Но Алик не видел заплаканных глаз Милицы Петровны и отстраненного взгляда Гали; наверное, не увидел, как Галя упала на лестничной площадке, и тем более не видит лежащую ее больной в постели; Алик не знает, что предавшая его девица уже отомщена — еще один его выход с того света, и Гале Юревич не миновать психиатрической больницы.

В конце концов, Рыбацкая набережная не так и далеко: пять остановок на автобусе, а там пройти. Правда, осенний дождь метет наподобие снежной метели. Но Лида купила мне отменную куртку: теплую, непромокаемую и, главное, со множеством глубочайших карманов, в которые влезали блокноты любых размеров, а деньги прямо — таки терялись безвозвратно. Разве худо осенним дождливым вечером пройтись в отличной куртке по Рыбацкой набережной?

Я стоял в автобусе и думал, что подобные визиты частенько кончались для меня каким — нибудь казусом или неприятностью…

Однажды комендант нашего здания, плакавшийся мне в жилетку, попросил воздействовать на дочь. Он построил ей однокомнатную кооперативную квартиру, где дочка зажила весело и вольготно. Явиться ко мне в прокуратуру она, естественно, не пожелала. Комендант уговорил сходить, выражаясь протокольно, в адрес. Я пошел. И вот картинка: полумрак, играет музыка, кофе и коньяк, на одном конце дивана сижу я, на другом возлежит пышнотелая и полуобнаженная блондинка. Только я залепетал про мораль и женское достоинство, как открывается дверь и входят трое ребят из уголовного розыска во главе с капитаном Леденцовым. «Сергей Георгиевич, что вы тут делаете? Это же известный притон…»

На Рыбацкой набережной ветер гулял по — морскому, но Лидина куртка держала его, как хороший парус. Хуже было с очками: брызги их залепили, сделав мир туманным и каким — то крапчатым.

То ли здоровая ходьба, преодолевающая силу шквалов, то ли свежий ветер, прочистивший мозг кислородом, то ли залитые водой очки, не позволявшие мысли отвлекаться… Но я вдруг подумал: чтобы пугать девушку, Алик должен быть уверен, что она не знает ни про результаты следствия, ни про суд; Алик должен быть уверен, что она считает его мертвым. Иначе бы игра не получилась. Откуда же он мог знать, как она считает?

Впрочем, что гадать, когда дом номер десять уже был передо мной. Я поднялся на третий этаж, протер очки и позвонил. И, как всегда, подосадовал, что не приготовился к предстоящему разговору.

Дверь открыла пожилая женщина, воззрившаяся на меня тоже через очки, но только сухие:

— Вам кого?

— Альберта Осмоловского, — сказал я, решив удостоверение не предъявлять, ибо пришел по частному делу.

— Алика нет.

— Вы его мама?

— Да. А что случилось?

Не единожды разглядывал я себя в зеркало, пытаясь отыскать какие — то чиновничьи приметы или налет официальности. Сугубо гражданское лицо, в очках, подслеповатое, задумчивое, даже постное… Ни сильного взгляда, ни настырного голоса, ни уверенных манер. Сегодня даже портфеля нет. И все — таки женщина не спросила: «Кто вы?» Она спросила: «А что случилось?», уже предполагая во мне личность официальную.

— Да ничего не случилось. Просто хотел его повидать. Он когда придет?

— Алика нет в городе.

— А где он, если не секрет?

— В плаванье, на другой половине земного шара.

— И давно?

— Больше трех месяцев.

— А как же… Был суд…

— На второй день после суда и ушел в море.

— Извините, — буркнул я и попятился от двери. На Рыбацкой набережной меня пошатнули сполохи дождя. Или шел я, не разбирая дороги, отчего ступал в выбоины?

Кто же звонил Гале Юревич? Кто приходил к ней на день рождения? Чьи телефонные звонки слышала мама? Чей звонок в квартиру слышали гости? Если все это сделала мятежная совесть, то я знаю, как успокоить ее: Гале нужно сходить к следователю Корневу и рассказать всю правду.

Я ступил в какую — то глубокую промоину, зябко вздрогнул и удивился — неужели все — таки совесть? Неужели в ней такая необъяснимая сила? Или это еще одно стечение роковых случайностей?

В конце концов, миром правит случай. Расширение вселенной, возникновение жизни на земле, появление человека… Мы работаем именно здесь, а не там; любим эту, а не ту; дружим с этим, а не с тем… Но почему? Не есть ли все сущее лишь странная комбинация случайностей?

