— Гнилая горячка, — пояснил Ганселер, когда все трое мужчин подстегнули лошадей.

Берад перепугался ни на шутку, побелев, как снег.

— Герцогиня жива, — поспешил успокоить Ганселер. — Но она лично следит за сожжением зараженных. Может, вам удастся убедить ее вернуться в замок. Она постоянно там и, естественно, почти не ест и не пьет, чтобы не заразиться.

Фух, выдохнул мужчина. Главное жива, а с очередной жреческой придурью всесожжения или жертвоприношения Праматери, или что там опять пришло ей на ум, он как-нибудь справится.

— Я думал, гнилая горячка свирепствует в Утсвоке, — заметил Кэй. — Королю докладывали о напасти в тех землях.

— К нам прибыла одна гостья…

Берад поджал губы еще до того, как Ганселер рассказал подробности.

Взору герцога вскоре предстала картина прибрежного пустыря, вздернутого рытвинами. Лагерь с лазаретом и котловинами для сожжения простирался за пару миль от озера — видимо, чтобы не заразить воду. Здесь лекари заботились о тех, у кого, по их мнению, еще был шанс выжить. Могильные ямы дымились от затухших пожарищ в явном ожидании пожрать кого-нибудь еще.

Герцогиня, облаченная в простое грязное платье, стояла у одной из таких ям. Перед ней был сложен костер, на котором лежало многократно завернутое в плотное полотно тело. Увидев его, Ганселер содрогнулся и отвернулся: его сына тоже сожгли.

— Шиада.

Берад широко шагнул к супруге, распахивая объятия. Но Шиада, измученная и худая, перевела на него полный растерянности взгляд, а на объятие никак не отреагировала. Подоспел один из лекарей, завидев лорда, поклонился и, хмурясь, сообщил, что все готово. Берад уставился на знахаря суровыми глазами поверх головы жены, не совсем понимая, о чем речь.

— Что готово? — вслух уточнил Кэй, видя, что отец, кажется, теряет чувство происходящего.

— Мне очень жаль, — Ганселер, наконец, взял себя в руки. — Ваша дочь, милорд, Тай…

— Заткнись, — одернул Берад, сжав жену в руках до синяков.

Шиада вздрогнула и с невиданным остервенением вцепилась в одежду мужа в немом непроглядном отчаянии.

Ном-Корабел пожаловал в кабинет танши раньше назначенного срока и, потоптавшись в дверях, напросился "побыстрее закончить с вопросами". Бану отвлеклась от разговора с братом и перевела глаза на старого моряка.

— Да вопрос у меня пока один, Ном. Что там за соседский подарок?

— А толку-то говорить? — корабел вмиг разулыбался до того лукаво и по-стариковски обворожительно, что у Бансабиры не осталось выбора. Она оглянулась на Лигдама, сидящего в углу:

— Перенеси все оставшиеся встречи на завтра.

— Бану? — протянул Русса с вопросом.

— Поехали, сопроводишь меня, поболтаем о чем интересном, — она поднялась с места, а Лигдам, подскочивший тут же, уже протягивал легкую накидку. Скоро осень, а с моря всегда дует настойчивый ветер решимости.

— Куда? — Русса тоже подобрался.

— И так понятно же, — буркнул Ном, расплываясь в улыбке. Он обожал людей, легких на подъем, поэтому танша понравилась ему с первой минуты.

— Поглядим на подарок Маатхаса, — она накинула покрывало на плечи и уже шла к двери.

— Кто сказал, что он от Маатхаса? — спросил Русса чуточку восхищенно и не надеясь на ответ. Бану оглянулась, толкая входную дверь, и чуть вздернула брови:

— Право, ну не Яфур же Каамал и, тем более, не Этер удумали слать мне подарки. К тому же на верфь. Яфур вообще сам хоть раз выходил в море? — спросила уже в коридоре.

— А как, вы думаете, он сколотил свое состояние, если не морским грабежом? — отозвался Ном, ехидничая.

— А… рудники? — нахмурилась Бану. — У него же серебряные рудники во всю центральную полосу…

— Ага, как же, рудники, — буркнул Ном. — У вас они, между прочим, тоже есть, и что?

