Риз обхватил девушку под грудью. От соприкосновения с ее холодной кожей по его рукам побежали мурашки. С удовольствием погрузившись в теплую воду, Риз согнул колени, чтобы усадить девушку между своих ног. Голова девушки свесилась, как у тряпичной куклы, когда он потянулся вперед, чтобы закрыть кран. Вода, изначально прозрачная, теперь стала мутной и приобрела бледно-розовый оттенок. Риз прижал мертвое тело к себе, соединяя его холод с расслабляющим теплом ванной. Через единение жизни и смерти, через очищающее от грехов омовение исцелятся их сердца. Риз шептал ей нежные слова — даже те, в которые не верил, но был согласен с ними. Хотя они и отличались от привычных молитв. В любом случае, это то немногое хорошее, на что он оказывался способен большую часть своей жизни. Омыв розовой мыльной пеной ее тело и смыв кровь с себя, Риз обнял ее и застыл в такой позе, потерявшись во времени.

Когда вода остыла, пальцем ноги он открыл пробку слива и, оставив тело девушки качаться на поверхности воды, вылез из ванны, чтобы взять два полотенца — для себя и для нее. Сначала Риз вытерся сам, а потом выловил ее из ванной и промокнул изуродованную кожу полотенцем, стараясь собрать с нее всю влагу. Затем подхватил тело девушки и обнял, словно младенца, положив ее голову себе на грудь. Сдернув с кровати покрывало, покрытое грехом, стыдом и теперь уже засохшей кровью, он положил девушку в кровать, устроив ее голову на подушке, и закрыл ей глаза. Риз поцеловал ее в лоб — так делают, когда желают спокойной ночи ребенку — и скользнул к ней рядом, обняв за узкую талию обнаженное тело.

Риз не верил в молитвы. Он бросил это дело очень давно, за исключением тех случаев, когда просыпался в холодном поту, цитируя строки из молитвослова. А именно сейчас, в эту самую секунду, Риз очень нуждался в успокоении и знал, что не найдет его в одиночестве.

Но сначала ему нужно добраться до отца Салливана. Отец Салливан знал, где она. С этими мыслями Риз прижался подбородком к голове девушки и позволил своим глазам закрыться.

Впервые он спал без кошмаров.

Рен Соренсон в течение десяти лет пыталась по кусочкам собрать свою жизнь. Говорят, время способно залечить любые раны, но она частенько ловила себя на том, что проклинала всех, кто в это верит. Во всяком случае, чем старше она становилась, тем, похоже, сложнее получалось в это верить.

Однако чувства, затопившие ее много лет назад и казавшиеся незнакомыми, со временем стали ей понятны. Как бы ей ни хотелось возненавидеть Риза, она не могла. Ему принадлежала часть ее сердца. Часть ее души. Часть ее тела. Она пыталась отрицать это — и тогда, и теперь — но из этого ничего не получалось. Возможно, именно поэтому Рен никогда не сможет ничего изменить в своей жизни.

Она влачила свои дни, помогая жертвам сексуального насилия: держала их за руки, вытирала слезы и давала советы, в которые сама поверить не могла. Оставшись одна, Рен перебралась в монастырь, где монахини убеждали, что молитвы избавят ее от боли и грехов. Она никогда не рассказывала, что привело ее туда. О смерти, которую видела. О жизни, которую дала. О пролитой крови. О ненависти, которая была общей, и обо всем том, что показал ей Риз. Она вынуждена была молчать из-за невежества ее религии и всеобщего осуждения. Предполагалось, что ее должны поддерживать и любить безоговорочно, потому что Иисус поступил бы именно так, верно? Но вместо этого с ней обращались, как с мусором. Она не видела особого сочувствия, учитывая произошедшее десять лет назад. Она была просто девочкой. Потерянной четырнадцатилетней девочкой, пытающейся познать этот мир. И когда она думала, что Риз не был плохим мальчиком, то снова оказалась не права. Рен ненавидела его, но он был дорог ей — совершенно непонятные противоречивые эмоции. Она никогда не понимала этих ощущений — они и сейчас для нее загадка.

