Замечательная вещь — дневник очевидца. Благодаря все тому же Р. М. Цебрикову мы знаем, что спустя пять дней после прибытия М. И. Кутузова под Очаков на лагерь обрушилась трехдневная песчаная буря, которую он пережил вместе со всеми: «Мы стояли на вспаханных и пшеницею засеянных, но частыми войск переходами в пыль превращенных полях; а по сей причине буря несказанно пыль повсюду разносила. Не можно было в сии дни ничего варить. Все пылью засорено: люди, платья, пища, вода, животные — всякому достался пай пыли скушать. Прежде жаловались на продолжительную дождливую непогоду, но бурная итого докучнее: беспрестанно от пыли рот вымывай и опять принуждаешься бурею ее же в себя вбирать»¹⁷. Из того же источника можно почерпнуть, как провел генерал Голенищев-Кутузов 24 июля 1788 года. «Сей день после обеда палили с батарей из 24-х фунтовых пушек бомбами, кои разрывались перед садами; потом выступили конные егеря, а вскоре за ними и пехотные, и достигши до садов, палили из пушек, дабы выгнать из оных скрывавшихся турков. <…> Князь светлейший и прочие генералитеты сидели на батарее, построенной на высоком кургане, и смотрели в зрительные трубы на все движения, чинимые около садов нашими егерями, час с четыре. Ввечеру все утихло и во время вечерней зари играли азиатские штучки на духовых инструментах вместе с бубнами; князю сия музыка весьма понравилась, так что спустя час после этого приказал опять над Черноморским берегом чрез довольно продолжительное время играть те же самые штучки при мраке тихой ночи»¹⁸. А 26 июля «<…> после обеда ходил пеший светлейший князь к батареям, велел пустить в город несколько бомб и сделал несколько выстрелов, и воротился обратно пеший же, имея на себе рейтузы белые, что придавало ему много величественности». В лагере под Очаковом шла крупная карточная игра, которая заканчивалась иногда трагически. Так, покончил жизнь самоубийством граф А. А. де Лицын, «будучи обманут и обыгран де Рибасом». Ловкий игрок де Рибас, в честь которого названа улица в Одессе, — приятель М. И. Кутузова. Кстати, не менее азартным игроком был и принц де Линь. Одним словом, в подобной компании и сам Михаил Илларионович не остался в стороне от общего увлечения. Следующий день принес в лагерь осаждавших большую радость: они узнали о победе вице-адмирала Грейга над шведским флотом у Красной Горки. Причем выстрелы морского сражения были слышны в самом Петербурге, и даже двор готовился выехать из города. Конечно же Михаила Илларионовича тревожила судьба его близких, находившихся в Северной столице почти на линии фронта: «27-го июля. Был молебен за одержанную над шведским флотом победу и, как говорят, еще за прогнание неприятеля с финляндских границ <…>». Но закончился этот день неожиданно плохо: «Сей день торжествования нашего изменился в несказанную для нас печаль. О, Боже! Колико судьбы твои неисповедимы! После обеда выступает разженный крепкими напитками генерал-аншеф Суворов с храбрым батальоном старых заслуженных и в прошедшую войну неустрашимостию отличившихся гренадеров из лагеря; сам вперед ведет их к стенам очаковским. Турки или от страху, или нам в посмеяние, стоя у ворот градских, выгоняют собак в великом множестве из крепости и встравливают их против сих воинов. Сии приближаются; турки выходят из крепости, устремляются с неописанною яростию на наших гренадеров, держа в зубах кинжал обоюдоизощренный, в руке острый меч и в другой оружие, имея в прибавок на боку пару пистолетов; они проходят ров, становятся в боевой порядок — палят, наши отвечают своею стрельбою. Суворов кричит: „приступи!