Роль ключевого образа, вводящего нас в мир картины, играют здесь сразу три и притом три таких различных персонажа, как полковник Лоо и капитаны Схаттер и ван дер Хорн. Пожалуй, в этом наиболее очевидно проявилась сложность и разнообразие содержания этого едва ли не самого прекрасного из написанных Хальсом портретов стрелков.

Франс Хальс. Регентши богадельни. Фрагмент.

Любопытная деталь: у правого края холста с книгой в руках изображен лейтенант Хендрик Герритс Пот, известный гарлемский художник. Здесь же, в центральном зале музея, висит его работа — групповой портрет офицеров гильдии св. Адриана, отслуживших свой срок в 1630 году (то есть преемников тех, которые изображены Хальсом на портрете 1627 года, и предшественников тех, что на портрете 1633 года).

После этого Хальс лишь дважды писал групповые портреты стрелков. Один из них остался незаконченным, это так называемая «Худощавая рота» в амстердамском Рейксмузеуме.

Заказчики — амстердамские стрелки — после многолетних ожиданий и препирательств утратили надежду, что Хальс закончит картину, и передали заказ Питеру Кодде. В том виде, в котором она дошла до нас, картина является в основном его работой.

В Гарлемском музее существует еще гигантский групповой портрет стрелков роты св. Георгия, написанный Хальсом в 1639 году. Малоподвижные фигуры выстроены в два ряда на давно забытый старинный лад. Отдельные лица интересны и выразительны (в том числе автопортрет Хальса — второй слева в заднем ряду), но в целом картина лишена той живости, энергии, внутренней силы, которые были свойственны более ранним изображениям стрелков. Не случайно она оказалась последней в их ряду. Воспоминания о героическом прошлом становятся все более туманными, городские стрелковые гильдии теряют свое значение. Отныне ведущая роль переходит от портретов стрелков к портретам так называемых «регентов» — попечителей различных благотворительных учреждений. К этому типу относятся и написанные Хальсом в 1641 году «Регенты госпиталя св. Елизаветы». Этот «госпиталь» — основанная в XVI веке больница для бедных — существует до сих пор, и картина является его собственностью, хотя экспонируется в гарлемском музее со времени его основания (1862).

Франс Хальс. Регентши богадельни. Фрагмент.

Произведения Хальса не собраны в одном зале, а помещены в различные разделы экспозиции и окружены работами других художников. Они воспринимаются не только монографически как последовательные этапы личного творческого развития мастера, но также и как этапы истории гарлемской школы живописи. В каждом из разделов коллекции произведения Хальса составляют основное ядро. Показанный вместе с портретами стрелков конца XVI века гигантский холст 1616 года служит мощным вступлением к XVII веку. Серия блестящих групповых портретов 1620-1630-х годов, размещенная в центральном зале рядом с несколькими подобными же работами современников, определяет характер не только этой части экспозиции, но в большой мере и всей коллекции музея в представлении посетителя. Пройдя еще несколько залов, он оказывается лицом к лицу с двумя групповыми портретами, созданными Хальсом в глубокой старости. Это уже упоминавшиеся регенты и регентши гарлемской богадельни (1664). Два темных холста висят друг против друга, и зритель, вглядываясь в них, едва может поверить, что они написаны тем же самым художником, что и банкеты стрелков.

Франс Хальс. Банкет офицеров роты св. Георгия. 1627

Франс Хальс. Портрет стрелков роты св. Адриана. 1633

Франс Хальс. Регенты богадельни. 1664

Картины были заказаны как парные, и на это рассчитаны тонко продуманные созвучия в их композиции, тем не менее между ними существует известное различие.

