«А барин-то из бедненьких!» — весело подумал извозчик и, пряча ухмылку в сивой бороде, сказал:

— Ежели хотите подороже, так и ехать не надобно. Вон Гранд-отель! — он махнул кнутовищем в сторону трехэтажного дома, стоявшего напротив вокзала на углу двух улиц.

Сиротин стиснул зубы, процедив:

— Мне здесь не нравится: слишком шумно. Езжай в другой.

— Ну тогда разве в гостиницу купца Иванова, что на Светланке?

— Езжай!

Извозчик подождал, пока пассажир устроится на одном из двух мест экипажа, громко почмокал воздух и с показной лихостью крикнул:

— Нно, божьи твари! Шевелись!

Экипаж потянулся вверх по горбатой улице, ведущей в город. Сиротин вынул из кармана газеты, стал просматривать местную хронику и объявления.

Из газеты «Владивосток», № 58, 1905 г.:

«14 октября из Нагасаки прибыл с пассажирами, в числе которых 14 человек японцев (администрацией таковым предложено выехать обратно) норвежский пароход «Норма».

«15 октября прибыл из Шанхая с грузом германский пароход «Викинг».

«По сведениям агентства Рейтер, в текущем октябре японский транспорт «Санчимару» наскочил на мину по пути из Ньючжуана в Дальний и затонул».

«18 октября в 5 часов вечера одним из офицеров коммерческого парохода «Аркадия» производилась стрельба голубей на пристани Добровольного флота. Некоторые из рабочих возмущались этим и хотели отнять у него ружьё, но «охотник», заметив, что дело принимает худой оборот, скрылся в каюте».

«Господи! О чем пишут! — неприязненно подумал Сиротин. — Нет, сударь, это вам не Питер, одно слово – провинция!»

Он попытался ещё читать.

«…Стереоскоп «Империал» новейшей конструкции показывает буквально как в натуре всевозможные виды, жанры и группы пикантного содержания».

«…Обратите ваше благосклонное внимание! Даю уроки шулерской игры в карты. Вне конкуренции! Имею аттестации. Ул. Морская, соб. дом…»

Сиротин скривился как от изжоги и хотел было смять газету, но натолкнулся на объявление издателя газеты Ремезова о сдаче в наём дешёвых квартир.

Он легонько постучал в широкую плюшевую спину извозчика набалдашником трости.

— Послушай, любезный! Дома Ремезова на Манджурской, что в наём сдаются, знаешь?

— Как же! — откликнулся тот словоохотливо. — И дома знаю, и его самого. Аккуратный господин, учёный. В газетах пишет… И не скаред: третьего дня подвозил его – полтину отвалил…

Последнюю фразу извозчик сказал не без умысла. Он уже подвёл итог своим наблюдениям за пассажиром: «Видать, в карманах-то ветер гуляет, раз на квартиру вместо гостиницы решил податься!» — и теперь всерьёз беспокоился за свой гонорар. Вместе с тем бедность пассажира как бы свергала того с господских высот и ставила на один уровень с ним, с извозчиком, и последний принял в разговоре со своим седоком полупочтительный, фамильярный тон.

— Сами-то по какой части будете? По торговой али – обратно – чиновник? Я так понимаю: торговое дело выгоднее; ежели башковитый, то и с голой задницей капитал наживешь… Вон купец Семёнов! Начинал с ничего, купил землицу за гроши, продал за тыщи, а потом и вовсе мильёнщиком стал. Мериканец Купер тож самое… А чиновник — он што? Несамостоятельный, жалованьишко – тьфу, взятки разве только…

— Побыстрее нельзя ли? — сухо сказал Сиротин.

— А чего ж? Можно! Шевелись, холеры! Прокатим барина с ветерком, авось не обидит он Данилушку-сиротинушку! Данила – это меня так кличут…

У красивого трёхэтажного дома с башенкой, увенчанной шпилем, и вывеской на фасаде «И. Я. Чурин и К°» экипаж повернул направо.

— Светланская! — объявляет извозчик и опять прикрикивает на своих одров, но те привыкли к понуканиям, не обращают на них ни малейшего внимания и нисколько не прибавляют скорости, идут неспешно и ровно, склонив головы и слушая цоканье собственных копыт по дикому булыжнику.

В городском саду, мимо которого тащился экипаж, оркестр пожарных тщился воспроизвести польку-галоп Штрауса «Трик-трак». Сиротин усмехнулся: «Бедный старина Штраус, что они делают с тобой, эти топорники!»

