Да, годы шли, а я ничего не слышал о Хацкеле. Он был лет на двадцать старше меня. Потом я узнал, что он умер — скорей всего, от обжорства. Однажды зазвонил телефон. Это был его сын. Он сказал: «Меня зовут Билл — Вельвел. Я Сонин сын».

Его тон не понравился мне. Уже тогда я мог расслышать в нем упрек. Тем не менее я договорился с Вельвелом о встрече. Он рассказал мне, что три его сестры вышли замуж. Младшая уехала в Англию. После смерти Хацкеля семья распалась, как и всякая семья. Билл перечислил мне целую кучу своих бед. При жизни его мучил отец. Сестры одновременно баловали и ненавидели его. Он не закончил среднюю школу. Он перепробовал много работ, но в каждом месте от него старались избавиться. Он нуждался в деньгах. Он глядел на меня так, как сын глядит на отдалившегося отца. Он не просил, он требовал. Все в нем раздражало меня, и мне хотелось сказать ему: «Я ничего тебе не должен, ступай себе». Вместо этого я отдал ему все, что имел. Он взял и даже не поблагодарил. После того как он ушел, я поклялся не видеть больше это ничтожество. Но мне было ясно, что я беспомощен перед ним. Я был перед ним в неоплатном долгу.

Макс Блиндер прервался и заказал еще кофе.

— Я видел много никчемных людей на своем веку, — продолжал он, — но такого шлимазла[37], как этот Билл, больше нет в целом свете. Он все делает шиворот-навыворот. Он не может учиться, он не может овладеть профессией, он не годен для коммерческой деятельности. Он терпит неудачу, за что бы ни брался. Как говорится, «займись он продажей саванов, никто бы не умирал». Иногда такой мужчина удачно женится, взяв энергичную жену, которая ему помогает. Но он женился на ленивой девице — на этаком куске мяса, — и из нее тотчас посыпались дети. Пять девочек. Дети болели, взрослые тоже, и дом его стал похож на больницу. Половина его дохода уходила на докторов и лекарства. Случались и другие несчастья. Раз был пожар. В другой раз протек водопровод, и в результате обрушился потолок. После каждого бедствия он прибегал ко мне весь в поту, и я делал все, что мог.

Ты, возможно, не знаешь, но несколько лет у меня была типография — на своих книжках я почти ничего не зарабатываю. Я никогда не подсчитывал, во сколько обошелся мне этот Билл, но считать надо тысячами долларов. Я помог ему купить этот самый дом, о котором мы только что говорили… Естественно, он знает, что ему придется платить по закладной, но всякий раз, когда приходит срок, он прибегает ко мне — и всегда в последний день. Об одном я жалею — что не записал все эти его несчастья и катастрофы. Из них можно было бы составить книгу, одновременно трагическую и смешную.

Временами мне хотелось взбунтоваться. В конце концов, это не моя плоть и кровь. Будь я уверен, что существует загробная жизнь и что Соня — где бы она ни была — знает о том, что́ я делаю для ее мальчика, я бы сдвинул горы, заботясь о нем. Но если наверху ничего нет и Соня — лишь горсть праха, для кого мне приносить жертвы? Ему даже ни разу не пришло в голову подарить мне какой-нибудь пустяк на Хануку[38] или на день рождения. Когда у меня выходят книги, мои коллеги время от времени устраивают банкет в мою честь. Я всегда прошу, чтобы ему посылали приглашение. Он ни разу не явился. Ты видел, как он хватает то, что я ему даю, не пытаясь даже поблагодарить меня. И так вот уже много лет.

Этот ничтожный тип — мой враг, потому что он каким-то образом знает — назови это подсознанием или просто инстинктом, — что я отвечаю за его пребывание в этом мире. У него зуб на меня. Он, кажется, верит, что его неудачи тоже каким-то образом связаны со мной. Один каббалист говорил мне, что, когда мужчина насилует женщину или зачинает ребенка против ее воли, он тем самым отрывает от Престола Славы[39] некую душу, которой не следовало попадать на землю, и такой душе суждено блуждать среди нас, как в мире Хаоса. Во время нескольких бесед, которые я заводил с Биллом, он всегда говорил одно и то же: он, мол, долго не проживет. Но тем не менее он не воздерживался от намеков на то, что я должен помянуть его в своем завещании. Он весь состоит из противоречий. Возможно, вся вселенная — это одно большое противоречие. Бог противоречит себе, и из этого противоречия возникает весь мир. Как тебе такая философия?

