Большинство паломников, подобно Паула, епископу Евхерию и Мелании, держались одного и того же пути и останавливались в одних и тех же местах, но трое или четверо из них, без сомнения, добавили к обычным сведениям какие-то новые знания.

Святая Сильвия Аквитанская (ок. 385 г.) не только путешествовала по Сирии, она посетила Нижний Египет и Каменистую, или Синайскую, Аравию и даже Эдессу в Северной Месопотамии, на самой границе враждебной и языческой Персии. «Чтобы повидать монахов», она скиталась по Осрену, заходила в Харан, вблизи которого находились «дом Авраама, и ферма Лавана, и источник Рахили», побывала в окрестности Низибиса и Ура Халдейского, оставленного за Римской империей со времен разгрома Юлиана; оттуда через «Паданарам» обратно в Антиохию. Переправляясь через Евфрат, паломники видели реку, несущуюся стремительным потоком, «подобно Роне, но только шире». Оказавшись по пути домой на великой военной дороге, где тогда еще не появлялись сарацины, между Тарсом и Босфором, Сильвия сообщает о силе и разбойничьих повадках исаврянских горцев, спасших в конце концов христианство от тех самых арабов, с которыми паломница путает их в своих записках.

Косма Индикоплевст, живший во времена Юстиниана, олицетворяет конец (как Сильвия — начало) определенного периода — периода христианской Римской империи, которая все еще была «цезарской», а не просто Византийской, «патрицианской», а не папской, «консульской», а не каролингской.

Современниками Космы были два наиболее известных ранних паломника — Феодосий и Антонин Мученик. Первый позволяет себе несколько экскурсий — воображаемых — за пределы известной ему Палестины: на восток до Сузы и Вавилона, «где никто не может жить из-за змей и гиппокентавров»; на юг до Красного моря и двух его рукавов, «из которых восточный называется Персидским заливом»; на запад, к «тринадцати городам Аравии, разрушенным Джошуа». В остальном его знания не отличаются ни обширностью, ни своеобразием. Антонин из Плаценции, с другой стороны, очень интересен, этакий древний Мандевилль, который смешивает правду с неправдой в равных пропорциях с каким-то решительным пристрастием к любимым легендам.

Он рассказывает о том, как был разрушен последним землетрясением (9 июля 551 г.) Триполи; как продаются шелк и различные ткани в Тире; как паломники выцарапывают свои имена на реликвиях, выставленных в Кане Галилейской («и здесь я, грешный, написал имена моих родителей»). Сообщает, что Вифсаида, главный город Галилеи, «расположен на холме», хотя на самом деле — на равнине; что самаритяне ненавидят христиан и едва ли станут разговаривать с ними («и остерегайтесь плевать в их стране, ибо они никогда не простят этого»); что «роса сходит на Малый Хермон» (Давид говорит: «Роса Хермона, что пала на гору Сион»); утверждает, будто ничто не может жить, и даже плавать в Мертвом море, «а мгновенно поглощается» — самая явная неправда, какую когда-либо рассказывал путешественник; что Иордан дает проход паломникам «и поднимается вверх каждый год на Крещение во время крестин новообращенных» (как сказал Давид: «Море видело это и отступило, Иордан потек вспять»); что около Иерихона есть святое поле, «засеянное богом собственноручно». Рассказано и о том, как соляной столб, в который превратилась жена Лота, «уменьшился из-за того, что его лижут» («Это ложь, — говорит Антонин, — статуя точно такая же, как была всегда»).

В Иерусалиме паломники первым делом шли к Башне Давида, «где он пел псалтырь», и в Сионскую базилику, где среди других чудес они созерцали «Краеугольный камень, отвергнутый строителями», который издавал «звук, подобный ропоту толпы».

Несколько неожиданно мы вновь возвращаемся к реальным фактам, когда читаем в следующем разделе о госпиталях на три тысячи больных около церкви Святой Марии, вблизи Сиона; затем следует новая порций «впечатлений» об отпечатках ступней и реликвиях Христа, о чудесном полете Столба бичевания, «унесенного облаком в Кесарию».

