Выслушав укоризны отца, Халий врывался в покои Ахиль и с утроенной прытью пытался исправить ситуацию, избивая девчонку повсюду, кроме лица, и обвиняя в бесплодии и ереси.

Гор пару раз порывался поговорить с царем, но в последний момент одергивал себя: семейные дела Далхоров не имеют к нему отношения. Хватило того, что он безнаказанно имел Джайю незадолго до ее отъезда. Рисковать, отвечая на вопросы в духе "А почему тебя это интересует?" — нет уж, его жизнь и без того вполне интересна.

Даже черствое сердце Гора, отдававшего распоряжения страже недалеко от покоев царевны, дрогнуло от надрывного срединощного женского крика.

Довольно быстро царевич вывалился из спальни Ахиль и как ни в чем не бывало свернул в мужское крыло. Змей поколебался и, немного выждав, без приглашения зашел к девчонке.

Ахиль сидела на кровати, обливаясь слезами. Она плакала тихонечко, чтобы никто не слышал. Зажимала рукой рот, стремясь подавить всхлипы. Плечи вздрагивали, на простынях виднелись пятна крови. Рядом с кроватью валялся нож для фруктов.

— Что… Что вы здесь делаете? — Ахиль заметила незваного гостя только несколько секунд спустя, когда услышала звук закрывшейся двери. Тут же попыталась утереть слезы и повысить голос, но лишь сорвалась на шипение:

— Немедленно покиньте мою комнату. Не то я… Не то я… — и зарыдала еще горче.

А что она? Она просто женщина — в стране, где быть женщиной означает быть мужской собственностью вроде лошади или стула. На нее свалили все хозяйственные обязанности, и теперь Ахиль командовала поварами и лакеями, но правую руку Стального Царя ей не обрубить, даже если Змей сейчас сам влезет на нее, изнасилует и изобьет повторно. Самое большее, его прилюдно выпорют, однако наедине Алай слова не скажет. Сейчас Змей куда ценнее бесплодной невестки, а ей за подобное потом еще и достанется от Халия, да так, что…

— Госпожа, — позвал Гор.

Молодая женщина вздрогнула и сдавленно попросила:

— Я умоляю вас, Змей, уходите. Если нас увидят…

— Даже если увидят, меня они боятся больше, чем вашего свекра, — перебил он, поднял с пола шелковый плед, накинул женщине на плечи. Она вздрогнула, озираясь, пока он укутывал ее, и все еще просила выйти из комнаты.

— Тише, — проговорил он, обняв ее, и Ахиль затрясло еще сильнее. — Тише.

Дьявол, он стал добрее… ну да ладно, он все равно уже здесь, обнимает невестку царя.

— Чт… что вы делаете? — выдавила Ахиль еще более затравленно, сжавшись в измученный комок несчастья.

— Не бойтесь, это объятие совсем другого рода. Я не претендую на вас, — успокоил Гор не столько словами, сколько голосом.

— То… тогда п-почему? — она впервые посмотрела на него — по-прежнему напугано.

Гор пожал плечами:

— Потому что мы рождаемся в крови и умираем в крови, — совсем непонятно объяснил он. — Но если умереть в крови — всегда честь, оказанная тем, кто удостоился эгиды Матери Войны и Сумерек, то родиться в крови — едино для всех. Чтобы Шиада могла призвать на войну тех, кто ей верен, Иллана должна истечь кровью и привести в этот мир жизнь. Поэтому я здесь.

Ахиль запуталась окончательно. Так он язычник? Как ее сестра? Как такое вообще возможно в стране со столь радикальной верой в Христа?

— Я не могу заботиться о вас, как велит Промысел Всеединой, это долг другого рода. Но я могу объяснить, что мной движет.

Ахиль закусила губу. Все равно это ничего не меняет и от нее едва ли требуется как-то реагировать. Да и сил на это просто нет: пульсирующая боль наплывала во всем теле с каждым следующим ударом сердца.

— Халий наследник, — продолжил Гор, — не в моих силах ему препятствовать. И я совершенно не могу облегчить вашу участь. Велите служанкам сменить простыни, чтобы не видеть этого, и постарайтесь поспать. Пусть скажут, что вы больны. В конце концов, не соврете, — он оглядел царевну и поднялся.

