Через несколько дней наступил праздник диких оленей, когда, по обычаю, мужчины и женщины должны по очереди показывать свое шаманское искусство, поколачивая бубен и распевая обрядовые напевы. На этом празднике оказалось, что Нуват приобрел шаманскую силу совсем необычайной для него величины; кроме своих семейных напевов, он стал распевать множество других, самых разнообразных, неизвестно откуда сошедших в его горло. Мало того, голоса духов начали откликаться на его голос из разных углов темного полога, когда лампа была погашена по обычному требованию вдохновенных [шаманов].

Наконец, прошаманив около часа, Нуват вдруг удалился на своем бубне в надзвездные страны и совершенно свободно носился там, т. е. носился, конечно, его дух, между тем как телесная оболочка безжизненно лежала на шкуре. Так как ни один из присутствовавших на празднике шаманов не умел как следует летать на бубне, то Нувата тут же провозгласили но — вовдохновленным, т. е. молодым шаманом, только что начавшим приобретать шаманскую способность и обещавшим иметь в будущем большую силу».

Итак, испытавшему шаманский зов человеку не остается ничего другого, как подчиниться ему. После этого обычно следует его инициация, сложная и не всегда легкая процедура, о которой речь пойдет ниже.

Долгое время шаманизм, особенно стадию посвящения в шаманы считали психопатологией, формой психического заболевания или эпилепсии. Дальнейшие исследования показали разницу между шаманом и психически больным человеком, но, тем не менее, следует признать, что это мистическое призвание довольно часто возникает как результат глубокого кризиса, граничащего с сумасшествием. Тот, кому не удается позитивным образом разрешить этот кризис, действительно может сойти с ума. Это касается, однако, действительно одаренных будущих шаманов, которые испытали очень сильный зов. Подавляющее большинство обходится без прохождения через тяжкие душевные испытания, такие как смерть и последующее возрождение, но и сила их оказывается ограниченной — скорее, их можно назвать лекарями, знахарями, актерами. Здесь мы рассмотрим те достаточно редкие случаи, когда шаман проходит через длительный и сложный путь инициации, который целиком меняет его личность и дает ему невероятные способности.

Каждая инициация, независимо от порядка ее процедур, включает период изоляции и некоторый набор обязательных испытаний и событий, которые должны произойти с новичком. Болезнь, которая возникает у будущего шамана в результате того, что он был «избран», самим фактом этого избрания превращается в преимущество, и иногда вся инициация проходит у новичка «внутри» его болезни и целиком в мире духов.

Основным событием, без которого в той или иной форме не обходится ни одно посвящение, является ритуальная смерть кандидата в шаманы. Это может быть просто символизирующий смерть и возрождение обряд, но иногда новичок переживает ужасное и крайне реалистичное видение, в котором его тело расчленяется на части, подвергается страшным пыткам, и то же самое происходит с его сознанием, которое испытывает полную дезинтеграцию. Затем шаман тем или иным образом воскресает и наполняется новой силой и новым восприятием. Вот как М. Элиаде описывает обряд инициации у эскимосов племени иглулик:

«У иглуликских эскимосов юноши или девушки, которые стремятся стать шаманами, подходят к учителю, которого они выбрали, и говорят: «Я пришел к тебе, потому что хочу видеть». Получив наставления учителя, начинающий проводит множество часов в одиночестве: он трет камнем о камень или сидит, размышляя в своем снежном жилище. Но посвящаемый должен пережить мистическую смерть и воскрешение. Он «замертво» падает и остается безжизненным три дня и три ночи или пожирается огромным белым медведем: «И тогда медведь с озера или ледника войдет внутрь и съест с тебя всю плоть, и останется от тебя один скелет, и ты умрешь. Но ты снова обретешь свою плоть, ты проснешься, и твоя одежда прилетит к тебе».

