— Он — нет, — согласился Гистасп. — Но Русса мягок, достаточно банального красноречия, чтобы сдвинуть его с места.

Бансабира подавилась воздухом.

— Адар — самый замкнутый молчун из всех, что я знала. Он угрюмый, несговорчивый и надменный. Он в жизни не смог бы убедить Руссу действовать в его интересах.

— Не смог бы, — снова согласился Гистасп. — Но Отану это не составит труда.

Бансабира бесшумно вздрогнула.

— Они близки? — сестринское сердце не желало допускать самого худшего, но рассудок подсказывал, что готовиться надо именно к такому. И горький опыт без конца подкидывал памяти известные дни Бойни Двенадцати Красок.

— Не могу знать. Они ведь не пленные, — усмехнулся Гистасп и пустился в рассуждения, — чтобы быть под моим попечительством. Это скорее работа по руке Серту. В любом случае, госпожа, прошу, не верьте никаким заверениям и мольбам о прощении на коленях, о которых вы говорили. Вам ли, распознавшей талант Юдейра в неприметном сопляке, не знать, что такое лицедейство? К тому же, если наши опасения небеспочвенны, может, Отан просто пытается использовать Руссу?

Бансабира, бледнея от каждого слова генерала, задрожала всем телом. Это его опасения, а не их. Стараясь унять чувства, Бану закусила губу, но это не помогло.

— Ты, — она настойчиво искала что-то в почти бесцветных от света факела глазах альбиноса, — ты пытаешься рассорить меня с братом?

Гистасп помедлил с ответом, подбирая слова.

— Я пытаюсь убедить вас сохранять бдительность.

Бану растерялась окончательно.

— Не забывай, ты наставлял Руссу. И если сомневаешься в его преданности, значит, мне следует сомневаться в твоей.

Гистасп не дрогнул ни одним мускулом:

— Тогда сомневайтесь.

— Гистасп, — ошеломленно выдохнула танша.

— Вы и так доверяете слишком многим, тану, — непреклонно продолжал Гистасп.

Бану молча мотнула головой.

— Да, — настойчиво опроверг альбинос. — Как минимум двум — Юдейру и Гору. А еще, судя по всему, дяде и деду. Тану, — Гистасп внезапно умолк и, ничего больше не говоря, смотрел госпоже прямо в глаза.

— Ты хочешь, чтобы я доверяла только тебе, — также не отводя глаз, ответила танша.

Гистасп содрогнулся, пронзенный откровением, которого не осознавал так долго. Тем не менее, было бы ошибкой сейчас подтверждать его.

— Я хочу, — дрожащим голосом поведал он, — чтобы вы жили и правили.

Видя, как на лице танши колеблются тени огня, выдавая внутреннее смятение женщины, Гистасп продолжил:

— У каждого под небесами своя роль. Ваша — владычествовать. Моя — оберегать ваше владычество.

Бансабира переменилась в лице: краски отлили от щек, глаза приобрели голодное выражение.

— И как давно, — холодно осведомилась танша, — ты вбил себе это в голову, Гистасп?

Альбинос затянул с ответом. Раздумывая, медленно блуждал глазами по темноте, будто она могла подсказать или помочь вспомнить. Наконец, мужской взгляд остановился на лице госпожи.

— Я не помню, — честно ответил генерал.

Бансабира громко выдохнула и откинулась на каменную плиту за спиной. Не о чем говорить, — гласила ее поза.

— Проваливай.

— Госпожа…

— Вернись к остальным и скажи, со мной все в порядке, — с нажимом повторила танша. — Пусть с этого вечера Серт тайно следит за братом, Лигдамом и Раду. Дадим возможность проявиться и, либо оправдаем, либо… — Бану опустила взгляд. Решимости вынести приговор заведомо не доставало, и весь пыл воинственности в грозной "защитнице" угас.

— Понял, — Гистасп еще хотел что-то спросить (Бансабира видела по мерцанию зрачков в пляшущих отблесках огня), но проглотил все вопросы.

— Факел свой оставь, — Бансабира перевела дыхание и вернулась к привычному, чуть снисходительному и бесстрастному тону высказывания. Кивнула на металлический обруч в стене над могилой отца, где торчал источник света. — Возьми мой, он уже догорает. Выйти отсюда — тебе хватит, а я посижу пока. Чтобы разобраться в происходящем, надо больше света.

