Но Андреев поборол растерянность и с любопытством взглянул на друга, своего старого доброго друга, с которым когда-то хлебали из одного котелка и делили пополам последнюю папиросу. Было… А потом военная судьба усиленно разъединяла их дороги. Подполковник. Солидный, без орденов, видимо, в чемодане возит их, только пламенеет на груди гвардейский знак, тоже гвардейцем стал. Бороды нет, потому заметны на горле шрамы. Когда-то немецкий офицер сильно порвал кожу, стараясь задушить Петра. И эти шрамы делали его чужим, незнакомым, хотя глаза остались прежними — озорными и умными. Но в них заметно пробивались озабоченность и усталость. У кого не было этой усталости? И совсем неузнаваемым делали Петра пшеничные усы. Бороду сбрил, а вот усы зачем-то оставил. Петру, если Григорий не ошибается, двадцать четыре года, а можно дать все тридцать.

Игонин протянул Григорию руку, но потом вдруг схватил его за плечи, от души стиснул и, не в силах погасить радостную улыбку, спросил:

— Воюем, значит?

— Надо, — ответил Григорий. — Время такое.

— Вижу, исправно воюешь. — Петро глазами показал на орден и медаль, поблескивающие на гимнастерке Андреева.

— Как могу.

— Эх, поговорить бы нам с тобой, — вздохнул Игонин. — Душу бы отвести, вспомнить сорок первый, но вот, понимаешь, незадача! Тыщу лет не виделись, а встретились — поговорить некогда. Твоя посудина? — кивнул Игонин на паром.

— Моя.

— Ничего, после войны встретимся, поговорим. Вдоволь. Или в Берлине встретимся, а?

— Где-нибудь встретимся, — улыбнулся Григорий.

— Послушай, дружище, — вдруг оживился Игонин, — идея возникла. Хочешь, я тебя в нашу дивизию переведу, ко мне в разведотдел, а?

— Спасибо, польщен, но не надо.

— А чего? Поговорю с полковником Смирновым, и он мигом все устроит. Зато вместе будем. Все же мы с тобой побратимы. Помнишь, как через Беловежскую пущу пробирались, когда нашего капитана Анжерова убило?

— Недавно я с его сестрой встречался.

— Что ты говоришь?! Вот был человек!

Григорий был удивительно спокоен, будто сейчас судьба его свела не с Петром Игониным, а с чужим подполковником Игониным, с которым встретился невзначай при исполнении служебных обязанностей. Да, Петька Игонин, закадычный друг, остался там, в сорок первом году. Ничего не поделаешь, как говорят французы, — такова жизнь. В сорок первом сроднило их одно трудное дело, прикипели они тогда друг к другу так, что при вынужденном расставании оба чуть не разревелись. А потом шагали по разным дорогам, не было у них общих переживаний, не лежали они рядом под пулями, не прятались вместе от вражеских бомб. И вдруг — в Брянских лесах нечаянная встреча.

Было даже удивительно — легендарный Старик, партизанский разведчик, о котором Григорий был еще наслышан на Большой земле, оказался не кем иным, как Петром Игониным, закадычным другом. И хотя встреча в лесу до слез взволновала Григория, и хотя он был безмерно рад, что Петро сделался таким отчаянно знаменитым партизаном, но уже тогда Андреев почувствовал главное — близкая, закадычная дружба осталась в сорок первом. Они были тогда рады встрече, но то была радость за совместное прошлое. Общего настоящего у них не было: ни общих друзей и знакомых, ни общих интересов и заданий. Дружба не может питаться только прошлым, она должна подкрепляться и сегодняшним. Боль от этого перегорела еще в Брянском лесу, и сейчас Григорий был спокоен.

Согласиться на предложение? Петро сделает все, и завтра же Григорий будет под его началом. Но зачем? Одно дело — разность их положения, а другое — они же начисто отвыкли друг от друга. А батальон для Григория — родной дом, и все эти ребята — его родная семья. Как это можно все бросить?

Петро посмотрел на Григория с теплой улыбкой и сказал:

— Ладно, Гришуха, я тебя понял без слов. Считай, что я тебе ничего не предлагал. Так?

— Конечно! — улыбнулся Андреев.

Шофер амфибии поторопил:

— Товарищ подполковник, мы уже отстали.

