На самом деле я не знаю, зачем все это пишу. В таком месте, как это, все кажется страшным. Я боюсь ночных звуков, одиночества, ощущения того, что здесь не действуют те правила, благодаря которым мы чувствовали себя в безопасности в столице. Здесь нет никого, кто сказал бы мне, что реально, а что нет. Как же мне узнать?

За последние несколько дней я узнала о людях больше, чем хотела знать.

Разумеется, мы с Братом были очень любопытными. Сейчас я знаю, что все детеныши любопытны, будь они человеческими или лисьими. Они как комары: им обязательно везде нужно сунуть свои длинные носы, даже если за это их могут шлепнуть. Даже если они могут умереть.

Нам было интересно, но мы боялись. Мы с Братом играли в диких частях сада, подальше от дома. Мы охотились в лесу, ели мышей и пробирались к людской кухне, когда они приносили туда еду. Иногда нам удавалось стащить кусок мяса, который мы тут же зарывали про запас. Это мы хорошо умели делать.

Но еще мы были смелыми и любопытными, и мы (особенно я) просто не могли держаться в стороне от людей. Целыми днями мы прятались в густых кустах или под переходами, наблюдали, следовали за ними, когда они выходили из дома или конюшни.

Это было так захватывающе для нас, так ново. Мы не могли ни о чем спрашивать у Дедушки, потому что тогда он узнал бы, чем мы занимались, но между собой мы обсуждали то странное и непонятное, что нам удалось увидеть, и делали не менее странные выводы и предположения.

Слуги ходили везде. Они поили и кормили лошадей. Они впрягали волов в ярмо и с их помощью перетаскивали разные вещи. Они работали на кухне, в саду, на рисовых полях.

— Зачем они все это делают? — спросила я Брата, но он лишь фыркнул в ответ:

— Откуда мне знать?

— Должна же быть какая-то причина, по которой они все это делают, разве не так? Чем они занимаются? Никто никого не кормит. Но это и не игра…

Но люди делали и такие вещи, которые выглядели, как игра. Это было очевидно: они гавкали, боролись и дрались друг с другом, как щенки, ловили обезьян или ворон. Но они делали и такое, о чем мы догадывались, что это тоже игры, только по возбужденному запаху. Они бросали маленькие круглые камешки на низком столике. Спаривание для них тоже было игрой. Однажды ночью в кустах мы нашли мужчину и женщину. Мы видели, как мужчины бросали ножи в нарисованный на земле круг.

— Играть? Зачем им это? — спросил Брат. — Это кажется бессмысленным.

— После того как все мужчины бросят, они хвалят только одного из них, — сказала я. — Может быть, так они выбирают себе вожака?

— Но Йошифуджи никогда не занимается этим, и никто не сомневается в том, что именно он хозяин дома.

— Но это же совершенно другое! — воскликнула я. — Эти мужчины — простые слуги! — Я имела довольно смутное представление, в чем разница между слугами и хозяевами, но раз уж мы с Братом начали притворяться, что все знаем, нужно было идти до конца в своих нелепых догадках.

Я никогда не видела, чтобы хозяйка — Шикуджо — выходила из дома. Впрочем, как и ее женщины-служанки. Когда на улице было тепло, они отодвигали экраны в своих комнатах, чтобы туда шел воздух. Когда мне удавалось проползти через глицинию к ее комнате, я могла увидеть совсем немного — лишь тени и мрак.

Гораздо чаще я наблюдала за господином Кая-но Йошифуджи, потому что около его комнат никогда не было много народу. Он часто сидел на широкой веранде главного дома и рисовал.

Это гораздо сложнее, чем звучит — рисование. Для этого требовалось множество маленьких деревянных коробочек с разноцветным содержимым. Он выносил их, вертел в руках, а потом вдруг успокаивался, замирал. Можно было подумать, что он спит, если бы не его запах, как у кошки, когда она наблюдает за птицей. Только у него не было птицы, не было никакой добычи, которую можно было бы выслеживать. Чаще всего ничего так и не происходило, и он просто уходил в дом.