— Хорошо, госпожа, — Гистасп, встав, глубоко поклонился.

— Не вздумай сеять панику. Я скоро.

Гистасп второй раз за встречу усмехнулся:

— О, так и передам, — улыбнулся альбинос в ответ. Бану кивнула на проход:

— Иди давай.

Мужчина поменял факел над головой госпожи и двинулся обратно, надеясь, что его словам поверят просто так: в конце концов, у него уже был горький опыт иметь пятно на совести и репутации. Если что-то случится еще и с его дочкой, Гистаспа попросту заклеймят и колесуют.

Если сама танша не сделает чего-нибудь раньше.

Прежде Гистасп частенько одергивал Гобрия от привычки высказываться в присутствии тану, о чем и как вздумается. Сейчас подобный совет "держать язык за зубами" был как никогда нужен ему самому.

Где-то на середине тракта к выходу из склепа Гистасп замер. Неужели все эти годы он и правда, как наивный мальчишка, жил в иллюзии? Он всегда поддерживал дистанцию между Бану и подчиненными: Гобрием, Раду, Юдейром и всеми другими. Но когда, подумав, что уже можно, попытался сам сократить ее, стало очевидно, что это не он, а Бансабира всегда держала подчиненных на расстоянии. В том числе его, Гистаспа.

Сердце альбиноса упало: чтобы их ни связывало генерала и госпожу, Гистасп ничем не отличался от остальных ее подданных. Когда придет время, тану пожертвует им без раздумий, как пожертвовала в свое время Юдейром. Что было бы, откажись Юдейр принять предложенную роль убийцы из тени, навеки безвестного и мертвого для всех? Что будет, если от выбранной ею роли откажется он, Гистасп?

Невольно мужчине вспомнилось приветственное торжество в Орсе. В тот вечер, поддавшись хмелю, он отчаянно желал овладеть Бану. Сейчас подобная затея казалось не столько постыдной, сколько абсурдной. Как только в голову пришло? Невозможно ведь ни подойти, ни дотронуться до женщины, что стоит на противоположном краю карьера.

Почему она стоит там, не подпуская никого? Даже его, Гистаспа, который, спустя всего год под началом Бану Яввуз, стал ей верен больше, чем себе. Почему на вершине только одно место?

Потому что на деле она глупее, чем кажется, и ни о чем не догадывается? Или потому, что Бансабира Яввуз непростительно умна и знает все?

Спустя несколько секунд Гистасп осознал, что не дышит. Он судорожно вскинул руку к горлу, потер кадык, будто проверяя, способен ли вообще дышать, цело ли еще горло. Начал оглядываться, поддаваясь приступу паники. Тени тревог накинулись со всех сторон: склеп, злопыхатели, танша, обученная убивать и видеть в темноте… Да, Бансабира видит в темноте, со злой иронией признал мужчина. Видит и все знает. О нем, о Гистаспе, знает.

Справившись со страхом кое-как, Гистасп постарался восстановить дыхание и заставил себя сделать следующий шаг.

Воздух. Надо просто выйти на воздух.

Бану сидела, чуть запрокинув голову и уставившись в темноту, скромно озаряемую угасающим огнем надежды. Голову ломило. Женщина распустила хвост на затылке, принялась перебирать волосы, надавливая на череп, растирая виски и темя. Да, намного приятней, когда это делают чужие руки. Но чужое присутствие мешает всякий раз, когда надо всерьез задуматься. Здесь ее не должны были беспокоить.

Вокруг покоились предки: почтенный неизвестный дед Бирхан и державная бабка Бануни, любящая мать Эдана и заботливый отец-тан Сабир, и множество тех, чьи имена с трудом всплывают в мутной воде беспамятства. Здесь когда-нибудь упокоится и она, и ее брат Адар, и ее сын или сыновья, дядя Тахбир с детьми. Минет тысяча весен, и места в склепе закончатся. Тогда какой-нибудь далекий ее, Бансабиры, потомок велит начать с первой могилы заново: он развеет прах давно почившего предка по ветру с вершин Астахирского хребта или у берегов Тархи. Душа умершего к тому сроку уже неизменно преодолеет Круг рождений и перерождений и вновь шагнет за порог этой, земной жизни, чтобы снова быть таном, а, умерев, опять возлечь в фамильном склепе Яввуз. В той из могил, откуда, дабы освободить место, накануне его захоронения извлекут останки предшественника и также развеют по ветру.