Шли долго, много дней. То есть, шел незнакомец, а Герман лежал у него то на одном плече, то на другом. Парень часто останавливался, давал смотрителю отдохнуть и поил его горьковатым напитком с ментоловым привкусом. Потом Левицкий обнаружил себя лежащим на подстилке из травы в небольшой, искусно построенной хижине с простым открытым очагом посредине. Рядом стояла девушка такой неописуемой красоты, что Герман подумал, что попал на небо, а это — богиня любви Афродита. Впоследствии он не раз видел Афродиту и другую девушку с милым детским лицом. Они носили нечто среднее между набедренной повязкой и длинными шортами, бюст прикрывала расшитая мелкими раковинами одежда из тонкой чешуйчатой кожи, похожая на обычный топик. Девушки кормили его вкусной жидкой кашицей из сосуда, изготовленного из половинки неизвестного плода или ореха, и поили тем же горьким отваром. Позже Герман решил, что в отваре содержались наркотические вещества, поскольку ни по дороге, ни лежа в хижине он совершенно не чувствовал боли, только ужасающую слабость. Не находилось сил и пальцем шевельнуть, но две его «сестры милосердия» ухаживали за ним просто отменно. Позже, когда он окреп настолько, что смог жевать, девушки начали давать ему в придачу к кашице ломтики лепешек, которые они пекли на тонких плоских камнях в очаге на улице, возле входа в хижину. Очаг внутри жилища ни разу не использовался. Скорее всего, на нем готовили пищу только во время сильных, затяжных ливней в период дождей. Красивый незнакомец, принесший сюда Германа, очевидно — хозяин хижины, появлялся дома нечасто, и обычно лишь для того, чтобы улечься спать на своей подстилке. Кроме него заходили несколько мужчин, все — зрелого возраста, с суровыми смуглыми лицами, носившими печать спокойного достоинства и гордости, еще бывал высокий старик в длинном белом одеянии из тончайшей, искусно выделанной кожи. Ни детей, ни других женщин, кроме Афродиты и второй девушки, Левицкий не видел, хотя за стенами хижины постоянно слышались детские голоса и женский смех. Туземцы, думал он, я попал к туземцам. Откуда они здесь? На территории его сектора аборигены жили очень далеко от того места, где они с сыном разбили лагерь и столкнулись с монстром; значительно дальше, чем незнакомец мог донести его оттуда даже за месяц. Вот новость для специалистов по контактам, подумал он. Когда они узнают… Если узнают, поправил Левицкий сам себя. Долгое время он не был уверен, что выживет: ощупывая слабой рукой перевязанное горло и плечо, он пытался определить, насколько серьезны раны. Нижняя часть лица тоже здорово пострадала. И он совсем не чувствовал уверенности в том, что хочет жить.

Эрик… Его Эрик. Откушенная чудовищем голова сына, лежащая отдельно от тела. Картина, преследовавшая Германа и в полузабытье, и в бреду, и наяву. Эвелин… Что он ей скажет?

А сможет ли он вообще говорить? Через изувеченное горло даже дышалось трудно, голосовые связки не слушались совсем. Как только Левицкий начал связно мыслить, он проверил, на месте ли рация, прицепленная к уху, и попытался позвать киб-мастера своего спецкостюма Сапсана. Получилось невнятное шипение, но Сапсан понял его и откликнулся:

— Пришел в себя? Живуч, смотритель. Я поддерживал тебя как мог, но ты слабо реагировал на препараты. Ты потерял огромное количество крови, и если б не туземец, непременно умер бы. Смею заметить, что их средства по уходу за ранеными не оставляют желать лучшего. Особенно в твоем положении. Бальзам из трав, которым тебя поили, настоящее чудо. Содержит биологически активные вещества растительного и животного происхождения, с необычным действием на организм. Состав, согласно предварительному анализу по косвенным данным — твоим реакциям на него… — Сообразив, что Герман вряд ли разберется, да и не нуждается сейчас в технических подробностях, Сапсан прервал доклад и сказал: — Влияет на ткани тела — живые! — как консервант. Чудовищно замедляет все биологические процессы. Когда туземец тебя перевязал и напоил этим составом впервые, твое сердце начало биться с частотой один раз в минуту, а кровь стала густой, как сметана. Ты впал в состояние, близкое к летаргии. Напиток и вправду будто законсервировал тебя изнутри, иначе ты неизбежно погиб бы при столь варварском способе транспортировки — согнутый пополам и вниз головой. С твоими-то ранами!

