Сначала, в 1418 г., была открыта Святая гавань. В том году, говорит Азурара, два оруженосца принца, Хуан Гонсалвес Зарко и Тристан Вас, мечтая прославиться и стараясь услужить своему господину, отправились исследовать побережье Гвинеи, но возле Лагоса попали в шторм и прибились к острову Жорыо-Саныо, которому тогда же дали это название, «радуясь своему избавлению от опасностей, коими чревата буря».

Зарко и Вас с триумфом вернулись в Сагрес и сообщили, что обнаруженные острова вполне пригодны Для заселения. Широкий по натуре, Генрих по обыкновению отнесся к этой идее с большим интересом и послал Зарко и Васа вместо с одним из своих конюших, неким Бартоломео Перестрелло, колонизовать новвк землю, отправив туда с ними на двух кораблях зерно, сахарный тростник из Сицилии, мальвуазийский виноград с Крита и даже португальских кроликов.

На возвратном пути Зарко захватил в плен кормчего Моралеса из Севильи, и от него принц получил верные сведения о высадке англичан на Мадейре. И то, что его капитаны вернулись в Порто-Санто в 1420 г. вместе с Моралесом, указывавшим путь, говорит о твердом намерении принца продолжить исследования. Во главе команды снова Зарко; он приобрел имя при Сеуте и, если верить легенде, впервые применил корабельную артиллерию; заслуга открытия Порто-Санто главным образом принадлежит ему.

Выйдя из Лагоса в июне 1420 г., он не успел снова достичь Прекрасной гавани, — места первого своего успеха, как его внимание привлекла темная линия вроде полоски далекой земли на юго-западном горизонте. Колонисты, которых он оставил в прошлый раз, наблюдали эту линию ежедневно, пока не уверились, что это не просто случайный призрак моря и неба; Моралес же немедленно высказал мнение, что это остров Мэчина. Он не без оснований полагал, что туман, нависавший над этой частью океана, скрывал густые и сырые леса, подобные тем, что покрывали остров его давнего приключения.

Зарко решился: после восьмидневного отдыха в Пор-то-Санто он вышел в море и, заметив, что туман редеет над восточной частью неясного берега, направил туда паруса и пристал к низкой, топкой косе, которую назвал мысом Святого Лаврентия. Перебравшись затем на южный берег, он углубился в плоскогорья и леса Мадейры, тогда же названной этим именем — то ли, как думает Де Баррос, «из-за густых лесов, которые они нашли там», то ли в варианте «Мачико» — по имени первооткрывателя, несчастливого Роберта Мэчина. Ибо вскоре после высадки португальцы, ведомые Моралесом, обнаружили деревянный крест и могилу англичанина и его подруги, и как раз на этом месте Зарко, притязания которого некому было оспорить, «вступил во владение» островом во имя короля Хуана, принца Генриха и ордена Христа.

Взойдя снова на корабль, он медленно обогнул берег от реки Флинта до Вороньего Носа и лагуны Волков, где его люди вспугнули стадо тюленей, и вышел на обширную равнину, покрытую укропом, или «фуншалом», где выросла потом столица. Команда, отряженная вглубь острова, донесла, что по любую сторону с холлов виден океан; и Зарко, захватив с собой некоторые образцы местной растительности и птиц, в последних числах августа пустился в обратный путь в Португалию.

Его с почестями приняли во дворце, пожаловали графом лагуны Волков и сделали пожизненным правителем острова. Немного позднее это правление стало передаваться по наследству в его семье. Тристан Вас, второй доверенный человек принца, был также награжден: ему отдали в управление северную часть Мадейры, а с 1425 г. Генрих начал мало-помалу ее колонизацию. Зарко еще в мае 1421 г., вернувшись на остров с женой, детьми и свитой, приступил к постройке «порта Мачико» и «града Фуншал», но должно было пройти еще четыре года, чтобы это дело стало государственным.

Но благодаря экспорту древесины, «драконовой крови» и пшеницы остров с самого начала стал вознаграждать труды его открытия и заселения. Позднее, когда великий семилетний пожар выжег леса и утучнил почву Мадейры, сахарный тростник и виноград были доведены до совершенства. Вскоре после возвращения Зарко в Фуншал он впервые поджег лес за укропными полями побережья, чтобы расчистить дорогу сквозь мелколесье в глубь острова; огонь вспыхнул и пополз, покуда не охватил весь лесной массив, покрывавший местность; ничтожные ресурсы первых поселенцев не могли остановить его, и до 1428 г. Мадейра, подобно вулкану, освещала кораблям Генриха путь на юг. По крайней мере так обычно передавали эту историю в Португалии, часто прибавляя к ней и другую — о кроличьей чуме, пожравшей весь зеленый покров острова в первые трудные годы правления Зарко и вследствие этого не позволившей вывозить ничего, кроме древесины, которой было доставлено в Португалию столько, что этот период жизни Генриха стал вехой в испанской национальной архитектуре, и от этой торговой статьи «Лесного острова» идет высокий стиль зданий, начавший вытеснять более сдержанные, арабские формы.

Грамоты Генриха, относящиеся к 1430 г., изданные спустя десять лот после того, как Мадейра была заново открыта, и перечисляющие имена первых поселенцев, и завещательный акт передачи острова или, вернее, его «духовного имущества» Христову ордену 18 сентябре 1460 г., незадолго до смерти принца, — вот основные нити, соединявшие эту колонию с отечеством в следующем поколении; но в истории институций немного найдется фактов более курьезных, чем настоятельное желание принца сделать перепись своего маленького народа. С самого начала тщательно велись списки семей колонистов, и вот что поразительно: люди как будто начинают заново жить на новой земле. Первые дети, родившиеся на Мадейре, — сын и дочь Эйрос Феррейры, одного из товарищей Зарко, при крещении получили имена Адама и Евы[40].

Но, несмотря на удачу Зарко, еще не был пройден мыс Бооадор, хотя ежегодно, начиная с 1418 г., каравеллы покидали Сагрес, чтобы «найти берега Гвинеи».

В 1428 г. дон Подро, старший брат Генриха, вернулся из своих странствий со всеми книгами и картами, которые он собрал для исследователей, и вполне вероятно, что Марра Mundi (Карта мира), которую он раздобыл в Венеции, служила прямым руководством для ближайших попыток изучения западных и южных областей: западных — до Азор, южных — в направлении Гвинеи.

Хранившийся в королевском монастыре Алькобкел до конца XVI столетия, а ныне безвозвратно утраченный, этот трофей дона Педро, как и ого «Путовые записки», по-видимому, до самой кончины принца Генриха изучались в школе Сагреса, что сказалось уже в 1431 г., когда португальцы открыли Азоры. Все западноафриканские острова, довольно точно обозначенные на карте 1428 г., были то ли известны христианскому миру, то ли нет: их то воскрешали, открывая заново благодаря случаю или расчету, то теряли из виду в памяти, так как не было систематических исследований. Такие именно исследования осуществлялись португальцами. Азоры, помеченные на Лaурeнтицеком портолано 1351 г., были практически неизвестны морякам, когда спустя 80 лет Гонзало Кабрал вышел из Сагреса на их поиски (1431 г.). Он достиг группы Формигас — Муравьиных островов, а в следующем году (1432 г.) вернулся туда, чтобы продолжить исследование в основном острова Санта-Мария. Но более важные шаги в этом направлении были предприняты в 1444–1450 гг., когда первая колония существовала уже 12–14 лет, причем эти достижения стали возможны в результате сделанных принцем теоретических коррекций практических ошибок его капитанов. Сопоставляя их донесения со старыми картами и описаниями, он мог уточнить курс и направить их к тем именно островам, которые они тщетно искали.

Но до этих открытий было еще далеко, и постепенный, но верный прогресс в изучении африканского побережья до мыса Бохадор был невозможен без помощи Педро. В 1430, 1431 и 1432 гг. инфант убеждал своих капитанов в первостепенной важности обхода мыса, чего ни одной каравелле не удавалось осуществить из-за сильного океанского течения и опасных рифов. Наконец принц стал требовать только одного — просто обогнуть мыс, ничего более; однако годы шли, Доброй Памяти король Хуан скончался в 1433 г., а капитан Жиль Заннес, посланный в том же году с твердой верой в Успех, свернул к Канарским островам и возвратился в Португалию, привезя лишь нескольких рабов. Во дворце, в армии, в среде дворян и купцов многие стали сетовать на совершенно ничтожную выгоду от предприятий Генриха, и это грозило провалить его дело, ибо, Хотя он всегда сам оплачивал свои расходы, его казна не могла долее выносить отсутствие всяких поступлений.