Отметим здесь образ скелета, который имеет важное значение во многих шаманских традициях, и не только. Кости часто рассматриваются как исходная, самая глубинная сущность человека и при этом самая долговечная. Здесь мы имеем дело с весьма глубокой символикой, указывающей как на идею возврата к своей самой глубокой сущности, к «началу себя» и последующее создание заново всего остального существа, так и на идею бессмертия человека, для которого смерть является лишь удалением напластований очередной жизни, ее грехов и привычных блоков восприятия. С подобными феноменами сталкивались и другие мистические традиции, и современные психотехники также иногда заставляют их приверженцев пережить подобные опыты. Как пишет Р. Уолш, «в наиболее драматической форме они проявляются на сеансах как холотропной, так и ЛСД — терапии».

Вот как шаманский опыт смерти и последующего возрождения описывает И. М. Гоголев:

«…Кысалга сидел в какой‑то черной яме и отчаянно пытался выбраться из нее: кричал, звал на помощь, но никто не приходил, не откликался. Вокруг были пустота и безмолвие. Выбившись из сил, он затих, и вдруг над головой его пронесся снежный вихрь, зашумели чьи‑то мощные крылья — показался громадный орел. Крючковатым клювом он ударил Кы — салгу в темя, схватил его калеными железным когтями и взмыл высоко в небо. Они долго летели в холодной темноте, мимо странных мерцающих облаков. И вот наконец орел остановился, грозно заклекотал. Кысалга, испуганно вскрикнув, полетел вниз…»

Попав в мир духов, неофит переживает собственную смерть и видит, как его тело приносится в жертву духам трех миров:

«…Изумленно вздохнув, Кысалга осмотрелся. Далеко внизу гневно ревели кипучие валы, разбиваясь вдребезги о каменную грудь утеса. Сверху мрачно нависало хмурое небо. Не теплились звезды, лишь уныло мерцала ущербная луна. И вот из темноты вышло громадное чудовище с большим окровавленным топором в лапах. Кысалга чуть не вскрикнул. Голова — медвежья, туловище — человечье! Чудище оскалило страшные клыки и прорычало, обдав его смрадным дыханием: «Нохоо, я снова явился, чтобы разрубить на куски твое тело, переплавить твои недоплавленные кости. Держись!» Кысалга в ужасе попятился, а чудище схватило его когтистыми лапами и швырнуло наземь. Раздался ужасающий рев, и Кысалга увидел занесенный над собой топор. Он отчаянно закричал, но брызнувшая кровь захлестнула его…

Голова Кысалги с жалобным криком покатилась по гладкому камню. Зверь ловко сграбастал ее и насадил на деревянный рожон. Довольно оскалившись, он разрубил обезглавленное тело на куски и стал раскладывать их на три стороны, глухо рыча: «Это — абаасы Верхнего мира, это — абаасы Нижнего мира, а сердцем и печенью пусть полакомятся абаасы Среднего мира».

Внезапно налетел черный смерч, с диким хохотом отбросил чудище и жадно накинулся на сердце и печень. Голова Кысалги, насаженная на кол, с ужасом увидела, как его мягкую плоть рвут — глотают какие‑то черные невиданные твари, появившиеся из вихря. Как свирепые мухи облепили они добычу и жадно пожирали, громко чавкая и урча. Насытившись, наконец, вся эта нечисть завизжала — заверещала и умчалась прочь.

Загрохотал гром, огненными змеями сверкнули молнии, небо, вспыхнув, раскололось надвое, из черных клубов дыма вылетела чудовищная птица со змеиной головой. Она проглотила большие куски, сыто облизнулась, замахала крыльями и улетела, исчезла в огнедышащей лаве. А под землей раздался протяжный рев, тяжкий стон. Каменная твердь горы вздулась пузырем и лопнула, выбросив страшенного зверя, однорукого, одноногого, с громадными клыками. Он алчно набросился на останки. Тут откуда ни возьмись налетели верткие чертенята с крысиными головами, змеиными хвостами. Выпустив острые коготки, они с визгом вцепились в зверя, но тот отбросил, разметал их когтистой лапой и сам сожрал желанную поживу, довольно рыгнул и провалился в трещину, вмиг закрывшуюся за ним…»

Таким образом, будущий шаман полностью уничтожен, символически переживая конец всего, что связывало его с прошлым и с миром обычных людей. Теперь он должен быть воссоздан заново, для новой жизни: