— Шеф, куда?

Я влез. Человек в машине оказался веселым разбитным парнишкой в очках.

— Мастер, жми вон за тем автобусом.

— Догнать, что ли?

— Догнать, но не перегнать.

— А как?

— Держаться сзади.

Парнишка усмехнулся, но машину повел ловко и скоро. Через одну — две минуты мы уже ехали впритык к автобусу. На остановках я таращил глаза и прижимал стекла очков к глазам, боясь упустить женщину. Уже стало сумеречно, а фонари еще не зажгли. Белая шапка могла стать не белой, поскольку в темноте, как известно, все кошки серы; наверное, и песцы.

— Шеф, автобус будет ходить кругами.

— Человек выйдет, — нехотя сказал я.

— Кого — то ловим?

И тогда я догадался использовать его зоркие глаза. Коли нанял.

— Мастер, смотри выходящую женщину в белой меховой шапке.

— Украла?

— Что украла?

— Шапку — то меховую.

— Ну да. Почему и гонюсь.

«Москвич» сразу заурчал, словно овчарка, и пошел напористее; мне даже казалось, что он пригибается по — человечески. Мы уже неслись вровень с автобусом. Парнишка бросал взгляды на его стекла, высматривая белую шапку.

— Детективы люблю, — плотоядно поделился он.

Автомобиль вздрогнул, упершись в асфальт заклиненными колесами. Парень жал на тормоза, видимо, изо всех сил — иначе бы мы клюнули автобус. Но я уже ни на что не обращал внимания, потому что из передней двери вышла женщина в песцовой шапке. Сунув водителю пятерку, отложенную на книги, я покинул машину и осторожно пошел за ней.

Но тут произошло непредвиденное…

Сперва за моей спиной агрессивно хлопнула дверь. Потом мимо прогарцевал водитель, оказавшийся длинноногим и скорым. Он настиг женщину в считанные мгновения и заступил ей дорогу. Позабыв про портфель и солидные очки, я тоже припустил. На мой бег ушло больше мгновений, поэтому начала разговора я не услышал.

— Снимай шапку! — радостно требовал водитель.

— Ты пьяный или на учете? — возмущалась женщина.

— Сейчас органы подойдут, — пообещал парень.

— Пропусти! — взвизгнула женщина.

Органы, то есть я, уже подошли, вернее, подбежали.

— Заметает следы, — сказал мне водитель.

— Помогите избавиться от хулигана, — сказала тоже мне женщина.

— Молодой человек, отстаньте от гражданки! — сурово прикрикнул я, опасаясь, что шапку он сдернет с ее головы.

Очки водителя изумленно нависли над моими очками. Его глаза, плохо различаемые в сумерках, диковато чернели под стеклами. И тогда я подмигнул ему. Парень ответил смекалистым кивком.

— Дожили, что психи по улицам шляются, — бросила женщина мне как спасителю и пошла плывущей походкой; по крайней мере, ее белая шапка льдиной плыла в темном людском потоке.

— Расходимся по одному, — гнусаво шепнул я и поспешил за женщиной.

Она свернула в переулок. И тут же пропала. Ей было некуда деться, кроме как исчезнуть в обнаруженной мною проходной какого — то предприятия. Я заглянул: окошко бюро пропусков, турникет, охранница… Следовало выяснить название предприятия, дабы знать, где работает песцовая шапка.

— Как вы называетесь? — спросил я охранницу.

— А зачем вам? — хмуро насторожилась она.

Ни за что не скажет. В целях сохранения тайны. Я сообразил выйти из проходной и глянуть на фасад. Стеклянная доска мне сообщила, что это объединение «Прибор».

То есть как «Прибор»? На «Приборе» десять лет назад работал Анищин.

Думаю, что лица всех стариков одинаковы, на манер модных шапочек или сапожек. Потому что все наши лица выражают одно стариковское недоумение — куда она ушла, жизнь — то?

В молодости, лет в тридцать — сорок, я свое здоровье соблюдал строже. И не курил, и не переедал, и водицей холодной обливался. А теперь, когда, казалось бы, надо тем более следить за ним, я к здоровью равнодушен. А почему? Потому что мысли растопили мои убеждения молодости. Какая важность, сколько я проживу. Не сколько, а как?

