Антан Гонсалвес вернулся первым со своей долей Добычи, а потом прибыл и Нуньо Тристан, «который был встречен и впоследствии награжден соответственно невзгодам, им понесенным, подобно тому как плодородная земля обильно воздает сеятелю».

Вождь, или, как его называли, «кавалер», привезенный Антаном Гонсалвесом, сумел «многое рассказать инфанту о состоянии страны, откуда он родом», хотя остальные оказались ни к чему не пригодны, кроме рабской службы, «ибо язык их был непонятен маврам, бывавшим в тех местах». Принц, однако, был настолько воодушевлен видом первых пленников, что тотчас принялся размышлять о том, «сколь необходимо послать в эти земли множество кораблей и хорошо вооруженные экипажи, которые вступили бы в сражение с неверными. Поэтому он решил немедленно снестись со святым отцом и просить от даров святой церкви для спасения душ тех, кто встретит свою смерть в этом походе».

Папа Евгений IV, в то время восседавший, если не правивший, на великом апостольском престоле Запада, отвечал на эту просьбу «с великой радостью» и со всей велеречивостью папского предписания: «Уведомил нас возлюбленный сын наш Генрих, герцог Визеу, магистр ордена Христа, твердо уповающий на господа, что, желая привести в смущение мавров и врагов Христа, обитающих в угнетенных ими землях, и во славу католической веры — рыцари и братья помянутого ордена Христа с божьего благословения идут войною на помянутых мавров и прочих врагов веры, под знаменем помянутого ордена, и ради того, чтобы могли они вести помянутую войну с вящей ревностью, даруем мы своею апостольскою властью и этим предписанием всем и всякому, кто участвует в сей войне, полное отпущение всех грехов, в козы они искрение раскаются в сердце своем или исповедуются устами своими. А кто воспрекословит или воспротиводействует написанному в сем указе, да будет лежать на том проклятие всемогущего господа и блаженных апостолов Петра и Павла».

Кроме того, прибавляет летописец, довольно наивно переходя к более тленным и вещественным дарам, инфант дон Педро, в то время регент королевства, пожаловал своему брату Генриху грамоту, дарующую ему пятую часть всей добычи, принадлежащей королю; приняв во внимание то обстоятельство, что все тяготы и расходы, связанные с открытиями, нес он один, Педро распорядился, чтобы впредь никто не мог плыть к этим землям без позволения и приказания дона Генриха.

Летописец, поведавший нам о том, как Антан Гонсалвес добыл первых невольников, рассказывает далее и о первом выкупе, полученном за них этим капитаном принца. Ибо пленный вождь, «тот кавалер, о котором мы говорили», первый живой трофей Генриха от земель за Бохадором, томился в Европе «и многократно просил Антана Гонсалвеса отвезти его на родину, где, говорил он, за него дадут пять или шесть арапов и, добавил он, за двух мальчиков, бывших среди прочих невольников, можно получить подобный же выкуп». Поэтому инфант отослал его с Гонсалвесом к его народу, «так как лучше спасти десять душ пленников, чем три, ибо хотя они и черны, но имеют души, как и все люди, тем более что, не принадлежа племени мавров, но, будучи язычниками, легче могут обрести путь к спасению. Сверх того, негры могут доставить сведения о землях, что лежат за пределами их обитания. Ибо инфант желал знать не только о стране негров, но и об Индиях и о земле пресвитера Иоанна».

Итак, Гонсалвес отправился за выкупом, и с ним на корабле, подобно Валларте Датчанину, с которым мы встретимся позже, плыл благородный чужеземец, один из тех, кого всегда привлекал двор Генриха. Это был австриец Бальтазар, дворянин из свиты императора, поступивший на службу к инфанту попытать счастья при Сеуте, где он стал рыцарем; «часто от него слышали, что самое большое его желание — увидеть шторм прежде, чем он покинет португальскую землю, чтобы он мог рассказать тем, кто не имеет о сем понятия.

И судьба была к нему благосклонна, ибо при первой же попытке они попали в такой шторм, что чудом избежали гибели».

