Статья профессора Драверта, его страстный призыв позаботиться о неведомых человеческих существах, затерянных в дебрях студеного края, взволновали меня. Но почему они сохранились именно в суровых просторах Якутии? Ответ, казалось, напрашивается сам собой. Здешнее население осваивало только определенные жизненно важные для него районы: якуты — низменные участки около озер и рек, пригодные для скотоводства; таежные юкагиры — рыбные места; оленные юкагиры, чукчи, эвены — лишайниковую тундру и лесотундру; охотники-эвенки — таежные угодья, изобиловавшие лосем, диким оленем и пушным зверем. Суровая горная страна Восточной Якутии — Джугджур, таящая в себе величайшие в мире рудные и минеральные богатства, для этих народов была недоступна. Не интересовались до начала XX в. суровым Джугдужуром и пришлые русские люди. Естественно, что на эту малоизведанную тогда область и указал геолог профессор Драверт, как на район возможного проживания загадочных антропоидов. Логично? На первый взгляд очень. Но чем же здесь могут питаться люди? В горах нет рыбы, они крайне бедны зверем. Следовательно, если бы человеческие существа жили в этих местах, то им нужно было бы выходить в соседние районы для добычи пищи и сталкиваться с местными обитателями. Оставалось предположить, что в горах имеются какие-то природные оазисы, еще неизвестные географам и геологам. Однако это представлялось мало вероятным. Далее, если справедливо предположение профессора Драверта, что чучуна владеют огнем, то почему их становища не обратили на себя внимание охотников, путешественников? Почему никто не встречал женщин и детей из среды диких людей? В статье профессора отмечалось, что это наиболее слабый пункт в данной проблеме. Как выйти из круга этих противоречий? Видимо, немало вопросов по сути сообщения о диких людях возникло и у других читателей. И редакция журнала «Будущая Сибирь» поступила мудро, опубликовав в том же шестом номере рецензию известного тогда этнографа-якутоведа Г. В. Ксенофонтова на статью профессора Драверта. Рецензия застраховала редакцию от недоуменных писем читателей и по существу снимала вопрос, поднятый Дравертом. Вот сокращенный текст этой рецензии.
«Сообщение профессора Драверта о существовании в пределах Якутии «своеобразных представителей человеческой породы, близких по образу жизни к людям каменного века», основанное на рассказах тунгусов и якутов, по нашему мнению, должно быть отнесено к первобытным верованиям, отчасти к народному фольклору.
По старинным религиозным воззрениям якутов, горы, в особенности горные проходы, населяются особыми духами — иччи (лингвисты это слово переводят как дух, хозяин, владелец), которых нужно задобрить жертвой, чтобы они не причинили вреда проезжающим. Приведенное в статье Драверта фактическое сообщение его друга, студента Д. И. Тимофеева, не оставляет никакого сомнения в том, что мы как раз имеем дело с изложенными религиозными представлениями якутов.
Что же касается рассказов о диком охотнике «чучуна», весьма распространенных среди якутов и тунгусов Булунского и Верхоянского округов, то их надо рассматривать как результат пережитка древнейших верований туземцев Севера. По смыслу понятие «чучуна» близко к понятию Пана или Фавна — духов гор и лесов, долин и полей, которые своими криками (эхо, шум леса) наводят на людей внезапный страх.
Вот мои записи народного фольклора якутов Булунского района, характеризующие упомянутые образы якутской мифологии (со слов Афанасия Винокурова, якута 65 лет, Жиганского улуса).
Чучуна снимает шкуру с дикого оленя целиком, как мы сдираем шкуру с зайца, и натягивает на себя. Когда высохнет шкура и начнет сжимать его тело, он заводит такую же новую одежду. Говорят, он, подобно медведю, роет себе нору в земле. Люди редко встречаются с ним, но всегда видят его убегающим. Он будто бы бегает с быстротой летящей птицы. Ходит всегда один, при виде человека убегает.
Вот другое сообщение Ивана Борисова, 71 года, тунгуса Жиганского улуса.
Мээлкээн (это, очевидно, то же, что «мюлен», по Драверту) — дух земли, похож на человека, но лицо черное-пречерное, всегда самец. (И Пан у греков всегда самец, похотлив, охотится на женщин.) Отличается замечательной быстротой в беге. Когда увидит человека, прячется. Ловит домашних оленей и спутывает им тальником ноги. Это то же, что и злой дух (абаасы), но с просьбой о даровании удачи в промысле к нему не обращаются.
