Это не вымысел. Попросту невозможно вывести другое заключение из подлинных повествований об этих экспедиция), содержащихся в хронике Азурары, ведь сам Азурара, несмотря на то что был одним из первообращенных Генриха, человеком, отчасти понимавшим величее планов своего хозяина, не ограничивавшего себя сугубо коммерческим идеалом, стремившегося с помощью открытий образовать империю, все же сохраняет в словах и поступках капитанов и матросов достаточные доказательства вполне прозаических целей, которые преследовало большинство первооткрывателей.

С другой стороны, как это бывает, своей силой движение было обязано немногим исключениям. До тех пор пока все или почти все путешественники были «пиратами об одном глазу», видевшем только корысть, исследования не могли продвигаться вперед быстро и далеко. Покуда подлинный смысл жизни принца не одухотворит его ближайших последователей, всякие открытия, кроме случайных, были невозможны, хотя без этой материальной подоплеки вообще нельзя было бы привлечь внимание нации к делу исследования.

Настоящий прогресс обеспечивался постепенным расширением того кружка, в котором действительно разделяли притязания Генриха, умножением группы таких людей, которые пускались в путь не ради выгодных сделок и не для того, чтобы немного поубивать, но для того, чтобы пронести знамя Португалии и Христа дальше, чем когда-либо прежде, «сообразно воле господина инфанта». И когда эти люди вышли вперед, и только тогда, стало возможно быстрое продвижение. Если двое моряков, Диего Кан и Бартоломео Диас, сумели в течение четырех лет двумя экспедициями исследовать все юго-западное побережье Африки, от экватора до мыса Бурь, или Доброй Надежды! то разве не странно, что их предшественники уже после того, как был пройден однажды мыс Бохадор, долгие годы топтались у северо-западных берегов Сахары?

Даже иные из истинных открывателей, из самых верных людей принца вроде Жиля Эаииеса, впервые увидевшего берега за страшным Бохадором, или Диниса Диаса, или Антана Гонсалвеса, или Нуньо Тристана, проходящих пред нашим взором в хронике Азурары, больше похожи на своих матросов, чем на своего господина.

Он заботился о рабах, которых они привозили домой, «с неизъяснимой радостью, ради спасения их душ, каковые иначе, без его участия, были бы погублены навсегда». Моряки же куда больше хлопотали, подобно толпе, собравшейся на рынке рабов в Лагосе, о дележе невольников и о деньгах, которые они выручат за каждого из них. К этим торгам, столь живо описанным Азурарой, Генрих относился как человек, которого мало заботит награбленное добро и который, как всем было известно, постоянно отказывался от своей пятой доли добычи, «потому что для него прибыль заключалась главным образом в успехах его великих стремлений». Однако его приближенные, по-видимому, пользовались подобными благами с тою же готовностью, с какой их хозяин вознаграждал их труды.

Но вернемся к экспедиции Лансрота: «Так как инфанту было известно через некоторых мавров, доставленных Нуньо Тристаном, что на острове Наар, в заливе Аргена, и в окрестностях имеется более двухсот душ», то шесть каравелл направились прямо к этому острову. Было спущено тридцать человек на пяти шлюпках, отчаливших на закате. И, сообщают нам, гребя всю ночь, они на заре добрались до острова, который искали. И когда забрезжил день, они подошли к мавританской прибрежной деревне, где обитало все население острова. Заметив ее, гребцы остановились, и командиры стали совещаться: идти дальше или повернуть назад. Решили нападать. Тридцать «португалов» стоят пяти- или шестикратного числа туземцев; моряки высадились, ворвались в деревню и «увидели, как при появлении врага мавры со своими женщинами и детьми выбирались из хижин со всевозможной быстротой; и наши люди с криками «Святой Иаков, Святой Георгий, Португалия!» бросались на них, убивая и хватая всех, кто попадался. Тут можно было вздеть, как матери подхватывают своих детей, а мужья — жен, пытаясь взлететь, ибо ничего другого им не оставалось. Иные бросались в море, иные думали укрыться в углах своих лачуг, кто-то прятал детей в кустах, что росли кругом, где их и находили наши люди.