— Спасибо, — услышал он хриплый и влажный голос Ахили уже у двери. Гор вдруг замер, нахмурился и, решившись, обернулся.

— Почему у вас нет детей?

Ахиль подняла голову и уставилась на Змея в упор.

Высоко над столицей Адани Шамши-Аддадом взвился старинный причет, когда Сафира, первая жрица страны, поднесла факел к погребальному костру царицы.

"Эйя поправится, ты же обещала" — свирепел Тидан, царь, когда ему доложили о смерти супруги. Сафира никак не оправдывалась. Эйя, конечно, слабела с возрастом, но в ее простуде не было ничего опасного. Она должна была поправиться. А теперь — уходит к Нандане. Замыслы Праматери недоступны людям, пора признать.

Майя держалась младшего брата Салмана, который прибыл для погребения венценосной матери. Старший, Сарват, был до того озлоблен, что к нему страшно было подойти. Отец от горя перестал замечать детей. Таммузу вовсе отвели место в третьем или четвертом ряду среди присутствовавших на проводах. А Данат, жених, при всем его благородстве и сочувствии, вызывал у Майи непреодолимое раздражение и злость, особенно отвратительными ей казались его уродливые шрамы.

Тидан был безутешен. Стоя ближе всех к костру, он мог без труда прятать слезы от остальных. Тридцать лет назад он презирал отца, запретившего ему жениться на плебейке, в которую Тидан тогда был по уши влюблен, и женившего его на Эйе, девице тоже не самого высокого, но, безусловно, знатного происхождения. Следующие три года он терзал жену равнодушием и связями с другими женщинами, подрывая ее авторитет, потакая прихотям. Но шло время, и вот сейчас Тидан осознал, насколько изменился.

Когда Тидан спешил в покои царицы в день ее угасания, задавался вопросом "Как?". Но едва сегодня полыхнул костер, все утратило смысл. Какая разница, как и от чего Эйя умерла, если это знание все равно не вернет царицу к жизни?

Ни ее, ни младшую из детей Тидана и Эйи — девочку, что родилась пару лет назад, которая подхватила болезнь от матери и угасла еще быстрей.

В мрачные двенадцать дней траура по умершей царице Тидан отказывался выходить из царского покоя. Никакие заботы государства его не занимали, никакие дела не беспокоили. Сколько раз пытался Сарват пробиться к отцу, чтобы, хотя бы сообщить опасения Сафиры насчет яда, повинного в смерти ее величества. Сколько раз другие дети пытались поговорить с отцом. Результата не было никакого, и, когда Тидана, наконец, убедили выглянуть из комнаты, стало очевидно, что царь Адани взошел на прощальный костер вместе с женой.

А то, что осталось совсем скоро передаст власть одному из сыновей.

Этим и следовало воспользоваться.

Если бы отец, государь Западного Орса, был в те дни рядом, Таммуз мог бы, вздернув подбородок, сказать ему: "Вот видишь. То, что ты отвернулся от нас, ничего не значит. Сам Господь на нашей стороне". Но государственные дела достались теперь Сарвату, и это осложняло все. У молодого царевича твердая рука, крепкая хватка и непомерная гордыня. Еще бы, двадцатилетним недоумком (пусть даже в содружестве с Железной Гривой и командующим Данатом) выиграть войну у Стального Царя. Такое кому хочешь, вскружит голову. Когда Сарват всецело возьмет власть в свои шрамованные руки, планы Таммуза провалятся в адово пекло, да и сам пленный царевич, видимо, отправится туда же. День близок, так что действовать сейчас — самое время.

Берад и Кэй послали гонца вперед в родовой замок Лигар предупредить о возвращении. Тем больше было их удивление, когда Шиада с дочерью не показалась ни во дворе, ни в гостиной.

— Где герцогиня? — насупился Берад, спрашивая Ганселера.

Начальник замковой стражи Ганселер, приставленный к Шиаде едва ли не личным телохранителем, как редкое доверенное лицо, обычно приветливый, теперь был угрюм.

— С обратной стороны озера, — мрачно отозвался мужчина. — Я провожу, если хотите.

При том, что Берад и сам прекрасно знал дорогу, отказываться не стал. Если Ганселер предлагает проводить, значит, Шиада там не потому что, сбежала. А значит, что-то случилось. Мешкать нельзя, а в дороге можно будет вызнать, что к чему.