Откинув свои черные длинные локоны за плечи, Рен перебирала бумаги на столе. По вечерам она добровольно помогала в женском приюте, проводя там свободное от учебы время. Рен преуспела, получив степень бакалавра в области социальной работы, и теперь училась в магистратуре. Она была уверена, что в этом ее настоящая цель, но не была уверена, чем будет заниматься, если — и когда — эта цель будет достигнута.

Волей судьбы около месяца назад она познакомилась с мужчиной. Рен изо всех сил старалась отделаться от него, потому что всякий раз, когда она думала о нем, в ее мысли возвращался Риз. Она задавалась вопросом: жив ли Риз или он умер? В конце концов, как четырнадцатилетний подросток может справиться со всеми тяготами этого мира?

Мужчина, с которым она недавно познакомилась, был хорошим. Он был полной противоположностью Риза. Он был из тех, кто делает все возможное, чтобы разыскать людей вроде Риза.

Рен терпеть не могла, когда ее убеждения начинали сами себе противоречить — ощущение, похожее на то, когда гвоздем царапают стекло. Ей хотелось иметь возможность последовать своим же рекомендациям и делиться ими, рассказывая девушкам и женщинам, что нельзя позволять насильнику управлять их мыслями всю оставшуюся жизнь. Рен не хотела называть его так, потому что для нее он насильником не был. Он был чем-то большим. Черт, что за мысли! Это невыносимо… бесконечные внутренние споры вокруг того, что она оправдывала Риза. Он не был хорошим, и она знала, что если не прекратит этого делать, то никогда не сможет стать нормальным человеком.

Рен сжала губы, покрытые розовым мерцающим блеском, и посмотрела на часы. Половина восьмого вечера. Она только что отпустила своего последнего клиента, сложила бумаги, которые разбирала, на край стола и нервно заерзала на стуле. Рен с трудом сглотнула, предвкушая кульминацию сегодняшнего вечера. Она собиралась пойти на свидание с мужчиной. Ей никогда не хотелось познакомиться с кем-нибудь — будь то мужчина или женщина. Этого желания ее лишил Риз — там, на детской площадке, когда она была маленькой. Она еще помнила, каково это — быть счастливой. Быть живой. Улыбаться и чувствовать в животе порхание бабочек. Риз заставил ее почувствовать, как эти бабочки в страхе улетели. Со временем они вернулись, но просыпались только тогда, когда она видела что-то красное, напоминающее цвет крови, которая покрывала его и стены в их доме. Каждый раз, оказываясь в магазине и проходя мимо отдела товаров для дома, при виде кухонного ножа у нее скручивало все внутренности, и она снова возвращалась в прошлое.

Она принадлежала ему.

Рен не могла вспомнить то время, когда не чувствовала себя потерянной, но, помогая жертвам насилия, она как бы давала им то, чего всегда ждала для себя. Она надеялась, что сумеет очиститься от грехов и снова стать привлекательной для кого-то. На ней будто стояло клеймо. Рен никогда даже в голову не приходила такая перспектива, что мужчина может ею заинтересоваться. В конечном счете, это означает довериться. Другими словами, сделать то, к чему она не привыкла — надеяться, увлекаться и не отвергать того, что делает тебя счастливым.

Рен стала женщиной, плывущей по течению, страдающей от ночных кошмаров и потерявшей всякий интерес к окружающему миру. Она уже свыклась с этим и, держась за свою боль, использовала ее, чтобы помочь тем, кому могла. Все изменилось месяц назад, когда в приют для женщин вошел сержант Константин Амброзиа, чтобы принять заявление от очередной жертвы, ищущей здесь защиты. Он был таким высоким и сильным, что Рен должна была бы испугаться.

Черт возьми, до его появления она вообще не обращала внимания на мужчин. Она не была близка ни с одним со времен Риза и даже не помышляла об этом. Это был грех, который можно совершить только в том случае, если ты замужем и хочешь ребенка. К ней это не относилось. Рен была потерянной, и ни у кого не было желания помочь ей вернуть себя, поэтому она продолжала кое-как жить, помогая тем, кому могла.