И в конце концов господь бог наш, воздающий каждому что следует, даровал нам в тот день победу над неприятелем в возмещение всех трудов наших на его службе, ибо мы взяли мужчин, женщин и детей — всего сто шестьдесят пять человек, не считая убитых».

Узнав затем от пленных, что неподалеку расположены другие многолюдные острова, португальцы совершили на них набеги в поисках новых пленников. Следующий десант не добавил им пленных мужчин, но они захватили семнадцать или восемнадцать женщин и маленьких мальчиков, еще не умевших бегать; вскоре после того им попались «дерзкие мавры», которые, обороняясь, стали теснить их со всех сторон; мощный отпор трехсот дикарей заставил отряд нападавших отступить к своим шлюпкам.

Вся эта экспедиция и не думала заниматься открытиями, что было вполне понятно уже потому, что Лансарот даже не пытался пройти Белый мыс (Бланко), мимо которого уже несколько раз ходили, а повернул назад сразу же после того, как увидел, что отъезжие поля опустели и десант вернулся без всякой добычи, не считая одной девушки, которая предпочла идти спать, когда все остальные бросились наутек при появлении лодок христиан.

Вояж был охотой на рабов от начала до конца, и 235 невольников стали трофеем этой охоты. Их прибытие и торги в Лагосе возбудили всеобщее волнение, и день 8 августа долго помнили. «Очень рано поутру по причине жары (в более позднее время) матросы начали высаживать своих пленников, которые, сгрудясь в одном месте на пристани, являли поистине удивительное зрелище, ибо среди них одни были почти белые, прекрасного сложения и вида, другие темнее, третьи черные, как кроты, и такие ужасные и лицом и телом, что всем, кто смотрел на них, казалось, что это призраки из нижнего полушария».

«Но чье сердце настолько зачерствело, — восклицает летописец, — чтобы его не тронуло это зрелище, ибо одни, уронив голову, жалобно плакали, другие скорбно переглядывались, третьи стенали в отчаянии, временами устремляя взоры ввысь, к небесам, и издавая горестные вопли, словно они взывали к отцу сущего; иные пресмыкались по земле, бия себя по голове, а некоторые выли по-своему, вроде погребальных плачей, и хотя нельзя было разобрать слов, но по ужасным мукам тех, кто произносил их, нетрудно было уразуметь их смысл.

Но всего мучительнее были их страдания, когда пришло время расставаться друг с другом, потому что хозяева стали разбирать свою добычу. Жен уводили от мужей, отцов — от сыновей, брата разделяли с братом, и каждый должен был повиноваться своей участи. Родители и дети, поставленные друг против друга, порывались обняться, словно они виделись в последний раз; матери, держа на руках своих малышей, бросались на землю, прикрывая их телом».

И все же с этими рабами обращались приветливо, не отличая их от других или даже от вольных слуг. Тех, кто помоложе, обучали ремеслу, и, если они выказывали способности, их отпускали и женили. Вдовицы обходились с купленными девушками как со своими дочерьми и часто оставляли им в завещании приданое, чтобы они могли выйти замуж, как свободные люди. «Никогда не приходилось мне слышать, чтобы хоть одного из этих пленников, — говорит Азурара, — заковали в железо, подобно другим рабам, или чтобы кто-нибудь из них не стал христианином. Я не раз присутствовал на крестинах и свадьбах этих невольников, и их хозяева сообщали этим обрядам такой торжественный вид, как если бы то были их собственные дети или родители».　

При жизни Генриха пиратская деятельность на африканских берегах сильно сдерживалась духом, примером и прямыми распоряжениями инфанта, посылавшего своих людей для исследований, но и ему трудно было вовсе пресечь насилие. Он снова и снова приказывал капитанам поступать с туземцами по справедливости, достойно относиться к ним и убеждать их поехать на время в Европу более благородными средствами, чем похищение. В конце жизни ему удалось поправить положение: учредив постоянную правительственную миссию в бухте Аргена, он сумел отчасти обуздать неограниченную жестокость португальских налетчиков; Кадамосто и Диего Гомес, самые доверенные его помощники в последний период, были настоящими открывателями, старавшимися сделать туземцев своими друзьями, а не рабами.