— Сервус, Ромцю!

 — Сервус,— ответил Герета и придвинул Каблаку полированную табуретку.

 — Случилось что-либо, Ромцю? — спросил Каблак.— Никогда твой голос не звучал так тревожно, как сегодня, когда ты звонил мне по телефону.

 Повернувшись к друзьям спиной, у пианино сидел музыкант, француз Эмиль Леже. Он тихонько, очень тихо наигрывал знакомые мелодии львовских песенок: «Есть у меня гитара, купленная во Львове», «Володя», «Я условился с ней ровно в девять». В этой «связке», или, как говорили поляки, «вёнзанке», музыкальных мелодий одна незаметно сменяла другую и создавала в ресторане спокойное мечтательное настроение.

 Минутку помолчав, он заиграл песенку львовских окраин, столь любимую жизнерадостными «батярами», особой породой львовских босяков: «Там, на рогу, пши яновскей, при улице Клепаровской»...

 Тихо, поглядывая, не подслушивает ли их музыкант, Герета рассказал, как Иванна «поднесла ему тыкву».

 — Ну хорошо, а я-то здесь при чем? — не понимая, в чем дело, спросил Каблак и знаком показал появившемуся в проеме дверей официанту Аптеку, чтобы тот принес и ему пива.— Я тебе давно говорил — ищи себе невесту не в Тулиголовах, а только здесь, во Львове. Нужно было тебе связываться с той тулиголовской квочкой!

 — Она хорошая девушка, но очень упрямая,— шепотом возразил Герета.— И только ты сможешь мне помочь. Мы с тобой старые побратимы, не один год в организации.— Тут голос Гереты перешел на трудно уловимый шепот: — Ты секретарь приемной комиссии университета и должен отказать Иванне в приеме.

 — Когда она уже зачислена? На что же я сошлюсь?

 — А это уж твое дело. На распоряжение ректора. На социальное происхождение. Да, да! — оживился Герета, радуясь быстро найденному решению.— Это ход! Ты ей отказываешь как дочери попа, ссылаешься на то, что ее отец нетрудовой элемент.

 Увлекшись разговором, они не заметили, как неслышными шагами, вертя в руках маленькое круглое банджо, к столику подошел музыкант и сказал, безбожно ломая русские слова:

 — Панове, одна шансон франсез^[4]?.. Герета вздрогнул и, желая скрыть это, спросил как можно более спокойнее:

 — Пан есть француз?

 — Так,— ответил Леже, кивая головой.

 — Какими судьбами во Львове — и француз? — спросил Каблак тоном следователя.

 — Я был офицер связь от Франции в армии Чехословакии. Там женился. By компране? Вы понимайть? Гитлер в Судеты, в Чехословакию — Эмиль Леже и его жена через Карпаты сюда, Львов...

 — Теперь надо обратно Франция, пах хауз! — засмеялся Герета.

 — Не надо Франция! — печально сказал Леже.— Франция — Даладье, Петен. А я люблю советских люди. Мне здесь хорошо. Добже. Жена работает садовницей на Высокий замок, а я здесь спевам...

 И он запел песенку о далеком родном Марселе, отрезанном от него на долгие военные годы.

 — Проше пана, едно пивко для музыканта! — крикнул Герета появившемуся у двери Антеку.

 Когда Антек принес ему одно большое пиво, Леже, прерывая игру на банджо, сказал:

 — Мерси! Гран мерси! — поклонился учтиво и понес бокал на пианино. Он выпил пиво не сразу и все продолжал напевать.

 Под мелодию французской песенки Герета прошептал:

 — Думаешь, подслушивал?

 — Холера его знает! У этих коммунистов всюду свои агенты. Нам только еще французского большевика не хватало. «Я люблю советских люди»! — зло передразнил Каблак.— Погоди, погоди. Недолго остается тебе их любить. Послушай Ромцю, знаешь указание: всюду и везде насаждать наших людей. Мы должны быть хитрыми, как лисы, гибкими, как змеи, и проникать всюду, чтобы в час великого взрыва суметь захватить ключевые позиции. И в университете тоже.

 — Да, это верно,— согласился богослов.— Я знаю эту инструкцию. Но в ней идет речь о националистах. А Иван-на, как ты изволил выразиться, квочка, и я никогда не дам ей вмешиваться в политику. Мне нужна жена. Понимаешь? Добрая, любящая жена. И все. Точка. Но есть и другая инструкция. Всеми силами и способами вызывать недовольство местного населения Советской властью. Если ты откажешь Иванне в праве учиться в университете, если она будет озлоблена большевиками и их законами — это будет только на руку нам. Мы приобретем еще одного сочувствующего для тех времен, когда провозгласим здесь самостоятельную Украину и когда падет Москва...

 Бедная, наивная Иванна! Если бы она была свидетельницей этого разговора или знала, что бывалый украинский националист, фашистский агент Дмитро Каблак проник в приемную комиссию! Немало сделал он на этом посту, чтобы опорочить святое дело Советской власти, раскрывшей для народа Западной Украины университетские двери.

 Все это обнаружилось значительно позже, когда во Львов ворвались немцы. Но тогда, в первый год существования Советской власти во Львове, Иванна действительно была «квочкой», наивной, доверчивой. Она и не подозревала, что ее близкие могут ткать вокруг ее зыбкой девичьей судьбы паутину сложнейших иезуитских провокаций, как не знала она и того, что беседа Гереты с Каблаком в ресторане «Атлас» закончилась словами Каблака:

 — Хорошо, згода. Но прежде всего я посоветуюсь с митратом Кадочным. По заданию митрополита Шептиц-кого он курирует дела боевки украинских националистов в университете. Быть может, он подскажет другую, более умную комбинацию.

 — Только, ради бога, не выдавай меня и не говори, что Иванна отказала мне в своей руке,— поспешно заметил Герета.— Скажи просто, что в ее лице стоит приобрести еще одного недовольного Советской властью. Скажи митра-ту Кадочному, что разочаровавшаяся Ставничая может стать хорошей активисткой в обществе святой богородицы девы Марии. Ведь церковь заинтересована в этом!

 Не знала Иванна ни этих, ни других слов, которыми обменялись на прощание Дмитро Каблак и ее суженый Роман Герета.

КАБЛАК ДЕЙСТВУЕТ

  Радостная, ликующая приехала она во Львов: Иванна хотела узнать, где находится студенческое общежитие и когда начнутся занятия.

 В нарядном цветистом платье шла она с чемоданчиком в руках по Академической аллее, и не один прохожий оглядывался на красивую девушку с густыми, длинными волосами, волнами сбегавшими на высокие плечи.

 Иванна бывала во Львове и раньше, но никогда еще город не казался ей столь оживленным.

 Мелькали последние лицеисты Львова в разноцветных шапочках-корпорантках. Угасающие пани то там, то здесь прогуливали по тротуару японских болонок, откормленных такс и тупомордых, лоснящихся от жира бульдогов. Навстречу Иванне попадались пожилые пенсионеры-эмериты в старомодных канотье, котелках, мелониках с тростями, украшенными монограммами. У ворот кое-где сидели старички, которые в своем облике сохранили верность не столько последним маршалкам Польши, сколько самому живучему из всех австрийских монархов: усы и бакенбарды у них были точь-в-точь как у императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа. А вот престарелый раввин вывел на прогулку воспитанников хедера, или талмуд-торы: на тонкие, рахитичные ноги подростков, перешагнувших сразу из детства в старость, были натянуты белые, до колен, чулки, а по их бледным щекам свисали черные пейсы.