Наша связь началась с первой же встречи. Соня сказала, что ей жарко, и я повел ее на Хьюстон-стрит есть мороженое. Спускаясь по лестнице, мы стали целоваться и кусаться, как сумасшедшие, а к тому времени, как добрались до кафе-мороженого, уже решили вместе бежать в Калифорнию или в Европу.

Иные пожары возникают стихийно. Может быть, ты слышал о пожаре в Трайнгл-билдинг? За несколько минут десятки, а может быть, сотни работниц сгорели там живьем. Пагубное пламя не нужно разжигать.

Я не ученый, но кое-что читал по науке. Я знаю эти теории и всю эту болтовню об эволюции. Все это сплошная ложь. Вселенная произошла мгновенно. Сам Бог, если Он существует, просто стал. Ничего не было. И вдруг стало все — Бог, мир, жизнь, любовь, смерть. А вот и наши блинчики.

— Эти блинчики не явились внезапно, — заметил я.

— Что? Во всяком случае, не в кафе «Шолом». Если бы здешний повар был Творцом, мы все еще оставались бы в пределах Книги Бытия.

Мы стали есть блинчики, и Макс продолжал:

— Все разговоры о бегстве ни к чему не привели. Какая мать убежит от четырех детей? Началась извечная игра в обман. Когда Хацкель бывал в отъезде, ничто нас не могло остановить. Она приходила ко мне в какую-нибудь гостиницу или в меблированную комнату, которую я снимал. В то время я был женат, но у меня не было детей. Когда же Хацкель оставался в городе, тогда нам действительно приходилось туго. Он ни на секунду не отпускал ее от себя. Он не умел писать и считать, так что она была ему за секретаршу. Кроме того, он требовал, чтобы она готовила его любимые блюда — фаршированную шейку, жирные супы и еще черт знает что. Она ускользала на часок, и мы набрасывались друг на друга, страшно изголодавшись. Она рассказывала мне какие-то непонятные истории. У нее бывали самые причудливые сны и видения — уж не знаю, как и назвать — сны наяву. Что до меня — рядом с ней я становился настоящим гигантом. Обычно в любовных связях со временем наступает охлаждение, но наша связь становилась с годами лишь прочнее, а такие связи добром не кончаются.

Моя жена прознала, что я люблю другую — к моим мелким интрижкам она научилась относиться снисходительно, — и употребляла все средства, доступные жене, чтобы оторвать меня от Сони. Она взяла в дом дочь своей сестры — молоденькую девушку девятнадцати лет — и пыталась совратить ее мне на потребу. Если бы это случилось не со мной, я бы никогда не поверил, как далеко может зайти ревнивая женщина. Она грозила мне неверностью, но тот, кто изменяет, обходится без угроз. Она была из тех женщин, у которых может быть только один мужчина. Связано ли это с биологией или с неким самогипнозом, я не знаю. Гипноз сам по себе связан с биологией. Вся история человечества есть история гипноза.

К чему размазывать? Сонин муж узнал про нас. Когда мне стало известно об этом, я до смерти испугался. Он мог убить меня одним ударом. У него были лапы, как у извозчика. Я вовсе не герой, и смерть в романтическом эпизоде никогда не была моим идеалом. Я был так напуган, что на время оставил город.

Соня звонила мне и рассказывала, сколько горя он ей причиняет. Он перебил всю посуду в доме. Он бил Соню. Он терроризировал детей. Он сообщил членам землячества о нашей связи. Но по какой-то причине, неясной мне по сей день, он никогда не пытался отомстить мне. Он даже не позвонил моей жене — этого уж по крайней мере следовало ожидать. Возможно, он считал всех писателей мошенниками и полагал ниже своего достоинства связываться с ними. Так или иначе, никогда в точности не скажешь, что происходит в чужой голове. Человек, повидавший с мое, знает, что психология никакая не наука и никогда наукой не станет.