Каких только определений детективов я не читал… Одни полагают, что детективная повесть непременно должна отвечать пяти требованиям, другие не мыслят ее без трупов, третьи хотят занимательной игры, четвертые требуют головоломок, пятые причисляют к детективу романы вроде «Преступления и наказания», и никак не меньше… Много я порасследовал уголовных дел и много прочел детективов. Поэтому вывел краткую и безупречную формулу: детектив — это произведение, в котором разгадывается криминальная тайна. Думаю, литературные критики со мной не согласятся и эту чеканную формулу станут нерачительно перегружать признаками большой литературы — идеей, стилем, подтекстом, образностью. И поэтикой…

И ошибутся, ибо детектив, что атомный реактор, — взорвется от перегрузок, то есть станет уже другим, недетективным, жанром.

Детектив — это произведение, в котором разгадывается криминальная тайна.

А теперь расскажу, как я усомнился в своем же собственном определении. Насчет разгадывания криминальной тайны…

Раньше, лет в тридцать, что я делал на дежурстве? Заваливался на диван, жесткий и потертый, как спина бегемота. И спал до первого тревожного звонка. Теперь же, в пятьдесят, когда и дома не уснуть, я раскрываю журнал и читаю — до первого тревожного звонка.

В тот день дежурство вышло удачным, ибо до середины ночи телефон не вспугнул даже случайным звонком. Я спокойно съел Лидины бутерброды, выпил термосик в ноль пять литра кофе и, главное, прочел полудетективную, полуфантастическую и полумистическую повесть. Отменная выдумка.

Когда мне показывают жизнь, намекая, что это сказка, я верю; если же мне рисуют сказку, убеждая, что это жизнь, я злюсь. Правда — неправда, верю — не верю… Пусть погибают все мафиози, а у комиссара полиции ни царапины; пусть красавица кинозвезда влюбится в главаря шайки, у которого гнилые зубы и десятисловный лексикон; пусть мертвец окостеневшим пальцем указует на своего убийцу… Но докажи это художественно.

Свои литературные вкусы я теперь скрываю, даже от Лиды. Казалось бы, с годами человек умнеет и поэтому тянется к серьезным книгам. Я же наоборот: чем старше становлюсь, тем сильнее влечет меня к литературе занимательной. Поскольку допускать, что глупею, не хочется, то пришлось искать другую причину.

Впрочем, она лежит на поверхности. Чтобы заинтересовал роман, скажем, о любви, я должен убедиться, что автор знает о ней больше моего. И о смерти знает больше, и о дружбе, и о работе — о жизни. Много ли таких авторов? Особенно раздражают меня стилисты, которые плетут многостраничные кружева лишь в свое собственное удовольствие. Думаешь, боже, да ведь вся страница твоего текста умещается в одну фразу; открой Чехова, прочти рассказ и уж потом берись за перо…

Так я размышлял в два часа десять минут. А в два часа одиннадцать минут телефон, подкопив силы в долгом молчании, взорвался прямо — таки сумасшедшим беспаузным звоном. Я схватил трубку, опасаясь, что она запрыгает, как крышка на бурлящем чайнике.

— Товарищ следователь, происшествие в пригороде.

— Какое? — спросил я, уже подтягивая к себе портфель.

— Вроде бы покушение на убийство…

Мне, разумеется, оставили место рядом с водителем, не потому, что я следователь прокуратуры, а потому что мне полста. Сзади втиснулись трое: оперуполномоченный уголовного розыска Леденцов и два эксперта — криминалист и судебно — медицинский. Короче, опергруппа.

Думаю, при столь жутком словосочетании — покушение на убийство — в сознании большинства зашевелятся тени пистолетов и пузырьков с ядами, тени страстей и судеб. Как — то молодой газетчик, пишущий на криминальные темы, заинтересовался психологией убийц. Я познакомил его с тремя делами. Он тоже ожидал столкнуться со страстями и кинжалами. Помню его лицо, когда корреспондент открывал первый том, — смесь любопытства и страха, точно в берлогу заглядывал. И помню лицо потом — разочарование и брезгливость. Еще бы. Покушение на убийство: нетрезвый муж ударил трезвую жену электрическим утюгом за то, что она ходила к соседу за спичками; трезвая жена ударила кухонным ножом в шею нетрезвого мужа за то, что он бил ребенка; нетрезвый муж и нетрезвая жена ударили друг друга по очереди туристским топориком, а уж за что, ни одному следствию не установить.