Теперь слушай. Я говорил тебе, что у Билла пять дочерей — одна краше другой. С чем с чем, а с детьми ему везло. Ему не на что было их учить, однако три девочки сами заработали себе на колледж. Кроме того, они получали поощрительные стипендии. Я интересовался его дочерьми. Я часто просил его разрешить мне повидаться с ними, но он продолжал держать меня на расстоянии. Ты не поверишь, но я ни разу не побывал в доме, купленном с моей помощью. Я решился предложить ему назвать одну дочь в честь матери, но он дал им всем нееврейские имена: Джин, Беатрис, Нэнси и тому подобное. Он слышать не хочет ни о каком иудействе. Он покупает елку на Рождество. Как раз из-за елки и загорелся дом.

Я смирился с тем, что всю жизнь буду у него в долгу, но не оставлю ему ни гроша. Кроме того, мне почти нечего оставлять. Я давным-давно ликвидировал свою типографию.

А теперь — самое главное. Пару месяцев назад вышла моя книга «Янтарный кумир». Не удивляйся. Мне нравятся необычные названия. Где-то в глубине души я дадаист, футурист — назови, как хочешь. Раз есть кумиры из золота, серебра и камня, почему не быть кумиру из янтаря? Даже если в действительности они не существуют, почему бы им не быть в поэзии? Ты знаешь лучше меня, что каббала основана на сочетании букв. Когда ты сочетаешь два предмета, никогда прежде не существовавших совместно, они начинают новое бытие, возможно, отягощая им небесные сферы.

Короче, мои любезные коллеги устроили для меня вечер. Они спросили, кого пригласить, и я дал им список имен и адресов, по которому моя жена рассылает поздравления и тому подобное. Собравшись, мы ужинали и по обыкновению злословили о других писателях. И вот я сижу и пытаюсь сладить с крылом жесткого петуха, а к столу подходит Соня. Да, дочка Билла. Ее звали Нэнси, но это была Соня — такая, какой та, возможно, была лет в восемнадцать. Я сидел онемев. Она сказала мне:

— Вы меня не знаете, но я вас знаю. Ради вас я выучила идиш и смогла прочесть ваши стихи. Я Сонина внучка! — И она улыбнулась, как будто все это было шуткой.

Я еле сдерживал слезы. Я сказал:

— Ты вылитая бабушка.

Словно боясь развеять мои иллюзии, она тут же сообщила мне, что встречается с одним молодым человеком и что они, того гляди, поженятся. Он студент Принстонского университета и родом из Аризоны или откуда-то оттуда. Нэнси сказала мне больше: ее будущий муж — и, вероятно, нынешний любовник — тоже заинтересовался моим творчеством и хочет учить идиш. Он изучает литературу.

Я едва слышал, что она мне говорила. Благочестивые говорят о воскресении, и вот я стал свидетелем воскресения. Да, но Соня была Соней, а это была Нэнси. Ей недоставало бабушкиной живости. Я пригласил ее сесть рядом со мной. Вскоре должны были начаться речи. Я услышал, как она сказала:

— Почему вы никогда не заходите к нам? Мы все считаем вас нашим дедушкой. Теперь, когда у нас есть загородный дом, вы сможете там отдыхать и писать. У нас есть комната для гостей.

— Загородный дом? — спросил я, и она сказала:

— Разве отец не говорил вам? Представьте себе. Не успел он выплатить по закладной за наш дом, как купил новый и влез в новые долги. Отцу непременно нужно о чем-то беспокоиться и ломать над чем-нибудь голову. Прежний дом почти оплачен, и мы, девочки, уже все зарабатываем. Скоро мы смогли бы жить независимо. Так что ему пришлось купить летний дом, и теперь снова будет экономический кризис. Таков мой папочка.

Вся эта история так огорчила меня, что я не расслышал ни одну из речей, и, когда настала моя очередь, я не понимал, о чем говорю. Меня всегда считали хорошим оратором. В тот вечер я погубил свою репутацию.