Чучуна, по данным якутских мифов, встречается всегда поодиночке. Если подходить к нему с точки зрения профессора Драверта, то подобный образ реального человека противоречил бы нашим обычным представлениям о первобытных людях, которые должны были бы жить небольшими группами. Следовательно, дикий охотник Драверта, бродящий в одиночку, — явление противоестественное. Да и вообще сама идея об особой породе людей, не обладающих членораздельной речью, с лицами, покрытыми шерстью, живущих подобно диким зверям в Верхоянском округе, представляется фантастической. Несколько десятков особей не могли бы преодолеть века и тысячелетия и дожить до наших дней. Значит, это — целое племя, и достаточно численное, чтобы поддерживать свой вид в природе. Они должны рождаться и умирать, иметь жен и детей, образовывать какую-то оригинальную форму сообщества, чтобы успешно бороться за свое существование. Проживая в стране девятимесячной суровой зимы, они должны были бы иметь какое-то хозяйство, устраивать себе стоянки и таборы с кострами, склады пищи, поддерживать взаимную связь… Если якуты и тунгусы, занимающиеся охотой, умеют находить и различать на снегу следы горностаев, хорьков, не говоря уже о более крупных зверях, то как же они могли бы не заметить тропы этих диких людей и не отыскать их скрытых таборов?
Существование дикого народа было бы более или менее правдоподобно, если бы указывалась какая-нибудь отдаленная, находящаяся в стороне от жилых пунктов, замкнутая и обособленная территория как район его постоянного обитания. А между тем на деле образ чучуны живет повсюду в области распространения северных якутов, от Хатанги до Индигирки, возможно, и еще восточнее.
Все изложенное доказывает, что представления о чучуна, или диком-, обросшем шерстью охотнике, нужно отнести к остаткам древнейших религиозных верований скотоводческих народов, занесенных на Север, по всей вероятности, якутами. Эти представления более отчетливо сохранились до наших дней у полярных якутов, более ранних колонистов бассейна Лены. Однако и у южных якутов можно найти следы подобных же религиозных ассоциаций. Так, например, по-якутски слово «чуучус» значит привидение, злой дух; «чуучустуур» (глагол) — испытывать на себе действие невидимого духа, подвергаться видениям, слуховым или зрительным галлюцинациям. Вероятно, что слова «чуучус» и «чучуна» находятся в лингвистическом родстве. Если так, то и понятие «чучуна» первоначально должно было означать не что иное, как привидение или дух, сошедший с неба на землю.
Статья профессора Драверта, будучи абсолютно неприемлемой по основному вопросу — побудить научные общества заняться поисками привидений, тем не менее представляет большой научный интерес, так как дополняет новыми материалами наши скудные сведения о верованиях якутов и тунгусов далекого Севера. Она важна и для наших антирелигиозников, так как дает весьма красноречивую иллюстрацию того, как иногда пустые фантазии и фольклорные образы в воображении многих поэтически настроенных и горячих голов принимают очертания живых существ, которые воочию бродят по горам и долам, смущая покой и приводя в волнение даже почтенных ученых».
Критический обзор статьи П. Драверта как будто бы давал ответ на все насущные вопросы. Итак, мюлены — это духи гор и ущелий, а чучуна — демонологический персонаж, собрат греческого Пана.
Основательные сомнения высказал Г. Ксенофонтов о возможности сохранения в Якутии каких-либо групп примитивного человека. Чтобы сохраниться в течение веков и даже тысячелетий в стране снегов и морозов, человеческое племя действительно должно было быть достаточно многочисленным. Как же оно могло остаться незамеченным коренными жителями — эвенками, эвенами, якутами? Мне вспомнились русские документы XVII–XVIII веков, свидетельствующие о поисках царской администрацией местных племен, уклонявшихся от налогов, выплачивавшихся драгоценными соболями и красными лисицами. Не так-то легко было укрыться от длинных рук московского царя. И все же объяснения Г.Ксенофонтова показались мне не безупречными. Почему духи вдруг приняли человеческий облик? Непонятным оставалось и то, почему рассказчики сопровождали повествования о них сценами убийства. Наконец, якутские эпические сказания — олонхо о похождениях героев, истреблявших чудовищ нижнего мира, никак не вязались с реалистическими легендами о чучуна.