Нил был судоходен до «города слонов», за ним, у порогов, река «в диком крушении падала со скалы». Описывается все: пристани, каналы и даже крокодилы «не столь большие, сколь прожорливые», и Аркульф, возвращающийся домой через Константинополь, заканчивает рассказ описанием столицы христианства — «подлинной столицы Римской империи, и намного больше самого большого города в ней»; наконец, когда паломники плывут мимо Сицилии, он видит «остров Вулкана, извергающий дым днем и пламя ночью с шумом, подобным грому, который всегда усиливается по пятницам и субботам».

Виллибальд, племянник святого Бонифация и родственник по матери королю Уэссекса Ине, отправился на Восток около 721 г., провел в путешествии десять лет, по возвращении же последовал за своими соотечественниками — миссионерами — и до самой смерти жил среди язычников Верхней Германии. Он двигался через Саутгемптон и Руан, через Лукку и Альпы к Неаполю и Катании, «где есть гора Этна, и когда этот вулкан извергается, берут покрывало святой Агаты и приближают его к огню, который сразу утихает». Оттуда через Самос и Кипр — к Антарадусу и Эмесде «в области сарацин», где вся экспедиция, ускользнувшая от мусульманских разбойников, была брошена в тюрьму по подозрению в шпионаже. Какой-то испанец заступился за них и добился их освобождения; затем Виллибальд проехал сто миль в глубь страны и оправдался перед халифом в Дамаске: «Мы пришли с запада, где садится солнце, и мы не знаем дальше никакой земли — ничего, кроме воды». Это слишком далеко для лазутчиков, оправдывался он, и халиф смилостивился и дал ему пропуск во все места Палестины, с которым он четыре раза изъездил вдоль и поперек святую землю, испытав такие же невзгоды при отъезде из нее, как и при приезде. Как и Аркульф, он видел источники Иор и Дан, «славную церковь» Елены в Вифлееме, могилы патриархов в Хеброне, чудеса Иерусалима. Особенно растрогался он при виде колонн в церкви Вознесения на Масличной горе, «ибо человек, который сумеет проползти между этими колоннами и стеной, очистится от всех своих грехов». Он снова проехал через Тир и Сидон «на побережье Адриатического моря» (как он называет Левант) и наконец отбыл в Константинополь с несколькими благополучно провезенными контрабандными трофеями паломничества и с «бальзамом в калабаше, покрытом нефтью». Как был убежден Виллибальд, таможенники убили бы их всех, обнаружив контрабанду. После двух лет близкого общения с греческими христианами в Новом Риме, живя в «келье», устроенной в «боковой стене церкви» (возможно, Святой Софии), этот первый путешественник — уроженец Англии возвратился в Старый Рим, как и Аркульф, морем, отметив, подобно своему предшественнику «ад Теодорика» на Липарских островах. Он не мог подняться на гору, хотя ему было любопытно увидеть, «что это за ад», на муки которого был обречен готский «тиран» за убийство Боэтия и Симмаха и за свое закоренелое арианство. Но хотя ад нельзя было увидеть, все паломники отмечали, как «пемза, которой пользуются писцы, выбрасывалась пламенем из ада и падала в море, которое швыряло ее на берег, где ее собирали».

Отношение католицизма к странам известного мира в VIII в. было таково, что отчет Виллибальда был опубликован с санкции Григория III и наряду с отчетом Аркульфа получил признание как хороший комментарий к старому Бордоскому итинерарию, составленному четыреста лет назад.

К тому же, впечатления, отраженные, в двух ваших главных путеводителях, составленных Аркульфом и Виллибальдом, подтверждаются монахом Фиделием, который путешествовал в Египет около 750 г., а также Бернардом Мудрым с горы Святого Михаила, который прошел через все места паломничества век спустя (867 г.). Фиделий, плывя вверх по Нилу, был поражен видом «семи житниц Иосифа» (пирамид), которые выглядят как горы, но все из камня, квадратные у основания, закругленные в верхней части и заостряющиеся к вершине, как игла. «По измерении стороны одной из них оказалось, что она имеет четыреста футов». Из Нила Фиделий проплыл по пресноводному каналу Нехо, Адриана и Амру, окончательно не перекрытому до 767 г., прямо в Красное море, «около места, где переходил с израильтянами Моисей». Паломник хотел посмотреть на колесницы фараона, но моряки были неумолимы и провезли его вокруг Синайского полуострова вниз по одному заливу моря и вверх — по другому, к Есионгеберу и Эдому.

