С этим трофеем они поплыли к другому острову, «где нашли огромное множество цапель, которыми вдоволь полакомились, и Нуньо Тристан вернулся к принцу, будучи весьма доволен».

Последняя часть экспедиции имела куда более важное значение, чем думал Нуньо. Он находил, что это прекрасные места для охоты на рабов, но оказалось, что это отправной пункт торговли и сношений с негритянскими странами на реках Сенегал и Гамбия на юг и на восток. Здесь, в Аргенском заливе, где долгий, пустынный берег Сахары последний раз выгибается на пути к богатому южному краю, здесь в 1448 г. Генрих построил форт, который, как полагал Кадамосто, в следующее десятилетие стал центром большой европейской коммерции, учредившей и первые постоянные поселения христиан на новооткрытых землях, — то были первые шаги новой колонизации.

Отныне возникло целое движение добровольцев. Если вначале, говорит Азурара, предприятия принца возбуждали довольно громкий ропот, причем каждый ворчал так, как будто инфант тратил его деньги, то теперь, когда путь был расчищен и богатства дальних стран можно было в избытке видеть в Португалии, люди начали, сначала робко, похваливать то, что они некогда столь громко порицали. Все, от мала до велика, утверждали, что от этих экспедиций никогда не будет никакого проку, но когда стали прибывать корабли с рабами и золотом, они вынуждены были сменить упреки на лесть, называть инфанта вторым Александром Великим; и поскольку все видели, что дома иных наполнены новыми слугами из новооткрытых земель, а имущество их постоянно увеличивается, постольку мало было таких, кто не хотел бы попытать счастья в подобны) приключениях.

Первое широкое движение этого рода началось после возвращения Нуньо в конце 1443 г. Жители Лагоса, воспользовавшись близким соседством с резиденцией Генриха, просили его разрешить им на свои средства плыть к гвинейским берегам, принадлежавшим принцу, ибо никто не мог отправиться туда без его позволения.

От имени этих искателей меркантильных приключений говорил некий Лансарот, «дворянин из окружения инфанта, чиновник королевской таможни в Лагосе и человек большого разумения». Он очень легко получил согласие; «инфант весьма обрадовался этой просьбе и дозволил ему плыть под флагом ордена Христа», и, таким образом, весной 1444 г. шесть каравелл пустились в первое под флагом принца исследовательское плавание, которое мы можем назвать национальным.

Поэтому будучи началом всеобщего интереса к открытиям, к которым Генрих призывал соотечественников вот уже тридцать лет, началом карьеры главного капитана Генриха, руководившего его торговыми проектами, началом нового и блистательного периода — эта первая армада, посланная отыскать и завоевать мавров и чернокожих Неизвестного или едва Известного юга, заслуживает более пристального внимания.

И не оттого, что все это очень уж интересно или важно для ясной и незамысловатой истории открытий, но оттого, что это подтверждает выросшую популярность самих открытий и доказывает с очевидностью, что торговые дела и политические притязания переплелись с перспективами исследований. Возобновилось распространение европейских наций, расслабленных со времен крестовых походов. С сегодняшней точки зрения печальной стороной этого процесса стала торговля африканскими рабами как часть европейской коммерции, берущая начало тоже отсюда. Бессмысленно пытаться оправдывать ее.

Намерения самого Генриха отличались от целей рабовладельца; видимо, не приходится сомневаться в том, что с невольниками, привезенными в Испанию, обращались по его приказу милостиво; очевидно и то, что он желал воспользоваться плодами этой охоты на людей как средством христианизации и цивилизации туземных племен, хотел «просветить всех, воспитывая некоторых». Но его капитаны не всегда метили так высоко. На самом деле добыча пленных — мавров и негров — вдоль побережья Гвинеи велась тем же варварским и безжалостным способом, каким по большей части всегда ловили рабов. Едва ли хоть раз пленение обходилось без насилия и кровопролития; налет на деревню, поджог, грабеж и резня обыкновенно сопровождали подобное предприятие. И туземцы, что бы ни сулило им благополучное переселение в Европу, не оказывали чрезмерной готовности просвещаться; как правило, они отчаянно дрались и при первой возможности убивали своих доброжелателей.