На портрете регентов изображены, кроме старого слуги, пятеро мужчин, очень различных по своей внешности, характеру и духовным возможностям. Полный затаенной, но пугающе сокрушительной энергии пожилой человек слева противостоит своим безвольным то опустошенным, то опустившимся коллегам. Среди них привлекает внимание тщательно одетый по последней тогдашней моде щеголь у правого края картины. Нервными, рваными, стремительными мазками пишет Хальс каскады мятых изломанных складок на его белой рубашке; изящный жест руки в темной перчатке на фоне пышной белизны рукава; красноваторозовый чулок, обтягивающий его колено (самое яркое пятно на картине). Завершенная элегантность костюма, эстетическая выразительность этих тканей, этих красок находится в странном несоответствии с усталой опустошенностью помятого, какого-то бесформенного, хотя еще довольно молодого лица. Его сосед, отодвинутый несколько дальше в глубину картины, опустившийся и тяжело больной, бессмысленным взором смотрит прямо перед собой. Однако ни тот, ни другой, в сущности, не обращаются к зрителю, не замечают его, погруженные в бездумную апатию. В этом отношении исключением среди персонажей картины служит человек, сидящий в центре боком к столу. На его довольно молодом, привлекательном лице лежит печать ума и благожелательности; усталость и разочарованность его соседей приобретают у него значение оправданного, осмысленного мировосприятия. В обращенном на зрителя взгляде слишком много задумчивой отрешенности, чтобы между ним и зрителем установилась та живая связь, которая некогда была столь характерна для многих произведений Хальса.

Картина заметно пожухла, краски помутнели и потеряли глубину, и все же сила и виртуозность живописи свидетельствуют об огромных творческих возможностях восьмидесятилетнего художника. Случалось, что любители гладкой, «приятной» живописи бывали неспособны оценить красоту и выразительность глубоко субъективной, индивидуальной манеры Хальса. Говорили, что его картины написаны небрежно, что у художника от старости дрожала рука. Даже если это так и было, чувство формы у него было таким острым, что широкие, обобщающие мазки безошибочно лепили объем, передавали характер движения, фактуру ткани, сложное выражение человеческого лица.

Наиболее существенные черты портрета регентов находят завершенное, как бы окончательное выражение в портрете регентш, богатых попечительниц богадельни. Великолепно сохранившаяся живопись исполнена более тщательно и тонко, традиционная для подобных картин композиция незыблема в своем совершенстве. За исключением благодушной и жалкой, беспомощно улыбающейся пожилой кокетки, все регентши — глубокие старухи. Каждая из них — яркая и определенная индивидуальность: болезненная, сравнительно мягкая казначейша налево, злобная и страшная старуха рядом с ней, недалекая молодящаяся дама и, наконец, сидящая справа Адриана Бреденхоф — воплощение воли, внутренней силы и ледяной отрешенности от людских забот и страстей. Однако и в ней есть нечто от физического и морального умирания, уничтожения человека, которое в различной степени коснулось их всех, но заметнее всего сказалось на облике второй регентши слева. Истаявшая плоть обнажила кости черепа, полнота естественных человеческих чувств сменилась мелочной злобностью, старуха стала живым напоминанием о смерти. Только немолодая, но здоровая и добродушная служанка не подвластна могильному холоду, наполняющему картину.

Неуверенность и опустошенность, свойственные портрету регентов, в портрете регентш превратились в трагическое размышление о близкой смерти. Преследовавшая Хальса мысль воплотилась в изображении женщин, таких же старых, как и он сам. Однако содержание картин вовсе не исчерпывается личными переживаниями художника, как бы значительны они ни были. Не исчерпывается оно и ироническим разоблачением буржуазной благотворительности, хотя в холстах Хальса можно найти и такой оттенок содержания. Свои разочарования, горечь и тревогу Хальс умеет превратить в прозрение великой истины, в не подлежащую сомнению оценку человеческой жизни и человеческого общества. Некогда он прославлял это общество и эту жизнь, теперь он выносит им беспощадный, горький приговор. И голландское бюргерство и сам Хальс изменились так, что былые иллюзии стали невозможны.