Хороший вопрос, подумала Бану, вытаращив глаза и уставившись перед собой. Благо, компания поспевает позади и ее изумленной физиономии никому не видать.

От огромного фрегата о четырех мачтах, присланного Маатхасом, у Бансабиры перехватило дух. Он был великолепен и неповторим, раздуваясь лазурным, как бескрайнее небо, парусом, который трепетал и колотился о воздух, как влюбленное сердце.

Молодая женщина непроизвольно положила ладонь на грудь, пропустила выдох, потом вдох — и поняла, что там, под ладонью, откликается на статного красавца со всей силой.

На которого из них, в душе улыбнулась Бану: на фрегат, бизань-мачта которого украшена резным изображением владычицы севера, или на мужчину, что спустил его на воду?

— Тану, — подковылял Ном-Корабел. Пока Бану, затаив дыхание, разглядывала подарок "друга", у старика в руках откуда-то появился небольшой серебряный ларец. — В каюте капитана было это. Вам, как пить дать, но я забрал до поры до времени: матросы ленивы, как крысы, а вот нюх, как у собак.

Бансабира прошлась по старику заинтересованным взглядом.

— Открой.

Ном немного растерялся, помешкал — невежливо как-то — но подчинился. Внутри ларца лежала небольшая записка за нетронутой печатью из темно-голубого сургуча. Бану решительно взяла бумагу, коротко оглядела брата и корабела.

— Я прогуляюсь.

Мужчины поклонились вслед уходящей госпоже.

Бансабира направилась к пристани. На верфях было прохладно. Сильный северный ветер бил в лицо, разметал волосы и выдувал страхи. Женщина сломала печать и развернула лист.

"Говорят, труднее всего — искать своего счастья. Но еще труднее, найдя, раз за разом искать повод, чтобы приблизиться к нему. На этот раз я так и не сумел ни отыскать таковой, ни придумать.

Все они сводятся к Вам".

Бану замерла над сиротливыми строчками посреди листка, не зная, куда себя деть, чем отозваться, что решить и кого выбрать. Слова деда не шли из головы. Доверие — самое важное, доверие, доверие… Не любовь, не прихоть или страсть, не родство и даже не единство целей. Доверие, доверие, доверие. Насколько может она, урожденная тану Яввуз, третий номер в сто девятом поколении Клинков Матери Сумерек, Бансабира Изящная довериться хоть кому-нибудь?

Женщина скомкала лист непроизвольным отчаянным жестом. Сильный северный ветер разметал все дельные мысли в голове, бил в грудь и разил прямо в сердце.

Оборотная сторона свободы — ответственность за нее.

Заместитель коменданта в военной академии Пурпурного дома, среднего роста и невыразительного облика, узнав, что готовить отчетность о проделанной работе предстоит ему самому, увидел в сложившейся ситуации предзнаменование и благоволение Судьбы. Какой отличный представился шанс показать все, на что способен.

Взявшись со всем рдением за исполнение поставленной задачи, замкоменданта принялся с настораживающей дотошностью копошиться в бумагах, гонять офицеров-наставников и обучающихся, и стремился отразить в докладе великой госпоже Пурпурного дома самую распоследнюю мелочь. Гистасп, принимая доклады, поначалу утомленно вздохнул — ничего не поделаешь, придется заночевать. Отправив гонца в чертог с донесением танше, альбинос расположился в предоставленном покое. Генерала армии встречали с почестью, так что комнату он занимал ту же, что в дни посещений занимала и Бану.

Когда, однако, и на второй день замкоменданта сообщил Гистаспу, что отчет пока не готов окончательно, тот, чуть дрогнув в лице, изогнул вопросительными дугами брови и умиленно протянул:

— Да ты что. В самом деле?

Не знавший Гистаспа старший офицер академии воспринял его расположение как добрый знак и принялся с утроенной прытью выполнять вверенное дело. Но когда на третий день пребывания в стенах академии Гистаспа, замкоменданта опять несколько виновато сообщил, что "тайное женское подразделение находится под прямым ведомством ахтаната Бирхана, а потому, чтобы собрать хоть какие-то сведения, тщательно скрываемые начальством, требуется больше времени", альбинос рассвирепел: