— В чем?

— Поймать Куфелкина.

— Вы с ума сошли…

— Обращаюсь к тебе, как к человеку и гражданину.

— Вы так ничего и не поняли… Я же люблю его.

— Вот поэтому и прошу.

— Чтобы я помогала ловить того, кого люблю?

— Именно.

— Вы изувер, если не хуже.

— Нина, учитывая твое состояние, я не обижаюсь.

— Хотя бы фильмы про любовь смотрели…

— Тогда бы что?

— Тогда не предложили бы гнусность.

— А любовь… она что? Единственный свет в окошке?

— Мне жаль вас, Сергей Георгиевич.

— Почему же?

— Не любили вы, если спрашиваете про свет в окошке.

— Нина, я любил и люблю и все — таки спрашиваю: она единственный свет в окошке?

— Кто не любил, тот много потерял.

— Нина, меня тошнит от этой банальщины.

— Банальщина? Да я вычитала в книге, «В мире мудрых мыслей» называется.

— Не любил, значит, много потерял… Правильно. Ну а если никогда в жизни не размышлял, то мало потерял? А если не дружил? А если творчески не работал? А если не воспитывал детей? А если ничего в своей жизни не сделал и не совершил? Если всего этого человек не делал, разве он меньше потерял? Почему же об этом не сожалеют, а вот про любовь даже афоризмы есть в мире мудрых мыслей?

— Творческая работа, поступки, воспитание… Это не каждому дано.

— А про любовь дано каждому?

— Полюбить всякий способен.

— Ага, как пить чай или жевать колбасу.

— Хотя бы и так.

— Тогда твоя любовь — чувство примитивное.

— Сказанули.

— По крайней мере, как ты ее понимаешь.

— Правильно понимаю. Ради любви человек способен на самое хорошее.

— Способен. Но я тебе приведу сотни примеров, когда ради этой любви бросали немощных родителей и малолетних детей, оставляли в беде и предавали, шли на воровство и на убийство…

— Любовь всегда права. И в песне так поется.

— Чепуха! Поверь мне, как следователю. У меня такая работа: решать, кто прав, кто виноват. Любовь редко бывает права.

— Почему же?

— Потому что это чувство. А где чувства, там справедливости не жди. Любовь, кстати, как и ненависть, всегда несправедлива. Потом, знаешь, что я заметил? Любовь бывает всегда за счет чего — то или кого — то.

— Как на базаре, что ли?

— Вот простой пример: молодой человек сажает свою любимую в автобус, оттирая всех плечом и откровенно распихивая.

— Ну, а сложный?

— Есть сорт любви весьма странный. Как это объяснить… Вот человек, который все ненавидит… Живет в злобе. Но такая жизнь тяжела и, в сущности, невыносима. Тогда происходит странный парадокс… Этот человек может сильнейше влюбиться. Почему же? Нравственный побег от собственной злобы. Но это не любовь. Суррогат, формальная в ней потребность, обратная сторона ненависти, реакция на свою же собственную злобу.

— Что — то мудрено.

— Разве ты не встречала женщин, которые так любят своих мужиков, что плюют на весь мир? Не встречала мамаш, готовых ради чада любому в горло вцепиться? Не встречала людей, обожающих собачек — кошечек и поедом евших соседей?

— Я понимаю ваши ходы… Доказываете, что Валерий любит меня якобы суррогатной любовью.

— Этого я доказывать не могу, потому что он тебя вообще не любит.

— Вы что, лежали рядом с нами в постели? Слышали, что он мне шептал на ухо? Чувствовали его руки? Губы?

— Да как можно любимого человека вовлечь в преступление! Как можно задумать другое преступление? Он же знает, что долго или скоро — преступника ловят… Знает, что его подружка Джапаниха сидит. Значит, и тебе уготовил такую же судьбу?

— Зря вы стараетесь. Верю вам, верю. Он вор, преступник, не любит меня… А я люблю. И весь разговор.

— Я тебе еще не все сказал… Из краденого он продает только всякую мелочишку. Ценные картины, уникальные иконы, золото и серебро он копит. Думаешь, для чего?

— Откуда мне знать.

— С награбленным Куфелкин намеревается бежать за границу. Хочет зажить там миллионером.