“ Турки прогоняются в ров; но Суворов получает неопасную в плечо рану от ружейного выстрела и велит преследовать турков в ров; солдаты повинуются, но турки, поспеша выскочить из онаго, стреляют наших гренадеров, убивают, ранят и малое число оставшихся из них обращают в бегство. Подоспевает с нашей стороны другой батальон для подкрепления, но по близости крепости турков число несказанно усугубляется. Наступают сотни казаков, волонтеров и несколько эскадронов легких войск, но турков высыпается тысяч пять из города. Сражение чинится ужасное, проливается кровь, и пули ружейные, ядра, картечи, бомбы из пушек и мечи разного рода — все устремляется на поражение сих злосчастных жертв — разумных тварей — лютость турков не довольствуется тем, чтобы убивать… наимучительнейшим образом, но чтоб и наругаться над человечеством, отрезывая головы и унося с собою, натыкая на колья по стенам градским, дабы зверское мщение свое простирать и на бесчувственную часть <…> — голову. Не щадятся тут офицеры, коих отцы чрез столь долгое время с рачительностию и великим иждевением воспитывали… все в замешательстве, и немного требовалось уже времени для посечения турецким железом наихрабрейших наших воинов, ежели бы Репнин не подоспел было с третьим батальоном и с конным кирасирским полком и не спас сей злосчастной жертвы от конечной гибели, которой пьяная голова оную подвергала»¹⁹. На следующий день Кутузов увидел «расставленных сорок в два ряда палаток, коих до сего не бывало, и по сторонам по одной. Сии поставлены по повелению милосердого и сердоболящего о человечестве князя Потёмкина для раненых вчера солдат. Он захотел, чтобы несчастные сии в близости его лучше присмотрены были». Этот прискорбный случай, едва не погубивший репутацию Суворова, произошел на глазах генерала Кутузова, а подробности он мог услышать и от своего начальника Н. В. Репнина, который не раз сталкивался с нарушением А. В. Суворовым субординации. Суворов же не раз вел себя вызывающе по отношению к старшему в чине Репнину, оправдывая самовольство презрением к более осторожному и расчетливому сослуживцу. «Другом ему не буду даже в Шведенберговом (Сведенберговом. — Л. И.) раю», — шутил полководец²⁰. В ту войну Кутузов имел возможность наблюдать и сравнивать обоих военачальников, под командованием которых он состоял на протяжении нескольких лет: при всем уважении к Суворову он убедился в том, что талант, дерзание и отвага не всегда приносят на войне ожидаемые плоды.

Успех этой удачной вылазки ободрил турок, а осаждавших заставил усилить меры предосторожности. 18 августа один батальон Бугского егерского корпуса был переведен с правого крыла на левый ближе к Очакову; «ибо егерям, как всякую ночь на караул ходят к поделанным под (Знаковым батареям, гораздо удобнее здесь стоять вместе с пехотными полками, ради всяких, могущих со стороны неприятельской воспоследовать покушений на наш лагерь». Как выяснилось в тот же самый день, опасения русского командования оправдались. «После обеда в первом часу услышана была вдруг пушечная пальба с великим жаром, — рассказывает Цебриков. — Всяк думал, что лежащий на якоре около Березани турецкий флот пробирается к Очакову и что палят с наших по-на-берегу оставленных пушек и мортир, ибо по ясности погоды и по чистоте воздуха пушечный звук казался весьма близким. <…> Почему пустился всяк к берегу бежать; но ошибку свою приметили, увидя, что огонь производился с наших батарей и с крепости Очаковской. Я пошел к первой нашей батарее, отстоящей от города на полторы версты. Сия батарея тогда молчала, и я на нее взошел, так как и другие, дабы посмотреть на шедших наших егеров против выбежавших из города турков со многими красными и белыми знаменами, и между тем, как рассказывал нам канонир, „что трепалка сия произошла от того, что турки, засевшие в буераках, начали из ружей и пистолетов стрелять по нашим егерам, которые на берегу мыли и сушили свои рубашки, подле набережной нашей батареи…“; турки же непрестанно посылали к нам ядра, а иногда и бомбы. Наконец и они утихли, дав время действовать одним ружьям да пистолетам обеих сторон. С наших же поближе к городу поставленных батарей продолжался огонь, не преставая, до полвины седьмого вечера. <…> От частого с ближних наших батарей бросания бомб зажжено в городе было в четырех местах; усилившийся там огонь заставил молчать все турецкие батареи; но с наших палить не преставали. В семь часов все утихло: ранено с нашей стороны около 100 егеров, да побито с 30. Капитан один совсем срублен, да два офицера ранены»²¹. Свидетелем происшедшего был и принц де Линь, описавший все им увиденное в письме приятелю: «29 числа (де Линь приводит даты по новому стилю. — Л. И.) турки, числом