Среди потока прохожих Иванна могла без труда различить новых и подлинных хозяев освобожденного города: молодых гуцулов в нарядных кептарях, веселых украинских девчат в национальной одежде, перед которыми Советская власть распахнула двери институтов и школ старинного города. И, понимая, что она теперь тоже относится к их числу, Ставничая еще уверенней шагала по бывшей улице Легионов, переименованной сейчас в Первомайскую.

 Совсем другое зрелище предстало перед ее глазами. когда она увидела девушек с рюкзаками за плечами, в брюках и тяжелых лыжных ботинках, с распущенными волосами. Это были беженки из центральных районов Польши, занятых гитлеровцами, не пожелавшие остаться на территории, оккупированной фашистами. Весь их скарб теперь у них за плечами.

 Из улицы Килинского донеслась уже полюбившаяся здесь «Катюша», песня, рожденная как раз в те времена. Ее пели красноармейцы; в полной выкладке, со скатками и котелками, они направлялись на главный вокзал. Молоденький лейтенант, то и дело ревниво оглядывая, как держат равнение его подчиненные, подавал команду: «Раз, два, три! Левой!»

 Взгляды пешеходов невольно обращались к колонне, пересекавшей Первомайскую улицу. Одни смотрели на советских воинов с восхищением, другие со сдержанным любопытством. Третьи, в сапогах-«англиках», те, что долгими годами распространяли здесь сказки о «большевистских фанерных танках», о «колоссе на глиняных ногах»,— с плохо скрываемой ненавистью.

 Паренек в домотканой куртке, с узлом, висящим на плече, обратился к пожилому человеку в старомодной крылатке:

 — Простите, пане... Как пройти к университету имени Ивана Франко?

 — К университету имени Ивана Франко? — ядовито переспросил старик.— Шестьдесят пять лет живу во Львове, но такого университета не знаю. Если же пану надо посетить университет Яна Казимира, тогда прошу повернуть налево и потом у «Народной гостиницы» — направо. А потом по улице Третьего мая налево...

 И, учтиво приподняв шляпу «борсалино» с вогнутыми полями, старик поворачивает обратно, к Марьяцкой площади. Там, воздев руки к небу, между памятником Адаму Мицкевичу и отелем «Жорж», возвышается серая католическая мадонна.

 Иванна улавливает в едком ответе пенсионера не только стремление старого мира сохранить свою власть над этим городом, но и тупое, заносчивое упрямство человека, не желающего подчиняться закономерному движению истории. Она обращается по-украински к озадаченному селянчуку с узлом:

 — Пидемо разом, товарищу! Я покажу вам, де университет Ивана Франка...

 В молчании подходят они к порталу университетского здания, украшенного аллегорическими изображениями Вислы, Днестра и Галиции. Когда-то здесь заседал галицкий сейм, затем польские власти отвели это здание под университет.

 Иванна собиралась подняться в ректорат, но, увидев в вестибюле, с каким возбужденным вниманием, приподнимаясь на носки, читают списки принятых хлопцы и девушки, присоединилась к ним. Долго всматривалась она в списки, водя пальцем сверху вниз от фамилии к фамилии, но не находила там своей. Рыдание подкатывает к горлу. У, Ей чудится, что студенты и даже засевшие в нишах вестибюля князья Владимир Великий, Ярослав Мудрый, Мечислав и Казимир с насмешливым вниманием следят за ней.

 Изменившись в лице, она не идет, а бежит по широкой лестнице на второй этаж. Она врывается в кабинет секретаря приемной комиссии. Навстречу ей из-за широкого дубового стола поднимается важный, полный сознания собственного достоинства и вместе с тем сдержанный секретарь. Он знаком предлагает девушке садиться, но она, растерянная, роется в своем чемоданчике и, достав оттуда извещение, протягивает его через заваленный делами стол.

 Секретарь бегло прочел извещение и сказал:

 — Дуже приємно, панно Ставнича!.. Будем знайоми! Дмитро Каблак. Ну и что же?

 — Как — что же? — голосом, полным отчаяния, готовая разрыдаться, восклицает Иванна.— Но в списках меня нет!

 —— И не будет! — заявляет Каблак и разрывает извещение.

 В ужасе следит Иванна за тем, как белые клочки бумажки, разорванной загорелыми и волосатыми пальцами Каблака, падают в плетеную корзину. И кажется ей, что не извещение, а в клочья разорванная судьба ее летит туда, в мусор, смешиваясь с окурками и обломками сургучных печатей.

 — Почему же? — простонала Ставничая.

 — Есть причины!

 — Но я окончила гимназию с отличием...

 — Мало ли кто кончает гимназию с отличием,— прищурив хитрые глаза, протянул Каблак.— Сыновья графа Дзедушицкого или князя Сангушко. Разве они учились плохо?

 Ничего решительно не понимая, Иванна воскликнула: /

 — Но какое я имею к ним отношение? К чему такие сравнения? Я украинка, а это польские аристократы...

 — Украинцы бывают разные. Вот Остап Луцкий, помещик из Волыни, или адвокат Кость Левицкий, которого большевики недавно «прикрыли». Социальное происхождение не всякому дает право учиться в этом только для народа открытом университете! — сказал Каблак, театрально подняв к потолку руку.

 — Значит, то обстоятельство, что мой отец является священником в бедном украинском селе, лишает меня права получить высшее образование? Но ведь отец стал священником, когда еще не было Советской власти! Он простой селянский сын, и, кто знает, будь здесь другие порядки, надел ли бы он сутану?

 — Мы живем в трудное время, дорогая, и не каждый способен понять все это,— сочувственно сказал Каблак.

 Иванна уже не слушала Каблака.

 — Боже мой! Как это все чудовищно жестоко: вызвать меня, обнадежить и сразу разрушить все!

 Она опустилась в кожаное кресло и, припав лицом к резной кромке дубового стола, залилась слезами. Со странной усмешкой, скользнувшей по лицу, Дмитро Каблак обогнул огромный стол, подошел к Ставничей и, меняя тон, положив руку на ее плечо, ласково сказал:

 — Милая девушка, я тоже местный человек и хорошо понимаю ваше горе. Не мы завели эти порядки. Их принесли сюда они, люди с Востока. Мы жили здесь иначе, а они — азиаты...

 Иванна быстро вскочила. Этот ласковый, мягкий голос Каблака внушил ей надежду.

 — Я пойду к ректору. Быть может, он не знает всего. Я расскажу ему все! Я расскажу, как мечтала учиться дальше, как мне не давали и что говорил командир на митинге в Перемышле.

 Каблак засмеялся. Хитро, тонко засмеялся, приглаживая широкой темной ладонью и без того хорошо прилизанные волосы. С удивлением посмотрела на него Иванна. Над чем он смеялся? Кто дал ему право так издеваться над ней?

 А секретарь приемной комиссии, удовлетворенно сочетая в одном лице роль чинуши и доброго утешителя, пояснил:

 — Милое, наивное дитя! Я передал вам решение самого ректора. Его собственное решение, поймите! А своих решений он никогда не меняет. Будете жаловаться, возражать, наболтаете чего-нибудь лишнего, чего о н и не любят, он воспримет вашу обиду как недовольство Советской властью, и вместо университета вы отправитесь с отцом вашим в Сибирь. В гости к белым медведям...