Старики, между прочим, разные бывают. В том числе и старушки. Знавал я одну, семидесятилетнюю. С двумя внуками запросто сидела. На лыжах бегала километры. Раз в неделю уходила на ночь играть в покер. Шляпки носила моднейшие, отчего все оглядывались, поскольку ей по возрастному рангу положено было носить не шляпку, а платок оренбургский. А когда она вышла в юбочке по колено, то старухи наши плевали ей вслед, как ведьме.

Господи, давно ли я оттуда, из природы взялся? А уже пора туда, в природу, возвращаться.

Шел я из булочной с одним старичком моих лет. Разговорились. Он меня спрашивает: «Слыхал новость?» — «Какую?» — «Последнюю». — «Так теперь этих новостей больше, чем баранок в магазине». — «Родился пятимиллиардный человек!» — «Ну так поприветствуем его». — «Поприветствуем? Да теперь нам с тобой помирать надо». — «Почему же?» — «Освобождать место для шестого миллиарда…»

Чем больше живу, тем больше удивляюсь однообразию человеческой жизни. Люди делают одно и то же и решают одни и те же проблемы. И так поколение за поколением, человек за человеком.

Вот какое дело… Жил я себе, жил, и ниоткуда меня не исключали и не выгоняли. Не выгоняли ни с каких работ, ни из квартиры, даже из гостей никогда не выгоняли; не исключали ни из профсоюза, ни из школы, ни из техникума… И вдруг исключили из жизни: сразу, насовсем и ни за что… Хотя есть за что — за старость.

Пошел сегодня в магазин. Сметанки взять. То ли руки тряслись, то ли банка скользкая, но она, уже со сметаной, как щука, из рук вильнула и на пол. Вроде взрыва бомбы, стекла и сметана в разные стороны. Продавщица мне выдала: «Дед, дрыхнешь, что ли, на ходу?» Женщина, на которую попали сметанные брызги: «Если руки не держат, надо сидеть дома». Уборщица, пришедшая с ведром и тряпкой: «Гони, старый, рубль за уборку». Потом каждая еще добавила и повторила. Когда уходил, уборщица напомнила: «Тебе еще и от твоей бабки попадет».

А молодой бы кокнул банку? Посмеялись бы, и только.

Молодость ищет сложности, а старость — простоты.

Есть в исполкоме такая комиссия — по делам несовершеннолетних. А нужна и другая комиссия — комиссия по делам престарелых.

Вопрос самому себе: чего можно в моем возрасте ждать? А ведь поджидаю. Конечно, телефонного звоночка, внезапного письмеца или заблудшего гостя. Но ведь жду иного, серьезного и весьма переменчивого для моей судьбы. Ходил — ходил по комнате да и сообразил, чего я, старый мякиш, ожидаю…

Позвонят, я открою дверь, и войдет ко мне комиссия государственная, в очках и с портфелями. «Вы Иван Никандрович Анищин?» — «Я как таковой». — «Это вы прожили семьдесят лет на нашей земле?» — «Я, а то кто же». — «Это вы жили и при культе, и при волюнтаризме, и при застое?» — «Так точно, все пережил». — «Это вы накопили столь ценный житейский опыт?» — «Накопил полные закрома». — «Посему, Иван Никандрович, мы будем вас записывать три месяца и три дня…»

Слышу частенько, что старики охотно работают и надо их к труду привлекать. Да не работать они должны и не молодым помогать, а учить жизни и делиться опытом. Ибо каждый старик есть кладезь. Только умейте черпать.

Пусть все берет, но только не книги.

В плане — расследование даже маленьких дел я планировал — была строчка: «Позвонить на «Прибор»». Но коли я тут…

Охранница так кондово облапила мое удостоверение, что я затревожился: вернет ли? Сжимая его одной рукой, второй она сняла трубку и громко кого — то спросила:

— Тут следователь пришел. Пускать? Я вобрал голову в плечи и попробовал стать незаметным и тонким, как столбик турникета. Но все, кто здесь был, — группка парней, две девушки, женщина у окошка пропусков — уже повернули голову и уставились на меня. Еще бы — следователь. Почему я сжался?

Люди, насмотревшись телефильмов, ожидали увидеть энергичного, поджарого и обаятельного молодого человека. У турникета же стояло нечто противоположное: невысокое, пожилое, очкастое и слегка грязное; да еще в шапке с козырьком — почему — то этот козырек меня угнетал неуместностью на зимней шапке, хотя Лида утверждала, что так модно и мех тюлений. Я сжался, потому что охранница, в сущности, меня унижала. Что это за следователь, которого можно не пустить? А если бы я гнался за преступником?