Когда в зале гас свет и раздавались первые аккорды «Испанского каприччио», под которое шли эти репортажи, зал замирал, и Николай вместе со всеми негодовал, горевал и радовался, следя за кадрами, мелькающими на экране.

Здесь он зрительно начинал представлять себе всю глубину трагедии, переживаемой испанским народом. «Но пасаран!» — мысленно повторял он пламенный лозунг, брошенный несгибаемой Пассионарней; и ему хотелось верить, что так оно и будет — они не пройдут.

К осени в летные части стали просачиваться сведения о наших добровольцах, совершающих героические дела в стране «X». Мало кто из летчиков не хотел бы быть вместе с ними. А тут еще один из товарищей Николая по полку — капитан Брагин уехал, как тогда говорили, в длительную командировку. И все догадывались, где он.

Всюду, куда только можно было, от военкомата до наркома, Николай писал письма и заявления. В них он просил, настаивал, требовал, чтобы его послали в Испанию. Иногда ему не отвечали, а иногда присылали стереотипный ответ: «Ждите, когда надо будет, вас вызовут».

Но вызова он так и не дождался: самолеты «ТБ-3», на которых летал Гастелло, в боевых операциях в Испании не участвовали, а переучивать его на машинах новых марок считали нецелесообразным.

Тридцать шестой год подходил к концу. В бригаде опять перемены: ее переформировывают в авиационный полк. Гастелло к тому времени уже командует отрядом. У него теперь четыре больших многомоторных корабля, около пятидесяти человек летно-подъемного и обслуживающего персонала, учебно-боевой «Р-5», на котором он отрабатывает программу ввода в строй молодых пилотов и программу слепых полетов с командирами кораблей.

Для тех, кто мало знает Гастелло, он все такой же скромный, простой, жизнерадостный. Все так же в свободные часы гоняет мяч на ледяном поле, играет на баяне на вечерах самодеятельности. Пожалуй, только одна Аня замечает, насколько он посерьезнел за это время. Еле заметная складка, появившаяся возле губ, незнакомый ей прежде, усталый прищур глаз говорят ей много. Теперь ее Николай отвечает не только за боевую выучку десятков людей, а и за их жизнь. Он еще больше времени проводит на аэродроме, а придя домой, наскоро обедает и садится за письменный стол.

Аня уже несколько месяцев работает в штабе полка и невольно бывает свидетельницей многих разговоров. «Грамотный, строгий, справедливый», — говорят про ее мужа и старшие и младшие по званию.

Однажды в нелетный день командир полка Иван Васильевич Лобанов сидел в своем кабинете около большого письменного стола. Было уже одиннадцать часов, но дневной свет все еще еле просачивался сквозь свинцово-серые тучи, а за широким окном, выходящим на аэродром, шуршала первая декабрьская вьюга. Летное поле, обычно оживленное, шумное от гула моторов, сегодня было безлюдно. Порывистый ветер гнал поземку, наметая сугробы. По временам с неба лавиной обрушивался снежный заряд, и тогда за сплошной белой сеткой трудно было разобрать, что делается в двух шагах.

Иван Васильевич только что прочитал очередную сводку синоптиков — такую же беспросветную, как и погода за окном. Отложив бланк, он потянулся было к книгам, лежащим около него аккуратной стопкой. В это время отворилась дверь, и в кабинет вошла Аня Гастелло.

— Телефонограмма из обкома, — сказала она, подавая листок бумаги.

Прочитав, Иван Васильевич бросил взгляд на залепленное снегом окно и подошел к большой карте, испещренной цветными пунктирами трасс. Найдя на карте нужный район, он повернулся к ожидавшей Ане.

— Попросите ко мне… — Иван Васильевич задумался, перебирая в памяти имена летчиков своего полка. — Да, попросите ко мне вашего супруга.

Аня улыбнулась. Она так и думала, что выбор командира остановится на Николае.

Через несколько минут в кабинет вошел Гастелло.