Бернард, «французский монах» с горы Святого Михаила, избрал прямой путь по суше из Рима в Бари, тогда сарацинский город, эмир которого посадил паломников на транспортные суда, которые везли в Александрию около девяти тысяч христианских рабов. Здесь, как и Виллибальд, Бернард показался «подозрительным» и сидел в тюрьме, пока не был уплачен бакшиш, затем он двигался постепенно, перегон за перегоном, страдая из-за частых и значительных по размеру пошлин, ибо путешественник должен был уплатить, как неверный, не только обычную дань, взимаемую с христианских подданных Египта, но также и «подорожные деньги». Иностранцы всегда были для ислама лучшим объектом вымогательства.

Очутившись наконец в безопасности, в Иерусалиме, путешественники (сам Бернард и двое его товарищей, один — испанец, а другой — монах из Беневента) остановились «на постоялом дворе славного императора Карла, основанном для всех паломников, говорящих на римском языке», а затем, посетив все, что обычно посещают набожные люди, и составив отчет о «восточном чуде Святого огня в церкви Гроба господня», они сели на корабль, идущий в Италию, и высадились в Риме после шестидесяти дней мучений на море.

По описанию Бернарда святыни Иерусалима походят на римские церкви — Латеранский собор, где «ключи от всего города ежевечерне передаются в руки апостольского папы», и собор Святого Петра на «западной стороне Рима, который по размерам не имеет равных во всем мире».

В то же время или чуть раньше бретонского путешественника (ок. 808–850 гг.) другой латинянин написал короткий трактат «О домах божьих в Иерусалиме», который наряду с записками Бернарда является последним географическим письменным памятником, предшествующим норманнской эпохе.

Наступало новое время — время не робко крадущихся паломников, а морских королей и мореходов, сделавших океан своим домом и по крайней мере на севере Европы нарушивших традицию сухопутных путешествий.

Однако при всем этом и первые паломники занимают достойное. место в истории. Что пользы доказывать узость кругозора этих людей — наилучшим доказательством ее служили их собственные слова и то, как они оценивали окружающий мир, но настоятельно необходимо указать, что у этих путешественников был определенный опыт и знания; и поскольку сравнение есть единственное мерило для любой эпохи или для любого человека в ней, то сами грубые ошибки и ограниченные взгляды прошлого, такие, какими они нам представляются, имеют для нас непреходящую, в том числе историческую, ценность. Это значит, что нам всегда напоминают, во-первых, о том, как мы пришли к теперешнему могуществу, познавая природу, познавая самих себя, познавая все сущее, и, во-вторых, насколько несовершенной и бесполезной выглядит и, очевидно, всегда будет выглядеть наша работа, если судить о ней как о чем-то окончательном или идеальном.

Поэтому, если интересы средневековых путешественников совершенно отличны от наших; если они находят удовольствие раздумывать о том, что, на наш взгляд, едва ли достойно размышления; если их умы столь же легко и безоговорочно воспринимают небылицы, сколь трудно и с сомнением подтвержденные опытом факты, необходимые для повседневного труда, — не нам судить, или жалеть, или презирать людей, которые открывали для нас мир и трудами которых мы живем.

Полуварварский мир унаследовал блестящее прошлое, но миновали века, прежде чем это наследство было осознано столь изменившимся настоящим. В это время перемен мы видим людей, писавших на языке Цезаря и Августина, Александра, Платона и Аристотеля, которые сами или их отцы когда-то были пиратами, разбойниками, кочевниками — «волками суши или моря», в представлении греков или римлян Юга; которые, даже в глазах жителей романизированных провинций севера, например Британии, были просто «собаками», «щенками с псарни варварства», разрушителями мирового порядка. Беспредельная доверчивость и рабский страх, суеверия и феодальная тирания средневековья отмечают первый этап воссоздания общества, когда сильный дикарь-завоеватель появился рядом с утомленными и вялыми мастерами западного мира, чтобы учиться у них и чтобы сделать из них более выносливых людей.