Приезжий, опершись на трость, посматривает по сторонам. С его лица уже сошло ироническое выражение, уступив место любопытству. Владивосток был не похож на все провинциальные города, каких Сиротин насмотрелся за время своего путешествия через всю страну немало. Его поражало смешение архитектурных стилей: сравнительно недалеко друг от друга стояли здания и в модном псевдорусском стиле, и в готическом, и в восточном; роскошные каменные особняки, крытые гофрированным железом, соседствовали с деревянными хибарами. Бухта Золотой Рог, словно турецкий ятаган, лежала у подножия гор, на склонах которого беспорядочно рассыпался и вытянулся в длину город. На акватории бухты, отливающей в свете пасмурного дня стальным блеском, застыли белые многотрубные крейсеры и узкие чёрные миноносцы – остатки русского флота, разбитого японцами, а также суда Добровольного флота и «варяжские гости» под флагами Норвегии, Германии и прочих заморских стран.

Пёстрым и многоречивым было население города-порта. Сиротин видел на тротуарах подвыпивших здоровенных американских моряков в белых панамах; низкорослого русского купчика, по виду нувориша, оживлённо доказывающего что-то длинному сухопарому иностранцу с трубкой в зубах; крестьян, глазеющих на богатые витрины магазина Кунста и Альберса; бегущего трусцой с корзинами на коромысле желтолицего сына Востока в синей куртке и коротких штанах; морских и армейских офицеров – военных было особенно много. То и дело попадались странные фигуры – солдаты, грязные и небритые, в лохматых маньчжурских папахах и рваных шинелях; они брели по улице группами и в одиночку, приставая к прохожим.

— Вот они, герои Мукдена и Ляояна, — сказал извозчик. — Христарадничают теперь… — он повернулся к пассажиру, желая ещё что-то сказать, но, не заметив сочувствия в чёрных бесовских глазах седока, смолчал, вздохнул только: — Эх, жисть!..

Внезапно воздух содрогнулся от орудийного залпа. Потом раздался ещё один, потом ещё…

— Что это? — спросил Сиротин.

— А салют. В честь царя-батюшки. Сегодня 21 октября – день восшествия на престол, неуж забыли? Поэтому и пушки палят, и флаги вон висят, и в Успенском соборе литургию служат…

— Вот оно что. — безразлично промолвил пассажир.

— А ещё, сказывают, сегодня в газетах царский манифест о свободе пропечатали… Может, ещё и поэтому бухают…

О манифесте 17 октября Сиротин уже знал и только подивился тому, как поздно он дошёл до Владивостока. «Край света, господи, край света!» — снова тоскливо подумал он, и ему вдруг стало остро жаль себя. Вспомнились гранитные набережные Невы, белые ночи, глаза мадмуазель Жаннет, загадочно мерцающие из-под чёрной вуали…

— А это тоже в честь царя-батюшки. — услышал он хриплый голос извозчика и взглянул, куда тот указывал.

Неширокая улочка, бросившись по склону сопки вниз, пересекла Светланскую и упала в море, закончившись подле воды пристанью, у которой теснилось множество лодок и яхт. Недалеко от берега над улочкой подобно окаменевшему Гулливеру раскорячились огромные узорчатые ворота, увенчанные двуглавым орлом.

— Это что, уже сейчас построили? — удивился Сиротин.

— Не… Это в девяносто первом годе, когда царь-батюшка, был он тогда, кажись, цесаревичем, приезжал во Владивосток, — извозчик покрутил головой, вспомнив, очевидно, что-то смешное. — Наши купчишки-то – умора! – выпрягли лошадей из экипажа и сами повезли его по городу…

— Провинция! — поморщился Сиротин.

Извозчик не расслышал или не понял слова, сказанного седоком, но, уловив осуждающую интонацию, подхватил:

— Во-во! И я говорю: нахрена были нужны эти ворота! Одного кирпича сколь ушло – цельный дом можно построить!

Неподалеку от нелепых в своей помпезности царских ворот бурлила толпа горожан, мастеровых, солдат и матросов. На каменном крыльце этнографического музея стоял высокий молодой человек в форме военного чиновника. Правую руку с зажатой в ней фуражкой он то и дело выбрасывал вперёд и говорил что-то так темпераментно, что почти каждая его фраза встречалась восторженным гулом.