— Выходит, я стану миллионершей?

— Ты согласна бежать?

— С Валерием куда угодно.

— Да не возьмет он тебя: использует еще на одной краже — и бросит.

— Пусть.

— Как бросил Джапаниху.

— Пусть.

— Нина, у него таких, как ты, были десятки.

— Пусть.

— Он же сломает твою жизнь!

— Пусть.

— Твоя мать выплачет все глаза…

— Пусть.

— Ах, даже так…

— Да, так.

— У тебя не любовь, у тебя похоть!

— Боже, за что же такие муки…

— Ну, опять слезы.

— Я жду ребенка.

— Как?..

— Беременность на третьем месяце.

— Да не плачь ты…

— Не могу удержаться…

— Для меня женские слезы тяжелее ругани.

— Сейчас… Вот… Уже не плачу…

— Платок еще от тех слез не просох.

— Сергей Георгиевич, над собой плачу — то…

— Ну, поплакала над собой и хватит.

— Да — да… Бить меня некому…

— Верно, бить тебя некому.

— Все знаю, все понимаю, а поделать с собой ничего не могу.

— Это не только твоя проблема. Знают, что плохо делают, но делают.

— Ведь чувствовала какую — то фальшь…

— В чем?

— В его поведении. Уж слишком… всего было много. Много счастья. Разве бывает много счастья, Сергей Георгиевич?

— Бывает.

— Тогда все в норме?

— Смотря что считать нормой, смотря что считать счастьем…

— А вы знаете, что им считать?

— Мне, Нина, положено знать.

— Как следователю?

— Как человеку, прожившему пятьдесят лет.

— Вы, наверное, все знаете.

— Если бы. Проработав день, покончив с дневными заботами, уже ночью, в тишине, знаешь о чем я себя спрашиваю?

— Не упустить бы какого преступника.

— Спрашиваю, что я за день сделал не так. И нахожу, да не одно, и не два…

— Сергей Георгиевич, про меня тоже… ночью спросите?

— Про тебя я уже сейчас спрашиваю. Правильно ли я говорил с человеком, не понимавшим, что такое счастье?

— До вызова к вам вроде бы знала.

— Я бы учредил должность толкователя, что ли. Объяснять людям, что они счастливы, или как быть счастливым.

— Если счастья нет, то не растолкуешь.

— Дай — ка твой шарфик… Так…

— Что вы делаете?

— Завязываю тебе глаза. Как, ничего не видишь?

— Зачем это?

— Посиди так, посиди… Возьми — ка ручку и распишись.

— Не вижу.

— Попиши, посиди… А теперь пройди до двери. Так, смелее…

— Ой, наткнулась.

— Ладно, иди на место. Ну, стул — то не сбивай.

— Господи, прямо по ноге.

— Развязывай. Так, глянь в окно. Солнышко, небо до звезд, окна блестят, люди улыбаются… Хорошо быть зрячим, а?

— К чему это?

— Объясняю, какое счастье быть здоровым. Разумеется, это только намек на состояние слепого: ты же знаешь, что стоит только открыть глаза… А как тебе объяснить твое же собственное счастливейшее состояние молодости, свободы… Ощущение безмерности жизни и времени, которого у тебя впереди лет сорок… А чувство мира, потому что нет войны…

— Умом я все это понимаю.

— Кто такой — несчастный человек, по — твоему?

— У которого неприятности.

— Нет. Несчастный тот, кто не понял чуда своего существования; тот, кто не понял чуда жизни.

— Все общие слова. Вот кто бы взял да и научил быть счастливой…

— Я научу.

— Ну и как?

— Хочешь быть счастливой — будь.

— Шутите.

— Нисколько. Нина, допустим, тебе предложили два варианта: получить готовый дом или возможность его построить. Что бы ты выбрала?

— Я знаю, как надо ответить: мол, начала бы строить… Но я бы взяла готовый.

— Отсюда и все твои беды.

— Любой незакомплексованный не стал бы корчиться.

— Счастье, Нина, это здание, которое надо построить. Из кирпичиков. Несколько кирпичей я уже назвал: здоровье, свобода, молодость, мир… И, конечно, любовь. Ты ведь не только дом не стала бы возводить, ты и любовь — то взяла бы готовенькую.