Но иногда ему удавалось поймать то, на что он охотился, — что бы это ни было. И тогда он, словно ураган, словно хищник на жертву, обрушивался на бумагу и принимался выводить на ней какие-то непонятные знаки. После этого он откидывался назад и созерцал добычу.

Иногда я видела, как Дедушка, забравшись на невысокий холм неподалеку от сада, смотрел на дом. Но я никогда не осмеливалась у него об этом спрашивать.

В последнее время мне стало трудно засыпать. Причина моей бессонницы не в погоде, необычайно теплой и душной по ночам. Часто я лежу в темноте и смотрю на черное пространство под сводом крыши и стараюсь не думать о детях паучихи, которая живет в комнате моего мужа.

Иногда, лежа без сна в постели, я придумываю наряды для приемов при дворе. Вернусь ли я когда-нибудь в столицу, к обязанностям фрейлины старой принцессы? Если у ее дочери (которая недавно вышла замуж за Фудживара) родится ребенок, я надену белое. Конечно же, белое, а что еще: по таким случаям полагается надевать только белое. Но тогда все фрейлины будут выглядеть одинаково. И для белого платья не понадобится мое умение красить ткани, которым я славлюсь. Итак (размышляю я, смотря в черноту над головою), может, тогда вышивка? Белыми нитками по белой парче? Или серебряными нитками вышить толстые швы? Сложные манжеты на китайском жакете? Или простой манжет?

Но иногда я не могу лежать спокойно. Я осторожно переступаю через тела моих спящих служанок, дохожу до экрана и отодвигаю его. Я смотрю на свой маленький садик, где растут глицинии, но иногда обращаю внимание на большой сад с его прудами, деревьями и тенями. Там находятся комнаты моего мужа. Обычно я вижу теплый тусклый свет от лампы через бумажные окна и мечтаю о том, чтобы он пришел ко мне, остановил мои кружащиеся словно в лихорадке мысли. Но он не приходит…

Я чувствую себя странно свободной в такие минуты. Я всегда старалась правильно себя вести, быть услужливой, вежливой, обходительной, умной, нежной и элегантной. Но теперь, когда я так одинока, я могу наконец стать самой собой. Есть только я. И я свободна от требований ко мне других людей, от их ожиданий, мечтаний и обид.

Но я так одинока! Без ласки я чувствую себя потерянной. Поэтому я просто стою и смотрю на ночное небо, звезды, облака. Я чувствую себя такой непрочной, как легкая дымка, которая может исчезнуть от легкого дуновения ветерка…

Возможно, мой муж чувствует себя так постоянно. Я не представляю, как он может влачить столь жалкое существование. Мой правильный образ жизни ограждает меня от этой боли.

Сегодня мой сын играл в саду. Песок вокруг лунного камня не показался мне грязным, но слуги решили иначе, собрали его и унесли мыть в озере. Они лили на него воду ведро за ведром, пока песок не стал вновь серебристым, а вода, вытекающая из лотка, — прозрачной. Мой сын увидел эти маленькие островки мокрого песка и решил строить горки и выкладывать их рисовыми зернышками. Потом он приступил к посадке вареного риса в землю — каждое зернышко в отдельную ямку. А садовники терпеливо ждали, пока молодой хозяин закончит играть, чтобы раскидать этот песок туда, где он должен быть.

Я всегда был человеком слов. А разве мы все не такие? Слова — это то, что помогает нам добиться высоких чинов при дворе или соблазнить благородных дам. Мы с детства учимся выводить красивые иероглифы. Мы внимательно изучаем запрещенные кана-тексты чьих-то любовных записок, прилежно учим китайский язык, готовимся к экзаменам по философии. Затем мы учимся правильно писать красивые стихи и острые каламбуры. Слова определяют нас. Они определят и этот момент: моего сына, сажающего рисовые зернышки в песок.

Я окунаю в чернильницу кисточку из шерсти волка и держу ее над бумагой в ожидании слов, образов. Стихотворение будет о моем сыне, о его неутомимом любопытстве, нашем пребывании здесь, о пустой норе под моей комнатой.