Как и любой киб-мастер сотрудников СОЗ на Тихой, Сапсан обладал необходимой суммой знаний об аборигенах, включая знание их языка — на случай незапланированных контактов. Подобные контакты признавались крайне нежелательными, как способные нарушить нормальное развитие чужой цивилизации, но все же… Герман узнал, что его спасителя зовут Агизекар, или просто Аги; милую девочку с детским личиком, которую он про себя прозвал Ручеек за нежный журчащий голос, звали Капили, что в переводе с языка туземцев как раз и означало — «Поющий родник». Афродиту звали Флиенти. Она, вроде, являлась невестой Агизекара, но Левицкий уяснил, что данный вопрос не решен окончательно; а Капили приходилась ему сестрой. Самого Германа все они называли между собой Богом-с-неба.

Заботу девушек о нем Герман считал выше всяких похвал. Капили находилась при нем почти неотступно, отлучаясь лишь тогда, когда ее сменяла Флиенти. Они кормили его мизерными дозами, но девять раз в день, перевязывали раны, переворачивали с боку на бок, меняли или взрыхляли подстилку из травы, чтобы лежать было мягче, делая все это с ловкостью профессиональных медсестер. Левицкий не уставал благодарить изобретателей спецкостюма и современную, вмонтированную в его комбез технику, избавляющую их от необходимости убирать из под него нечистоты. Девушек, похоже, ничуть не смущала задача по уходу за Богом-с-неба. С детства привыкнув заботиться о соплеменниках, пострадавших от клыков и рогов животных, они и ему оказывали те же услуги — не больше и не меньше. Не догадавшись, как снять с Германа странную одежду, они заливали раны сквозь прорванные зубами зверя дыры в комбинезоне густой, похожей на смолу пастой, и накладывали повязки поверху. Вскоре его начали подкармливать бульоном и кусочками зажаренного на костре мяса. Сапсан сказал, что меню составляется девушками так, чтобы пища оказалась максимально разнообразной за один прием. Только мяса подавалось три — четыре, а иногда и семь — восемь сортов. Левицкий нашел, что отказываясь, в отличие от своих сослуживцев, от браконьерской охоты в заповеднике, он много потерял. Иногда доводилось пробовать настоящие деликатесы, способные украсить стол в любом ресторане. Из переведенных Сапсаном разговоров он понял, что Флиенти ежедневно обходит поселок, собирая дань в пользу раненого, причем ничего не приходилось выменивать, продукты отдавали даром.

Медленно оправляясь от ран, Левицкий начал мало-помалу интересоваться происходящим вокруг него.

Сапсан сообщил, что с момента схватки с хищником до того дня, когда Герман смог самостоятельно подняться со своей подстилки и сесть, привалившись к опоре хижины, прошло девяносто семь независимых суток.

— Так долго! — удивился он. — И что же, меня не искали?

— Искали. Туземец забрал тебя сразу после схватки. Клаус Кнохен прибыл первым, но вы были уже далеко. Первые сутки я ловил все передачи из района посадки твоего «Беркута», прослушаешь, я их записал. Я не мог позвать Клауса или привести в действие SOS-передатчик самостоятельно, сам знаешь, и рядом был туземец. У Комиссии по Контактам свое мнение относительно несанкционированных встреч с ними… Ты находился вне опасности, по крайней мере пока он за тобой ухаживал. Поправишься — уговоришь аборигенов отвести тебя подальше в лес и оставить одного. Передашь сигнал — катер с орбиты прибудет в течение часа.

В течение часа! Можно плюнуть на запреты Комиссии и нажать на кнопку вызова теперь же; через два часа он окажется на главной базе СОЗ, а через три — встретится с Эвелин. Встретится… и что он ей скажет?

Что не смог уберечь их единственного сына?

Левицкому захотелось взять пистолет и застрелиться. Но пистолет он выронил во время схватки с монстром. Нет, он не в силах взглянуть Эвелин в глаза. Она узнала о смерти сына, пускай и его считает мертвым. Это лучше, чем быть рядом, ежедневно вспоминая… Как они смогут жить по-прежнему? Как он сможет жить по-прежнему?