. За спиной вот этот, с копьем, справа посол. Слева, немного сзади, советники. Личная охрана образует что-то вроде коридора, ведущего от дверей прямо к нему. Они при оружии, это часть их формы. Восемь моих парней находятся снаружи, прикрывают путь от автомобилей к входу, еще дюжина в вестибюле и вокруг. Все в ливреях. Ребята надежные. Я договорился с «Костаром», чтобы их нагрузили работой, — пусть разносят шампанское и так далее, чтобы не выбивались из общей картины.

— Так что насчет распорядка?

— Гости начинают съезжаться в половине десятого, мажордом, стоящий у входа, выкрикивает их имена. Они проходят по коридору из охранников, посол представляет их Президенту, Президент жмет им ручки, и они топают дальше. Вон там на галерее играет музыка (оркестр Луиса Франчини, я их всех проверил), на помосте перед этими железками стоят кресла для важных гостей. Для прочих — кресла у стен.

— И какое-то время мы тут прогуливаемся, так?

— Так. Наливаетесь шипучкой, — без всякого выражения произнес Гибсон. — До десяти часов, в десять открываются все эти окна и прислуга, включая и моих людей, встает около них, приглашая гостей выйти в парк.

— И тут, Фред, начинается пресловутая головная боль?

— Да, будь я проклят! Пойдем-ка, взглянем.

Через высокое окно они вышли в парк. От широкой части озера, вдоль сходящихся сторон которого вели мощеные дорожки, дом отделяла низкая терраса. По другую сторону озера стоял шатер — изящное сооружение из натянутой на огромные пики с плюмажами полосатой ткани. Там же, на узком конце озера были расставлены кресла для гостей, все это окружали столь нелюбимые Гибсоном деревья.

— Конечно, — мрачно сказал он, — тут будет куча вечно гаснущих китайских фонариков. Как видишь даже они чем дальше, тем становятся меньше. Эффект поддерживают. Надо отдать им должное, ребята поработали на славу.

— Они, по крайней мере, дадут какой-то свет.

— Не волнуйся, ненадолго. Предстоит что-то вроде концерта, да еще кино будут показывать. Экран натянут вдоль стены дома, а проектор разместят с той стороны озера. И все это время никакого света не будет, только в шатре — здоровенный орнаментальный фонарь, освещающий Его Прохиндейство, чтобы легче было прицелиться.

— Долго это протянется?

— Они говорят, минут двадцать. Сначала туземные пляски с барабанами, следом еще пара номеров, включая пение. Думаю, все займет не меньше часа. Потом вы вернетесь в банкетную, ужинать. А потом, если на то будет милость Господня, отправитесь по домам.

— Уговорить их изменить программу ты никак не можешь?

— Ни единого шанса. Все расписано наверху.

— Ты имеешь в виду Нгомбвану, Фред?

— Именно. Двое парней из «Видов» и «Декора» слетали туда с планами и фотографиями этого логова, Президент долго их разглядывал, а после дал волю фантазии и разродился праздничной программой. Он даже прислал сюда одного из своих прихвостней с заданием присматривать, чтобы тут все соблюли до тонкости. Сколько я понял, достаточно изменить хоть одну мелочь и послу придется распрощаться с его работой. А вот как тебе другое понравится? — в обычно бесцветном голосе Гибсона возникла жалостная нота. — Посол строго-настрого велел нам держаться подальше от этого чертова шатра. Приказ Президента и никаких тебе разговоров!

— Миляга Громобой!

— Выставляет нас идиотами. Сначала я разрабатываю меры безопасности, а потом мне говорят, что Президент их не потерпит. Если б меня хоть кто-нибудь слушал, я бы тут все переиначил. И шатер, и все остальное.

— А если пойдет дождь?

— Тогда вся шайка-лейка переберется в дом.

— Значит, нам остается молиться, чтобы ночь выдалась дождливая.

— Повтори еще раз, приятно послушать.

— Давай пройдемся по дому.

Они обошли торжественные просторы верхнего этажа, причем нгомбванский копьеносец держался от них сколь возможно дальше, но из виду не упускал. Пару раз Аллейн на пробу обращался к нему с замечаниями, но человек этот, видимо, плохо понимал по-английски, если вообще понимал. Повадки у него были самые величавые, но лицо решительно ничего не выражало.

Гибсон еще раз повторил план действий на завтра, и Аллейн не смог найти в нем ни одного изъяна. Специальная служба стоит в полиции особняком. В ней не принято особенно распространяться о своих действиях, и за исключением тех случаев, когда эти действия перекрываются с действиями других подразделений, никто никаких вопросов не задает. Впрочем, и отношения, давным-давно сложившиеся между Аллейном и Гибсоном, и необычность создавшейся ситуации были таковы, что оба отошли от этих аскетических правил. Они вернулись к своим машинам, раскурили каждый свою трубку, и Гибсон принялся рассказывать о подрывных элементах из недавно получивших независимость стран, которые обосновались в Лондоне и, как он выразился, «жить без насилия не могут».

— Одни держатся совершенно обособленно, — говорил он, — другие и вовсе свернулись, как кровь. Крохотные тайные общества. По большей части ни на что серьезное они не способны, однако бывает, что складываются этакие злокачественные обстоятельства. И разумеется, профессионалов тоже нельзя сбрасывать со счетов.

— Профессиональных убийц?

— Их все еще нетрудно найти. Того же Гинни Пакманна. Он теперь на воле, отсидел свое в шведской кутузке. Имея хорошие деньги его можно купить. Он меньше трех тысяч не берет.

— Гинни в Дании.

— В Дании, если верить Интерполу. Да долго ли его сюда привезти? Я насчет политической стороны дела ничего не знаю, — сказал Гибсон. — Не по моей части. К кому перейдет власть, если пришибут Президента?

— Как мне объяснили, произойдет что-то вроде революции, придется посылать в Нгомбвану наемников, создавать марионеточное правительство, и в конце-концов туда вернутся крупные корпорации и приберут власть к своим рукам.

— Ну вот, значит, и это тоже приплюсуй, а ведь есть еще фанатики-одиночки. Вот кого я совсем уж не перевариваю, — сказал Гибсон, проводя не лишенную интереса демаркационную линию между различными категориями потенциальных убийц. — На таких у нас, как правило, ничего нет и в какую сторону глядеть, чтобы его увидеть, ни черта не известно.

— Список гостей у тебя, конечно, имеется?

— Да уж конечно. Сейчас покажу. Подожди секунду.

Он выудил из внутреннего кармана список и оба прошлись по нему. Против примерно пяти дюжин фамилий Гибсон поставил галочку.

— Эти все так или иначе подвизались в Нгомбване, — сказал он. — От нефтяных баронов, крутившихся в верхах, до мелких экс-бизнесменов. И почти всех оттуда выперли или вот-вот выпрут. Похоже, главная идея приема в том, что, дескать, никто ни к кому личных претензий не имеет. «Все всех любят», так что прошу пожаловать в гости!