не более 40 человек, разъезжая по морю, приставали к берегам и производили ружейную пальбу по батарее, на которой принц Ангальт сменил генерала Кутузова, того самого, который в последнюю войну был ранен оружейным выстрелом сквозь голову и по особенному щастию остался жив. Этот генерал вчера опять получил рану в голову, и если не нынче, то верно завтра умрет. Я ходил смотреть начало вылазки осажденных из амбразуры, и только что он выступил к ним навстречу, то упал от бессилия. Егери хотели отомстить за раненого своего генерала, и, не ожидая повелений принца Ангальта, пришедшего туда, все бросились вдруг, чтоб прогнать сие малочисленное ополчение, на помощь которому немедленно подоспело более трехсот воинов Гассан-паши. <…> Принц Ангальт, потерявши почти всех офицеров, защищал свою батарею, которую турки начали уже осаждать, и после весьма упорного сопротивления с обеих сторон он заставил их ретироваться. <…> Неприятель удалился: с нашей стороны ранен генерал-майор, полковник, подполковник, майор, три капитана, из которых один, племянник бедного генерала Кутузова, был изрублен в куски»²². «Обстоятельства того ранения, — писал Ю. Н. Гуляев, — рассказал находившийся при русской армии принц де Линь, оказавшийся 18 августа рядом с Кутузовым. Когда турки приблизились к ретрашементу, где находились Кутузов и де Линь, на 700 сажен, де Линь подозвал Кутузова к амбразуре, чтобы лучше обозревать неприятеля. В это момент, как утверждает де Линь, ружейная пуля поразила Кутузова в щеку близ того самого места, в которое он был ранен в 1774 году. Кутузов схватился руками за голову и сказал де Линю: „Что тебя заставило подозвать меня к этому самому месту в сию минуту?“»²³. Сам де Линь об этом не упоминал; следовательно, эти подробности сохранились в семейных преданиях, которые первые биографы полководца узнали от его родственников. Очевидно, произошло следующее: сменившиеся после ночного караула егеря стирали и сушили белье на берегу, когда на них напали турки, незаметно подобравшиеся к берегу на лодках и «засевшие в буераках». Тот, кто сменил егерей, не слишком внимательно следил за происходящим, дав возможность туркам причалить в камышах. Заслышав выстрелы, Кутузов бросился спасать своих подчиненных; конечно же он не мог забыть, чем закончилась недавняя вылазка неприятеля против войск Суворова. Судя по всему, пуля поразила его не в тот момент, когда он обозревал неприятеля из амбразуры, а несколько позже; де Линь пишет, что Кутузов получил рану, выступив навстречу турецким войскам. Действительно, егеря, вознамерившиеся отомстить за своего генерала, должны были видеть его в момент ранения. Либо, сознавая опасность ситуации, он, раненый, действительно вышел из ретраншемента и продолжал некоторое время отдавать распоряжения, пока «не упал от бессилия». Ю. Н. Гуляев, вслед за Ф. Синельниковым, полагал, что и на этот раз пуля прошла «из виска в висок позади обоих глаз»²⁴, а не через щеку и затылок, как утверждали некоторые авторы²⁵. Но в записке хирурга Массо о состоянии здоровья Михаила Илларионовича, приложенной к письму Г. А. Потёмкина Екатерине II, прямо сказано: «Его превосходительство господин генерал-майор Кутузов был ранен мушкетной пулей — от левой щеки до задней части шеи. Часть внутреннего угла челюсти снесена. Соседство существенно важных для жизни с пораженными частями делало состояние сего генерала весьма сомнительным Оно стало считаться вне опасности лишь на 7-й день и продолжает улучшаться»²⁶. Как и в случае первого своего ранения, Кутузов должен был находиться близко к неприятелю; видный мужчина с яркой внешностью, в офицерском мундире и с громким голосом, он, бесспорно, привлекал внимание и был, что называется, хорошей мишенью, отдавая распоряжения в первой линии. Но, как говорили в те времена, «смелым Бог владеет». В том, что Кутузов находился поблизости от неприятельского стрелка, пославшего ему смерть, заключалось и его спасение: пуля, пущенная с расстояния менее 300 шагов, обладала значительной скоростью, чтобы пройти навылет, не застряв в ране. В противном случае песня нашего героя была бы спета уже после первого ранения.