— Как это готовенькую?

— Сидишь дома, открывается дверь, входит парень — и все. А дальше пошла сплошная элегантность: свечи, шампанское, бананы, водка со змеей, пурпур… И это любовь? Вместе вы ничего не создали и ничего не выстрадали, не передумали и не помечтали… Впрочем, ты даже ничего о нем не знаешь.

— По — вашему, с шалаша начинать?

— Именно.

— Старомодно. Теперь приданое дают, подавиться можно.

— Ну, и счастливы они, с приданым — то? Каждая третья семья распадается.

— У меня и распадаться нечему.

— Если оставила ребенка, то у тебя тоже будет семья.

— Ребенок без отца…

— Ты же говоришь, что любишь Валерия? Тогда жди его, носи передачи, сообщи о ребенке… Это не пурпур, но это и есть любовь.

— Какие же передачи? Он же еще на свободе…

— Поймаем, это дело времени.

— Сколько ему дадут?

— Не знаю, грехов много. Максимальное наказание — пятнадцать лет…

— А простить могут?

— За что простить — то?

— Ребенок будет у него…

— Ребенок будет у тебя. А ты ему кто?

— Сергей Георгиевич, а с заключенными браки разрешают?

— Да, случается.

— Из — за ребенка ему хоть срок скостят?

— Нина, несколько крупных краж, наверное, на сотни тысяч. Ценности неизвестно где. Профессиональный хитрый преступник, намеревается бежать за границу — Где повод смягчить наказание?

— Другим — то смягчают. Теперь милосердие.

— Другим есть за что.

— Сергей Георгиевич, а разве бывают такие люди, у которых ничего хорошего нет?

— Что у него хорошее, что?

— Если я назову, то ему зачтется?

— Смягчают вину не хороший характер или любовь, скажем, к детям, а обстоятельства, указанные в законе.

— Какие?

— Вот что смягчит вину, и существенно… Если Куфелкин явится с повинной и вернет украденное.

— Сергей Георгиевич, я что — то хочу вам сказать…

— По — моему, ты все время что — то говоришь.

— Очень серьезное.

— Слушаю.

— Дайте дух перевести…

— Тебе не плохо?

— Да нет, я решиться не могу.

— Я подожду.

— Говорите, Валерий рецидивист… Кражи на нем висят. Да и я про него плела без зазрения совести. А вы знаете, что он конфеты любит?

— Какие конфеты?

— Самые простенькие. Например, «Школьницу» за рубль шестьдесят.

— Это ты к чему?

— Не только бананы и шампанское. А знаете, кошек обожает. Как — то принес котенка, у мальчишек отобрал. Только усы да брови торчат, до того маленький, рыженький. Носик красный, ушки розовые и ходить не может, его заносит; есть не умеет, пришлось учить мордой в молоко. Он и сейчас у меня живет.

— Ну и что?

— Однажды были мы в магазине… Валерка увидел, как старушка брала двести граммов колбасы. Да еще просила порезать. Ну кто теперь вареную дешевую колбасу берет по двести граммов? И в килограмме — то мяса не отыщешь. Что сделал Валерка? Она оставила на столе свою торбочку и пошла за свеклой. За одной штучкой, между прочим. Валерка потихоньку ей в торбу палку копченой кооперативной колбасы и запихал.

— Так, интересно.

— Он плакать любит.

— От чего?

— От много чего. В кино может заплакать на индийском фильме. Как — то деда увидал, которому улицу было не перейти, перевел, а глаза, вижу, на мокром месте. Приснится что — нибудь тяжелое, проснется и заплачет. Страшно, когда плачет мужчина.

— Видимо, нервы.

— А однажды сказал, что опостылело ему все, бросить бы и уехать на жительство в деревню.

— Что опостылело?

— Наверное, живопись. Сергей Георгиевич, я, может, и глупая, но сердцу своему верю… Любовь это, не любовь, но душа его ко мне повернута.

— Нина, это и есть то серьезное?

— Валерий не только вор, он и добрый,

— Все, что ты хотела сказать?

— Нет. Сергей Георгиевич, я от вас утаила один факт…

— Какой? Смелее — смелее.

— Сегодня пятница… В воскресенье Валерий ждет меня в Поморске.

— Это он по телефону сказал?

— Да, когда звонил ночью.