Он использовал другой метод — он постарался, чтобы Соня забеременела и у нее не осталось времени на связь. После рождения четвертой дочери они стали каким-то образом регулировать рождаемость. Но теперь он настаивал на том, чтобы она родила еще одного ребенка. Соне было за сорок, и она не верила, что все еще в состоянии забеременеть, однако забеременела и родила этого малого, которого ты сейчас видел. Это ее сын. Я знаю, о чем ты думаешь. Нет, он не от меня. Он похож на своего отца, хотя его папаша был здоровяк, а этот хилый. Кстати сказать, подозреваю, что я бесплоден. Так или иначе, Соня забеременела, и это была самая тяжелая беременность из тех, что мне доводилось видеть. Когда она была на шестом месяце, казалось, что на девятом. Она пожелтела, словно у нее разлилась желчь. Он изнасиловал ее физически и духовно. Мы с нею были уверены, что она умрет во время родов. Нам удалось встретиться всего несколько раз, и каждый раз она говорила только о смерти. Она взяла с меня слово, что, когда придет мой час, я буду похоронен рядом с ней. К несчастью, мне не удастся сдержать слово. Там уже лежит Хацкель, рядом с ней. Кладбище так забито ландслейтами[36] из Шидлова, что мне придется искать могилу в другом месте.

Нет, она не умерла при родах. Она прожила еще около двух лет, но это было медленным умиранием. Муж опять сделал ее беременной, и на этот раз она выкинула. Не буду входить в подробности. С того дня, как я узнал, что она беременна, все физические отношения между нами прекратились. У нас не было ни желания, ни возможности. Я мог стать виновником ее смерти, и сознание вины было настолько глубоким, что не оставляло места ни для каких иных чувств. К тому же я стал бояться, что и мой конец близок. Я пришел навестить Соню к ней домой, когда она была при смерти, и Соня сказала мне: «Не забывай Вельвела». Такое вот имечко дал отец этому малому. Позднее Вельвел превратился в Билла.

Мне никогда не нравился этот ребенок. Во-первых, он убил Соню, хотя и не своей охотой. Во-вторых, в нем было что-то от отцовского характера, хотя вовсе не было отцовской силы… Через год после смерти Сони Хацкель вновь женился и переехал в Бруклин. Когда минули годы мучительных угрызений совести, прежнее пламя вновь вспыхнуло. Мне удавалось быть с другими женщинами, только если я воображал или заставлял себя вообразить на их месте ее. В минуты близости я называл их Соней. Многие годы меня мучили галлюцинации. Я видел Соню идущей по улице, едущей в подземке. Однажды я увидел ее в Центральном парке. Я забыл, что она мертва, и заговорил с ней, но она исчезла прямо у меня на глазах. Соня завещала мне целую связку своих стихов, посвященных мне. Стоит ли объяснять, что это не была поэзия в обычном смысле слова, но стихи были так искренни, что обладали подлинной силой. Исчерпывающая искренность граничит со всемогуществом природы.

Я читаю эти стихи по сей день. Я знаю их наизусть. Несколько стихотворений посвящено Вельвелу, которого она называла Вениамином и Бенони в честь сына праматери Рахили. Соня любила Священное писание. У нее был перевод Библии на идише, изданный христианскими миссионерами. В своих стихах она называла Вельвела «твой сын», поскольку я был причиной его появления на свет. Это что-то вроде духовного отцовства.

Шли годы, но я так и не встретился с Сониными детьми. При жизни Соня говорила мне, что девочки, по крайней мере две старшие, прокляли мое имя. Хацкель рассказал все своим детям и внушил им ненависть ко мне. Это из-за меня у них была мачеха. Романтические страсти, которые столь возвышенно превозносят поэты, на самом деле разрушают жизни. То, что мы теперь называем любовью, наши благочестивые предки считали преступлением, ведь так оно и есть. Если бы такого рода любовь была подлинной добродетелью, современный человек не обожествлял бы ее так. Такая любовь совершенно противоположна свободной воле — она есть предельное выражение гипноза и фатализма. Наши богобоязненные матери и отцы вели благочестивую жизнь без этого рабства, и поверь мне, они с большей готовностью приходили друг другу на помощь, чем люди, вовлеченные в любовные связи, не исключая и меня. В большинстве случаев современная любовь есть чистейшей воды предательство. Часто это еще и ненависть.