Они снова вышли в море и на этот раз благополучно достигли Рио д’Юро, где высадили своего главного пленника, «облаченного в прекрасные одежды, которые инфант приказал выдать ему», взяв с него обещание в скором времени вернуться со своим племенем.

«Но как только он оказался в безопасности, он тотчас забыл свои обещания, которым поверил Антан Гонсалвес, полагая, что благородное происхождение заставит его держать свое слово и не позволит его нарушить, но после такого обмана все наши люди поняли, что ни одному из туземцев нельзя доверять, разве только под самое верное ручательство».

Корабли прошли затем двенадцать миль по Рио д’Оро, бросили якорь и провели семь дней в тщетном ожидании, но на восьмой появился мавр верхом на белом верблюде, с сотней своих соплеменников, пришедших выкупить двух юношей. В обмен на молодых вождей они дали десять человек, «и устроил этот обмечи некий Мартин Фернандес, личный выкупщик пленного инфанта, выказавший хорошее знание языка мавров, ибо его понимали и те, с которыми араб Нуньо Тристана, хотя и мавр по рождению, не мог иметь общения, исключая разве вождя, который теперь бежал».

В придачу к «арапам» Антан Гонсалвес получил еще более ценный выкуп — мелкий золотой песок, впервые доставленный европейцами прямо с побережья Гвинеи, который явился лучшим доводом в пользу принца на родине и привлек на его сторону больше прежних врагов, скептиков и равнодушных, чем какие бы то ни было открытия.

Туземный выкуп включал помимо прочего и «множество страусовых яиц, так что в один прекрасный день на столе инфанта появились три блюда, полные яиц, таких же свежих и вкусных, какие бывают от всякой другой домашней птицы». Должно быть, при дворе в Сагресе полагали, что страус — это что-то вроде большой курицы.

Принца больше занимали сообщения «этих самых мавров о том, что в этих местах бывают купцы, промышляющие золотом, которое они там находят», т. с. те именно купцы, чьи каравеллы у берегов Средиземноморья уже были в поле зрения Генриха, начинавшего нащупывать теперь их отправной пункт. Со времен первых халифов эта торговля в Сахаре велась под контролем ислама. Веками караваны пересекали долины и поля Марокко и продавали спои товары — пряности, рабов и золотой песок — в мусульманскую Сеуту и мусульманскую Андалузию; ныне, после семисот лет безраздельного мусульманского владения, эта коммерция подрывалась европейцами, которые в продолжение следующих пятидесяти лет прекратили еще более крупную монополию в индийских морях, когда да Гама отправился из Лиссабона в Малабар (1497–1499).

На другой год (1443) снова пришла очередь Нуньо Тристана. Люди теперь страстно желали плавать на службе инфанта, после того как в Португалии воочию увидели рабов и особенно золотой песок; «этот благородный кавалер», Нуньо Тристан, как и его товарищи, Мечтал развить свой первый успех по каждой из трех причин и по всем сразу: «послужить своему господину, добыть себе честь и прибавить себе богатства».

Командуя каравеллой, экипаж которой состоял в основном из придворных принца, он вышел прямо к мысу Бланко, белому выступу, у которого он был в первый раз в 1441 г. Пройдя дальше на двадцать пять лиг (семьдесят пять миль) до банки, или луки, Аргена, он заметил островок, от которого отделились и поплыли ему навстречу двадцать пять каноэ, выдолбленных из бревен, а в них было полно дикарей, «обнаженных не ради купания в воде, но в согласии с древним их обычаем». Туземцы сидели в лодках, свесив ноги за борт, и шлепали ими точно веслами, так что «наши люди, рассматривая их издалека и видя нечто вовсе необыкновенное, решили, что это птицы, плывущие таким способом по воде». Что же касается до величины этих птиц, то моряки рассчитывали увидеть куда более поразительные чудеса в краях, где, согласно любой карте или рассказам путешественников, море кишело чудовищами величиной с материк.

«Но как только они убедились, что это люди, сердца их исполнились новой радостью, ибо представилась возможность захватить пленников». Они тотчас спустили корабельную шлюпку, погнали туземцев к берегу и захватили четырнадцать человек; и если б лодка была крепче, длиннее был бы наш рассказ, потому что отрядом в семь человек они не могли поймать больше и остальные убежали.