Однажды всей компанией ходили в город в только что открывшийся звуковой кинотеатр. Смотрели «Путевку в жизнь». Аня уже видела эту картину в Ленинграде, а на Николая и его товарищей, впервые попавших в звуковое кино, огромное впечатление произвели заговорившие тени «великого немого».

Как-то к ним в гостиницу пришел Глеб.

— Собирайтесь, — сказал он. — Чтобы запечатлеть для потомства такое событие, как приезд Анечки, я раздобыл фотоаппарат. — Через плечо у него висел неуклюжий футляр «фотокора».

Внизу у подъезда их ожидал Толя.

— А где же Сережа? — спросила Аня.

— Сережа? — рассмеялся Глеб. — Он очередной наряд вне очереди получил, и если сегодня картошка будет плохо очищена, так и знайте — это его работа.

— Бедный Сережа, — пожалела Аня.

— Увы, — со вздохом ответил Анатолий, — говорят, один только папа римский без греха, а мы, грешники, все под старшиной ходим.

— Чего же мы время теряем? — забеспокоился Глеб — ему не терпелось скорее пустить в дело свой фотоаппарат. — Марш, марш! — И вся компания отправилась в сторону аэродрома.

Когда были израсходованы все кассеты, Аня и Николай простились с друзьями и направились в город. Миновав прокаленные солнцем улицы, они спустились к реке. Здесь было безлюдно и тихо; большой разлапистый осокорь с серой морщинистой корой давал густую тень, надежно защищая от солнца. Отсюда открывалась широкая даль: светлая гладь реки, протока, густо заросшая камышом, небольшой островок с двумя одинокими деревьями, хутор с белыми хатками и зелеными купами садов. А над всем этим бескрайний шатер неба с редкими белыми облаками.

— Вот из-за той деревни, — задумчиво сказал Николай, — в девятнадцатом году наступали белые. Может быть, тут между корнями этого дерева лежал красный пулеметчик и косил из своего «максима» белую конницу.

Аня представила себе эту мирную долину наполненной оглушительными звуками выстрелов, конским ржанием, стонами раненых…

Сегодня был последний день, который они проводили вместе. Завтра утром Аня уезжала. Ее с нетерпением ожидали Колины родители — по дороге в Ленинград она обещала заехать к ним в Хлебниково и рассказать, как живет и учится их Микола.

— Смотри, самолет! — воскликнула Аня.

— Вижу, — ответил Николай, приложив ладонь к глазам. — Это, вероятно, наш начальник школы — он ни одного дня не пропускает без тренировки.

Самолет приближался; из маленькой, еле различимой черточки он превратился в биплан с красными звездами на крыльях. Набрав высоту, он сделал «мертвую петлю», другую, перевернулся через крыло и со снижением пошел через город к аэродрому.

— А ты не боишься вот так-то, не жалеешь, что сюда приехал? — спросила Аня.

— Нет, Анёк, — ответил Николай не раздумывая. — Сейчас меня еще больше влечет небо, а если чего-нибудь очень хочешь, то не страшно.

— А я боюсь, — зябко передернула плечами Аня, — по-бабьи за мужика своего боюсь и никогда к этому не привыкну…

— А ты не думай об этом, — ласково сказал Николай, обнимая ее.

Домой они вернулись, когда солнце ушло за горизонт и лиловые сумерки окутали город.

Утро выдалось неприветливое и хмурое; порывистый ветер гнал по небу серые клочья туч. Временами по мостовой и по крышам начинал барабанить дождь. В последнюю минуту прибежал запыхавшийся Глеб — он принес несколько фотографий, сделанных им вчера на аэродроме.

И вот вокзал. Опять расставание. На этот раз не Аня, а Николай стоит один на опустевшей платформе и смотрит вслед поезду.

