Ярмарка!..

Может быть, целый год каждый ждал этого великого дня. И вот наконец он наступил…

…Ранним утром, когда на траве еще искрилась роса, а с голубых озер струился легкий пар, мы, ребячья ватага, все одетые в новые цветные сатиновые рубахи и штаны с лампасами, уже поджидали Кодьку у его дома.

Кодька вышел из ворот в своей форменной фуражке с серебряным гербом, в белой полотняной рубашке и длинных, навыпуск, брюках с голубым кантом….

— Пошли, ребята! — сказал он.

Мы тронулись в путь.

До Ярыженской было верст семь-восемь.

Стояло тихое, задумчивое утро. Из-за верхушек левад тянулся ввысь багровый шар солнца.

По дорогам и тропам к Ярыженской беспрерывными лентами тянулись целые обозы подвод, запряженных быками и лошадьми. Телеги полны людьми. За телегами бредут на привязи лошади, коровы, бычата для продажи. Справа и слева обочь дороги большими группами идут молодые нарядные казаки, бабы, парни, девки. На девушках и молодых бабах широкие цветастые юбки, шелковые кофточки, махрастые, броских расцветок и тонов, дорогие платки. Казаки и парни, как лохмоногие петухи, шагают в широченных, синего сукна, с алыми лампасами, шароварах. На них переливаются разноцветьем атласные рубахи, вспыхивает солнце на голенищах их лакированных сапог.

Отовсюду слышатся смех, гогот, веселые возгласы, песни.

Мы, ребята, как воробьиная стая, перелетаем от одной группы к другой, всюду успеваем побывать: и среди поющих какую-то задорную, залихватскую казачью песню парней, и среди девушек, радостных и смеющихся.

Из-за левад доносятся пронзительные мелодии шарманок. Мы вглядываемся туда: сквозь ажур ветвей белеют ярмарочные балаганы.

— Ура-а! — кричит Кодька, бросаясь вперед.

— Ура-а! — подхватываем мы и кидаемся вслед за ним.

Навстречу нам плывет ярмарочный гул. Все здесь стонет, ревет, надрывается. У каруселей и лодочек визгливо и нудно поют шарманки. У балаганов рычат в трубы клоуны, зазывая народ на представление. Тонкоголосо тянут песню слепцы… Бренчат балалайки, визжат флейты… Все в движении, народ толкается взад-вперед между шатрами и палатками… Под смех и испуганные выкрики толпы пьяный цыган борется с не менее пьяным медведем.

Хотя я и не впервые попал на ярмарку, но она меня прямо-таки очаровала. Удовольствий здесь было хоть отбавляй. Мы лазали на верх каруселей, крутили их, за что хозяин разрешил нам прокатиться на деревянных конях; лакомились мороженым, которое в то время нам, деревенским ребятам, было в диковинку; смотрели на женщину-русалку с рыбьим хвостом и на женщину-паука; хохотали до упаду над острыми прибаутками клоунов, паясничавших у балаганов, где шли представления.

Много увидели мы в тот день интересного. Солнце клонилось к закату, когда некоторые из нас стали намекать на то, что пора уже, дескать, и домой собираться.

— Погодите, ребята, — подмигнул нам Кодька и остановился около торговца, хрипло выкрикивающего:

— Любая вещь пять копеек!.. Пятак — любая вещь!.. Только пятак! Пять копеек!.. А ну, налетай!

— Видал его? — кивнул на торговца Кодька.

— Очки, крючки, брошки, ложки — пятак!.. — выводил торговец. — Пятак на выбор!.. Снимательные картинки, для чулок резинки — все по пять копеек! Занимательные книжки, игральные картишки, носовые платки, детские катки! Все по пять копеек!

— Ребята, — таинственно проговорил Кодька, — интересные вещи он продает… Давайте «купим» у него, а?

— Да у нас уже денег не осталось, — наивно заметил я.

— А они нам не нужны, — рассмеялся Кодька. — Мы без денег у него «накупим» товару… Давайте так: подойдем к нему все гурьбой. Я навроде буду покупать, прицениваться, рассматривать товары, а вы станете сзади меня… Как торговец засмотрелся, я под мышку вещь, а вы сзади хватайте и передавайте другому. Ладно?..

Мысль эта понравилась нам.

— Ладно, — согласились мы.

— Ну, пошли «покупать», — захохотал Кодька, таща нас к прилавку, на котором были разложены пятикопеечные товары.