Похищение людей, которое некоторые патриотические писатели считают, по-видимому, просто актом христианского благодеяния, «физическим проявлением милосердия», было в то время делом прибыльным и доходным. Негры хорошо продавались, разорять деревни негров было легко, и, как в XVI в., когда истреблению подвергались дикие ирландцы, люди принца считали охоту на мавров и негров лучшим развлечением. Едва ли морякам времен Кадамосто (1450–1460) было приятно обнаружить, что все побережье вооружилось против них: многие пали, сраженные отравленными стрелами жителей Сенегала и Гамбии. Каждый туземец твердо верил, как рассказывали они па переговорах с одним португальским капитаном, что пришельцы увозят их, чтобы варить и есть.

В большинстве речей, воспроизведенных в хрониках эпохи, командиры призывают своих людей к набегам, говоря им, во-первых, о славе, которую они стяжают в случае успеха; затем, о выгоде, которую обеспечивает хороший улов пленных;.наконец, о щедром вознаграждении, которое обещает принц за людей, способных рассказать ему об этих землях. Временами, после того как начались ответные действия туземцев, все сводилось к акту возмездия; и вот уже Лансарот в знаменитом походе 1445 г. хладнокровно предлагает повернуть назад у мыса Бланко, не пытаясь предпринять какие бы то ни было исследования, «так как цель плавания уже достигнута»: деревня сожжена, два десятка туземцев убито, вдвое больше захвачено. Мщение совершилось.

Лишь изредка вспоминали о намерении принца открыть Западный Нил, землю пресвитера Иоанна и путь в Индию вокруг Африки; большинство моряков, как матросов, так и офицеров, считали, что такова (или приблизительно такова) «воля их господина», но очень немногие пускались в плавание только ради открытий, и еще меньше было таких, которые шли прямо вперед, не сворачивая ни вправо, ни влево, пока не доберутся до отдаленнейшей по сравнению с предыдущими достижениями точки и не добавят новой крупицы знания к карте известного мира, уменьшив тем самым сферу неизвестного.

Место прежнего ужасающего невежества теперь заняла алчность, и это последнее препятствие оказалось едва ли не опаснее первого. Так может с раздражением воскликнуть кто-нибудь при виде больших расходов энергии, времени и жизней, потраченных на экспедиции в ту эпоху, особенно же между 1444 и 1448 гг. Более сорока судов вышло в море, более девятисот невольников было привезено в Португалию, а новые земли открывали три-четыре исследователя. Национальный интерес пробудился, по-видимому, ради весьма мелких целей. Но, объясняя этим слишком медленный прогресс исследований, мы тем самым признаем, что какой-то, пусть и медленный, прогресс все-таки осуществлялся независимо от личного участия Генриха. В отсутствие корыстных интересов, смерть принца означала бы и конец и крах его планов на многие годы.

Но благодаря надеждам на выгодные предприятия, прибыльные грабежи и твердое вознаграждение, благодаря, так сказать, очевидности известного дохода от тогдашних путешествий «общественное мнение» португальцев, видимо, не очень отличалось от прочих разновидностей этого института. В решении отвлеченной проблемы, которой принц посвятил свою жизнь, чернь Лиссабона или Лагоса, так же как и теперешняя чернь, едва ли могла подняться выше личной корысти. «К чему все эти толки об империи? Зачем это нам, трудящимся людям? Нам не нужна империя, нам нужно, чтобы нам больше платили». И поэтому, когда великий вождь умер и надо было исполнить его волю, оказалось, что его духовное предвидение великих научных открытий, его идеи обращения и цивилизации не способны приобщить обыкновенных людей к его планам и побудить их завершить его труд. И если они думали, говорили или трудились для того, чтобы найти путь в Индию, то это значит, что искали они золото, пряности и украшения земного рая.