Снова учеба, зачеты, экзамены и наконец полеты. Для Гастелло не внове было подниматься в воздух — с высотой он познакомился еще в Муроме, но все же, когда самолет «ПО-2» с двойным управлением, на котором инструктор Трубицын вывозил своих питомцев, впервые оторвавшись от аэродрома, поднял его в воздух, у него екнуло сердце от необычного ощущения скорости…

Полеты, полеты — ежедневные, упорные. Для Николая уже привычной стала пестрая россыпь домов уходившего из-под крыла города, степь, изрезанная сетью дорог и тропинок, серебристые ленты Луганки и Ольховки, окаймленные яркой прибрежной зеленью. Сначала полеты по прямой, развороты, но вскоре Трубицын стал доверять Николаю весь полет — от взлета до посадки. Правда, с посадкой у него первое время не ладилось. Николай упорно раньше времени начинал выравнивание, и машина садилась с зависанием — «с плюхом», как говорят летчики. Долго не получался и глубокий вираж — самолет зарывался носом, терял высоту. Снова Трубицын прошел с Николаем этот раздел полета, заставил понять, почему в глубоком вираже, когда самолет идет почти перпендикулярно горизонту, меняются ролями рули глубины и поворота. Закрепив теорию на практике, Николай уяснил и это правило.

Не легко Гастелло давалось учение. Подчас он не мог налету поймать мысль преподавателя, настойчиво трудился над тем, что некоторым его товарищам давалось шутя. Зато он никогда не стеснялся задавать вопросы, десятки раз повторял одно и то же упражнение, пока оно у него не получалось, а все усвоенное оставалось в его памяти навсегда, крепко и незыблемо.

Минула зима, наступило лето, и вот подошел день, о котором давно мечтал Николай, — день самостоятельного полета. Жаркое августовское солнце щедро, по-южному, освещало большое поле учебного аэродрома. То тут, то там с нескольких взлетных площадок, прозванных курсантами «пятачками», взлетали самолеты. В группе Трубицына было шесть человек, и каждого из них по очереди он вывозил в воздух.

Еще накануне Трубицын три раза подряд слетал с Николаем и остался доволен его полетами и посадками.

— Все правильно, товарищ Гастелло, — сказал он, отпуская Николая, — будете так летать, скоро выпущу вас в самостоятельный полет.

Сегодня же, когда подошла очередь Николая, он, как показалось Гастелло, как-то особенно внимательно следил за полетом, а после заруливания сделал знак ему не вылезать из кабины, отключил свое управление, завязал ремни и, стоя на подножке, сказал:

— Разрешаю вылет.

— Без вас? — недоверчиво спросил Николай.

— Без меня, — подтвердил Трубицын.

От неожиданности кровь ударила Николаю в голову. Первое чувство, охватившее его, была радость, потом пришла растерянность, смешанная со страхом. Николай вспомнил: почти такое же чувство испытал он в Муроме, когда в первый раз ему пришлось выходить на клубную сцену. Стараясь скрыть волнение, он стал поправлять застежки шлема. Понимая состояние курсанта, Трубицын помолчал, а затем, пряча улыбку, сообщил задание:

— Взлет, первый разворот на высоте 150 метров, набор высоты до 400 метров по кругу, точный расчет и посадка. Будьте внимательны — в воздухе много самолетов. Все ясно? Выполняйте!

Бодрые интонации в голосе инструктора успокаивающе подействовали на Николая. К нему постепенно начала приходить уверенность. Уже почти спокойно он вырулил на старт и поднял руку, прося разрешения на взлет. Стартер взмахнул белым флажком. Николай скосил глаза на инструктора — тот кивнул ему, тогда он дал газ, и машина, слегка подпрыгивая, помчалась по полю.

«Ни пуха тебе, ни пера, соколенок», — подумал Трубицын, провожая глазами самолет Николая.

Набрав заданную высоту, Гастелло сделал первый разворот, второй, третий — классическая «коробочка» закончена; теперь — точный расчет и посадка. Для новичка это самое трудное. Николай переводит самолет на планирование. «Только бы не промазать», — думает он, но, взглянув на посадочный знак, убеждается, что сядет точно. Слегка берет ручку на себя. Машина мягко касается земли «тремя точками». Навстречу бежит сопровождающий, хватает самолет за крыло и бегом провожает его до «пятачка».

— Все грамотно, — говорит подошедший Трубицын.

А это самая лучшая его похвала.

На заре жизни у многих людей бывают детские увлечения. Запоминается какой-нибудь яркий эпизод, возникает желание выбрать себе героя для подражания. Отсутствие жизненного опыта подчас заставляет мечтать о какой-либо, даже мало привлекательной, профессии. Под влиянием новых впечатлений мечты эти быстро блекнут; приходит опыт, расширяется кругозор, и юноша, выбирая жизненный путь, уже с улыбкой вспоминает свою мечту стать трубочистом или трамвайным кондуктором.