— Любая вещь пять копеек! — выкрикивал длинновязый, худой, как высушенная тарань, торговец. — Пять копеек!..

Как только он заговаривал с каким-нибудь покупателем, Кодька совал под мышку первую попавшуюся ему под руку вещь. Мы подхватывали ее и передавали друг другу, пока она не исчезала у кого-нибудь из нас в карманах.

Нам это нравилось. Мы так увлеклись своей «игрой», что вскоре на прилавке незадачливого торговца товаров заметно поубавилось. Торговец с беспокойством стал поглядывать то на Кодьку, то на нас, то на убавляющиеся товары.

— Молодой человек, — сказал он Кодьке, — ты уже час стоишь у прилавка, а ничего не купил. Отходи!.. Дай другим подойти к товарам.

— Как так не купил? — огрызнулся Кодька. — На гривенник давай вот те очки и карандаши цветные.

Торговец взял гривенник и, завернув в бумагу очки и карандаши, передал Кодьке. Оставаться теперь у прилавка было нельзя. Хохоча и дурачаясь, мы отошли от него.

— Ну, ребята, — сказал Кодька, — теперь домой!.. Товаров «накупили», всего насмотрелись.

Мы завернули в лесок и высыпали в кучу все, что успели наворовать у торговца. Чего только тут не было. Очки, свистки, монисты, куколки, подвязки, ручки и прочая мелочь.

— Ну, давайте дуван дуванить, — сказал Кодька как заправский атаман средневековой казачьей разбойник чьей ватаги и стал наворованное делить на восемь равных частей, никого не обделяя.

Каждому мальчишке досталось по пять вещей, на двадцать пять копеек. Следовательно, мы обокрали торговца на два рубля. А у того, видимо, и всего-то товару было рублей на десять.

Я вспомнил желтое испитое лицо торгаша, его потрепанную одежду, голодные глаза, и мне его стало жалко. Может быть, на эти товары бедный человек истратил все свое состояние, надеясь заработать несколько рублишек, а мы вот обокрали его.

— Бери, Сашка, это твои, — указал Кодька на мою долю.

— Не возьму.

— Как — не возьмешь? — изумился Кодька. — Это почему же?

Моим отказом были поражены и все ребята.

— Почему ты не хочешь взять? — допытывался Никодим. — Ведь это ж твоя доля, а раз твоя — то и бери.

— Не хочу вором быть, — сказал я мрачно.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Кодька.

Засмеялись и ребята.

— Подумаешь, какой честный нашелся, — проворчал Кодька. — Бери!.. Да пошли домой, а то уже поздно.

— Бери уж, Сашурка, чего там, — стали уговаривать меня и ребята.

Коля Самойлов собрал мою долю и стал засовывать наворованные вещи в мои карманы.

Потом в нашей квартире долго валялись без всякого употребления эти украденные вещи, напоминавшие мне о моем позоре.

Леля Морозова занималась со мной месяца полтора. Хотя сдавать экзамены в духовное училище я и не поехал, зато меня без экзаменов приняли в третий класс станичного двухклассного училища.[7]

…Учеба захватила меня. Учился я только на пятерки. Смущало меня лишь то, что в классе я был самый большой, почти на голову выше всех учеников. Мне шел четырнадцатый год. Роста я был высокого, и среди своих маленьких одноклассников выглядел настоящим Гулливером.

Экзамены я выдержал и с похвальным листом перешел в четвертый класс. Из Усть-Медведицы на каникулы приехали «духовники».

Началось наше ребячье привольное летнее житье, полное увлекательных приключений и забав.

Вставая утром, я хватал кусок хлеба и бежал на улицу. Там меня уже ждали друзья. Мы отправлялись на целый день в лес, на реку. Купались, жарились на солнце. От загара мы стали совсем черными, носы у нас облупились, а волосы так выгорели на солнце, что были как седые.

Учитель Морозов имел небольшую, хорошо подобранную библиотечку.

В свободные часы, когда мне не надо было помогать отцу, я укрывался где-нибудь в лесу или на лугу от досужих глаз и предавался чтению Джека Лондона. Как живые, передо мной возникали образы сильных, волевых людей — золотоискателей Клондайка. Не отрываясь, запоем читал я «Мартина Идена», переживая все его злоключения. Я искренне, всем сердцем полюбил умных собак Белого Клыка, Джерри и Майкла…