— Товарищ майор! По вашему приказанию прибыл…

Иван Васильевич выслушал рапорт, затем подошел к карте и, обведя пальцем предполагаемый район, сказал:

— Вот смотрите. Вчера утром из этого хутора выехала группа школьников и с ними взрослый возчик. В школу они не прибыли и домой не вернулись — видимо, заблудились в метели. Обком просит нас помочь разыскать хлопцев. При такой погоде «наставление» не дает нам права выпускать самолеты в воздух. Я хотел бы узнать ваше мнение.

— Мое мнение? Немедленно лететь! — не задумываясь ответил Гастелло. — И если позволите, полечу я.

— Другого ответа я и не ждал, — с удовлетворением сказал майор. — Пришлите ко мне доктора Мазина и кого-нибудь из техников, по вашему усмотрению. Мне кажется, учитывая обстановку, вам надо лететь втроем.

Минут через двадцать, услышав рокот мотора, Иван Васильевич подошел к окну. Метель утихла, сквозь облака проглянуло солнце. На старт выруливал самолет «ПО-2». В пилотской кабине в тяжелом зимнем комбинезоне сидел Гастелло, в задней кабине, рассчитанной на одного человека, тесно прижались друг к другу две меховые фигуры.

До указанного района всего час, учитывая встречный ветер — час десять минут полета. Внизу — однообразная, лишь кое-где перерезанная оврагами равнина. Даже дорог и тех не видно: их начисто замело метелью. Местами по краям оврагов из снега торчат верхушки кустов. Сверху они кажутся серым дымом, стелющимся над землей.

Пролетели большое село с заметенными до крыш избами. Николай обернулся.

— Ну как, не замерзли еще? — крикнул он спутникам.

— Пока живы! — ответил доктор.

— Живы, — подтвердил и другой пассажир.

Солнце исчезло так же внезапно, как и появилось; все кругом потускнело, на самолет стали наплывать мутные клочья тумана. Пришлось снизиться. Теперь они летели на высоте около ста метров, а навстречу тяжело плыли набрякшие снегом облака. Видимость упала до двухсот — трехсот метров. Вдруг, стремительно вращаясь в воздухе, понеслись мириады мелких колючих снежинок — ни земли, ни неба, ни горизонта. Все исчезло, словно растворилось в непроглядной мути. Снег залепил козырек кабины и очки летчика.

— Ты что-нибудь видишь, Николай Францевич? — спросил Мазин почему-то высоким, не своим голосом.

— Вижу приборы, — буркнул в ответ Гастелло.

Но, кроме приборов, он видел, как на кромке крыла и на козырьке нарастает, все более утолщаясь, ледяная корочка. Мотор слегка затрясся — значит, начал обледеневать винт. Надо садиться. А куда? Что там внизу? Степь? А может быть, овраг, роща, деревня? Гастелло снизил самолет до бреющего полета. Вот она, земля, по ней неистово кружит метель. Он убрал газ, и лыжи заскользили по снежной поверхности.

— Приехали! — процедил сквозь зубы Николай, когда самолет остановился в туче снежной пыли. — Вылезайте, приехали! — повторил он и зло сплюнул за борт кабины.

Все трое вылезли, вытоптали небольшую площадку, расстелили на ней брезент и уселись, по-восточному поджав ноги. Мазин достал термос с горячим кофе и три маленькие шоколадки. Пили по очереди прямо из горлышка, обжигая губы. Живительное тепло разливалось по телу, согревая и успокаивая.

Когда метель утихла, полетели дальше. До места, где предположительно должны были находиться заблудившиеся дети, оставались считанные километры. Видимость была хорошая, и все трое внимательно осматривали горизонт. Кругом расстилалась ровная снежная гладь — ни одного темного пятнышка, ничего, чтобы указывало на присутствие людей. Пролетели над поймой какой-то речки, за ней снова потянулась заснеженная степь.

— Смотрите лучше, — сказал Гастелло. — Они должны быть где-то здесь.

Он изменил курс и стал делать большой круг. Снова пролетели над едва заметной под сугробами речкой и опять стали от нее отдаляться.

Вдруг Гастелло, а потом и остальные увидели на горизонте еле заметную вертикальную черточку. Через несколько минут черточка превратилась в ясно различимый шест, на конце которого трепетала и билась под ветром привязанная тряпка. Еще через минуту Николай увидел бегущих навстречу людей. Сделав круг, он выбрал площадку и посадил самолет.