— Зачем ждет?

— Об этом разговора не было.

— Где ждет, во сколько?

— Если скажу, то что?

— Как что?.. Сама понимаешь.

— Ага, поедете и арестуете.

— Моя обязанность.

— А я?

— Мы же говорили… Если любишь, то будешь ждать.

— Пятнадцать лет? После того, как я помогла его арестовать? Да он меня проклянет, и правильно сделает.

— Но ведь ты для чего — то мне сообщила о предстоящем свидании?

— Думаете, для того, чтобы ваши сотрудники поехали вместо меня? Нет, Сергей Георгиевич, обижайтесь на меня, арестовывайте, режьте на куски, но я никогда Валерия не выдам. Да меня любой суд оправдает. Еще чего: собственноручно сажать отца будущего ребенка.

— Нина, но у меня есть и другие средства найти Куфелкина в Поморске.

— Без меня никак не найдете. А если будете за мной следить, то я не поеду.

— Как ты узнаешь, будем следить или нет?

— А я с вами договорюсь.

— О чем?

— О том, что я поеду одна в Поморск и привезу Куфелкина.

— Куда привезешь?

— Сюда, к вам.

— Ты, оказывается, умеешь острить.

— Я серьезно. Только вы дадите слово, что за мной следить никто не будет и ничего предпринимать пока не станете.

— Никаких слов давать не намерен.

— Почему?

— Ей — богу, детский сад… Ты же только сейчас говорила, что ловить отца своего ребенка не будешь?

— Разве я ловить поеду? Уговаривать явиться с повинной. Придет сам, добровольно, принесет все иконы и картины, и пурпур Ольхина… Смотришь, скостят срок. Суд не на осуд, а на рассуд.

— Нина, для тридцатилетней женщины это слишком наивно.

— Вы не верите, что так сделаю? Я дам честное слово. А мое слово верное, все в цехе подтвердят. Я могу запутаться, но уж если что знаю твердо, то на том и закаменею.

— Ты хочешь, чтобы надо мной весь город хохотал? Послал девчонку за преступником, который находится во всесоюзном розыске…

— Эх, Сергей Георгиевич, замах у вас верстовой, а шаг метровый.

— В каком смысле?

— Умный вы человек, обо всем судите. Про любовь много хорошего сказали, про смысл жизни, про счастье из кирпичиков… Глаза мне завязывали. Знаете, я вас сравнивала. Инженер знакомый на заводе есть… Примерно ваших лет. Автолюбитель, машину свою имеет. Ни поговорить с ним, ни поспорить. Про запчасти думает да про покрышки. Каждую свободную минутку выскакивает на улицу и эту машину поглаживает. Я сравнивала… Дядя Костя на нашей лестничной площадке живет, тоже ваших лет — в домино играет и телевизор смотрит. Я сравнивала… Ученого знаю, специалист по всем западным литературам, тоже ваших лет. Травы, массажи, сауны, голодания… Одного кефира может с голодухи четыре бутылки выдуть, и говорить, кроме как о своем здоровье, он ни о чем не будет. Сравнивала я, сравнивала, и досравнивалась.

— Нина, рассуди здраво. Допустим, поедешь к нему… Неужели ты веришь, что человек, совершивший несколько краж, скопивший ценности и навостривший лыжи за границу, послушает случайную очередную знакомую и придет с повинной? Чепуха!

— Сергей Георгиевич, вы про любовь, конечно, много знаете, да не все.

— Разумеется, не все.

— Про страдание забыли.

— Знаю — знаю, любовь связана со страданиями.

— Нет, не то. Вот юг многие любят: море, тепло, отдых… А сердцем к этим пляжам не прикипают, сердцем прикипают к северу, к землям тяжким и убогим. Потому что на этих землях страдали.

— Ну уж.

— Мать почему плохого ребенка любит сильнее, чем хорошего? Жалеет. Она с ним исстрадалась. Худых мужей любят больше, потому что с ними исстрадались.

— Сомневаюсь.

— Чем больше от кого — то страдают, тем сильнее любят.

— К чему ты клонишь?

— Вы про Валерия нагнетали… Преступник, бабник, такой — сякой… А вышло наоборот: чем больше говорили про него худого, тем больше я жалела. Теперь я ради его спасения на все пойду. Больше ведь некому.