— Эх, черт, — вздохнул Игонин. Действительно, на этом берегу осталась всего лишь одна машина. Остальные цепочкой растянулись поперек реки, и головная уже вылезала на песчаный противоположный берег. — Давай твою мужественную, — грустно сказал Игонин и ударил своей ладонью по ладони Андреева. Хлопок получился гулкий, как пистолетный выстрел. — Посидеть бы нам с тобой в укромном месте, с глазу на глаз. Но не судьба! В лесу я тогда еле жив был. Сейчас секунды лишней нет. Ну, до встречи!

— Хочу спросить.

— Крой.

— Сташевскйй с тобой?

— Федя? — переспросил Игонин и нахмурил брови. — Был. Но нету больше Феди.

— Как нету? — спросил Григорий.

— А так. Ходил в разведку в тыл фашистам и в чем-то сплоховал. Схватили и замучили, гады. Вот так, брат Гришуха. А я ведь женился.

— Догадываюсь.

— Смотри ты какой провидец!

— Не в этом дело. Просто один наш парень вчера видел Анюту, вот я и догадался. Сразу понял — ты здесь, вот только не ожидал, что так встретимся.

— Как?

— Да так: здравствуй — прощай.

— Война, Гришуха, все она, проклятая. Живи, не поддавайся курносой, до конца уже недалеко! Бывай!

Игонин подпрыгнул, перебросил свое тело через борт амфибии и устроился рядом с шофером. Машина взяла скорость, с маху влезла в реку и поплыла, железной грудью рассекая воду. Шофер торопился. Остальные машины все выбрались на берег и двигались в направлении деревни.

На середине реки Игонин обернулся и помахал рукой. Григорий ответил. Курнышев, молча наблюдавший за встречей друзей, спросил:

— Откуда его знаешь?

— Воевали вместе, давным-давно.

— Так это же, товарищ капитан, Старик, — встрял в разговор Ишакин — он был на пароме, а сейчас спрыгнул на землю и скручивал цигарку. — Юра Лукин к нему прибился, в лесу-то, когда не вовремя сиганул из самолета.

— Постой, постой, — вспомнил капитан. — Так ведь о нем тогда воронинцы еще рассказывали. О нем?

— Так точно, товарищ капитан, — подтвердил Ишакин и попросил у Андреева огонька. — Знаменитый подполковник!

— Мы до войны служили в одном отделении, войну начали под Белостоком, а потом с боями прорывались из окружения, — пояснил Григорий.

— А я думаю, откуда начальник разведки дивизии тебя знает, а у вас, оказывается, дружба давнишняя, — заметил Курнышев.

Значит, Анюта рядом с Игониным, любовь у нее покоряющая — не устоял перед нею Петро. И Григорий по-хорошему позавидовал товарищу. Такую девушку взял в жены! В отряде Давыдова многие были в нее влюблены, и каждый бы посчитал себя счастливым всегда быть рядом с нею. Такое вот счастье привалило Петру. Ему вообще здорово везет. А Сташевского вот нет. Был робким, застенчивым парнем, маменькиным сынком, тепличным растением. Сделался опытным разведчиком, один ходил за «языками», не боялся ни черта, ни дьявола, был самым близким помощником Старика.

И нет Сташевского…

Долго еще находился Григорий под впечатлением встречи.

День на переправе катился спокойно. Немцы постреливали изредка, неприцельно, скорее всего, для острастки. На берегу появились новые воинские части со своими средствами переправы. На реке стало особенно людно и шумно. И по всему было ясно, что не завтра, так послезавтра советские войска отбросят фашистов на запад и на Висле навсегда кончится боевая страда.

Вечером стряслось то, чего никто в роте не ожидал. Капитан заявил Григорию, что это будет последний рейс и взвод может идти отдыхать. Ночью поработают еще хлопцы Черепенникова. Завтра батальон сам переправится на ту сторону, где его надет новое задание. Приказ уже получен.

Солнце клонилось вниз, к лесу. На бугре то и дело взлетали ракеты — то зеленые, то красные, то оранжевые. Вспыхивали в синем небе и гасли, рассыпаясь на мелкие огненные капли. Это немцы тешат себя напоследок. Ночью они сами уберутся с бугра. Или вдруг начинал частить пулемет, да еще трассирующими пулями. Они стаями неслись над лесом, быстрые и разноцветные. Темный лес, подернутая дымкой река, уходящая в лиловую от пожарищ даль, синее небо и мчащееся бешено разноцветье трассирующих пуль: зрелище!