Такие же искаженные представления о месте, времени и природе преследуют Мученика не только в Галилее, но и в Гилбоа, «где Давид сразил Голиафа и умер Саул, где никогда не выпадает ни росы, ни дождя и где еженощно появляется нечисть, кружащаяся вокруг, подобно комьям шерсти или волнам моря»; в Назарете, где находилось «древо Христа-плотника; в Элуа, где пятнадцать посвященных девственниц «приручили льва так, что он жил в их келье»; в Египте, где пирамиды становятся у него «двенадцатью житницами Иосифа», так как в этой легенде еще не обязательно было приводить настоящее число в соответствие с текстом о семи годах изобилия.

Наряду со всем этим Антонин то там, то здесь показывает нам отблески более реального мира. В Иерусалиме он встречает эфиопов «с разрезанными вдоль ноздрями и кольцами на пальцах и на ногах». Они утверждали, что таким способом отметил их император Траян; «для знака».

Он рассказывает о «сарацинских» нищих и идолопоклонниках в Синайской пустыне; в портах Красного моря он видит «корабли из Индии», груженные ароматическими веществами; он путешествует по Нилу до порогов и описывает Ниломер в Асуане и крокодилов; Александрию он находит «блестящей, но легкомысленной, любящей паломников, но кишащей ересями».

Но гораздо удивительнее заурядной путаницы Антонина Мученика систематизированная чепуха Космы, который выдумал или разработал целую теорию и схему мира — «христианскую топографию», которую можно принять лишь при условии полного пренебрежения человеческим разумом. Его самоуверенность под стать его познаниям.

То ли его путешествие в Индию, то ли его монашество, то ли изучение Священного писания, то ли еще что-то заставило его взять на себя роль этакого христианского Аристотеля; во всяком случае, Косма чувствовал себя призванным поддержать дело святого Августина, выступавшего против безбожия, и опровергнуть «старушечью басню» об Антиподах. По этим вопросам Косма отсылает к Откровению Иоанна Богослова, а его система «доказывается Священным писанием, относительно которого у христианина не может быть сомнений». Человек сам по себе не может понять мир, но в Библии мир достаточно объяснен. То, что сказано в Библии, не подлежит обсуждению.

Земля представляет собой плоский параллелограмм, и ее длина ровно вдвое больше ширины. В центре земли находится наш мир, окруженный океаном, а также внешним миром, или кольцом, где люди жили до всемирного потопа. Ной на своем ковчеге через море приплыл на теперешнюю землю.

К северу от нашего мира возвышается большая гора, подобная более позднему мусульманскому или старому индуистскому «Куполу земли», которая, возможно, является оригинальной выдумкой самого Космы. Вокруг нее вращаются солнце и луна, и по мере того, как они скрываются за ней или появляются из-за нее, настает день или ночь.

Небо состоит из четырех стен, сходящихся в «своде небес» над ярусом, на котором мы живем, и это небо «приклеено» к краям внешнего мира, «мира патриархов».

Но и само небо также делится надвое твердью небесной, лежащей между нашей атмосферой и «новым небом и новой землей, где пребывает добродетель», а ярус, где располагается этот высший мир, покрыт «водами, что над твердью небесной; над ним находится рай, а под твердью небесной живут ангелы — «прислужники», «пылающие огни» и «слуги божьи людям».

Доказательства этого просты и основаны главным образом на пяти текстах из Ветхого завета и двух отрывках из посланий святого Павла.

Прежде всего, Книга бытия объявляется «Книгой зарождения небес и земли», т. е. всего, что на небесах и на земле. Но, согласно «старушечьей басне» об Антиподах, небеса окружают и содержат в себе землю, а слово божье изменено: «Наполняйте небо»[14]. Для доказательства той же истины — сдвоенности и независимого существования неба и земли — Косма привлекает дополнительные свидетельства Авраама, Давида, Осии, Исайи, Захарии и Мелхиседека, которые окончательно решают дело против Антиподов. «Ибо действительно как же можно было бы даже о дожде сказать «падает» или «снисходит», как говорится в псалмах и евангелиях, в тех областях, где о нем можно сказать лишь «поднимается?»