Том знает, что его отец и многие предки перевернулись бы в гробах, видя, как он таскает камни в бывшей коронной драгоценности империи Келли — Stella Maris, «Звезде морей». Ирландские иммигранты получили возможность приобрести в собственность лучший земельный участок в Новой Англии, где великая река Коннектикут впадает в пролив Лонг-Айленд, а потом от него отказаться, подарить монахиням, открывшим одну из лучших в Америке женских школ. Все это переполняло семью Тома Келли неимоверной гордостью перед высокородными янки из Коннектикута.

А Тому казалось, что его семья ничем не отличается от «коренных» белых американцев. Все стремились занять высокое положение в мире. Самые богатые владели недвижимостью на Меррион-сквер в Дублине, десятилетиями преследуя одни и те же цели: купить новейший «кадиллак», лучшие дома, новые земли, построить в Хартфорде самый высокий небоскреб. Родственники Тома по отцовской линии учились в иезуитских школах; Том с родными и двоюродными братьями и сестрами — в Хотчкисе, Тафте, у мисс Портер, словно стараясь забыть, откуда они некогда прибыли.

В школе он наткнулся на сборник стихов, которые пробудили его: «Темноволосые отцы» Брендана Кеннели. В них говорилось о голоде в Ирландии, губившем человеческие души:

Том заинтересовался собственной семьей. Никто из родных никогда не упоминал о голоде, не вспоминал о родной стране. Рассуждали только о выигрышах, продвижении, победах над противниками. Но поэзия Кеннели пробудила в Томе любопытство — он должен был выяснить, какой танец они разучились танцевать.

Возле Голубого грота сердце гулко заколотилось. Слыша от Джона Салливана о страданиях ирландцев, он осваивал танец с помощью его сестры Берни. Она приезжала сюда на праздники Четвертого июля с родными — каменщиками, работавшими на семью Келли, — высокая, красивая, с гибким, как ива, телом, с мягкими красновато-рыжими волосами, с каким-то сверхъестественным огнем в голубых глазах.

В момент первой встречи им было по двенадцать лет. Она с братом взбиралась по каменным ступеням на вершину грота, откуда было видно устье реки и куда детям лазать не разрешалось. Том их заметил и крикнул рыжеволосой девочке в желтом платье:

— Эй, ну-ка, слезай оттуда.

— Мы просто на воду смотрим, — объяснила она.

— Ну, ясно, только это запрещается. Вы нарушаете правила.

— Грот построил наш прадедушка, — заявила она, глядя на него сверху вниз и обнимая младшего брата со столь вызывающим выражением, какого Том никогда еще в жизни не видел. — По-моему, он бы не стал возражать.

— А мой прадедушка ему за это платил, — парировал Том. — А я говорю вам, сейчас же слезайте.

— Ух! Значит, ты Келли.

— Вот именно. Ну, слезай, рыжая, а не то упадешь и подашь на нас в суд за ущерб.

Она окинула его долгим твердым взглядом. Нет, не вызывающим — по крайней мере, по понятиям Келли, — но проницательным, определенно оценивающим. Том содрогнулся, вывернувшись наизнанку под взглядом этих голубых глаз. Посчитал ее самой что ни на есть хладнокровной из всех, кого знал, хотя глаза были на удивление теплыми.

— Пошли, Джон. — Она схватила брата за руку.

— Давай, помогу, — предложил Том.

— Не надо, Келли, — отказалась она. — Сами справимся.

И спрыгнула, подхватив младшего брата. Они побежали к поляне, где устраивался пикник, а Том все смотрел на развевающуюся желтую юбку, солнцем сиявшую над зеленой травой.

С тех пор он ее постоянно высматривал на устраивавшихся семьей праздниках. Трудно было не заметить рыжие волосы, сияющие глаза. Но танцевать она его научила, только когда им исполнилось по семнадцать. Именно здесь, вспоминал он, закатывая в грот тачку. Волосы на макушке Тома встали дыбом, как будто перед ним появились призраки его самого и Берни в ранней юности, танцующих в лунном свете под музыку ветра.

— Том, — окликнула она.

Он испуганно вздрогнул.

Берни стояла на коленях в полутемном гроте перед статуей Девы Марии. Видно, услышала, как он подходит, и оглянулась в черном плате, скрывавшем лицо. Видна только бледная кожа, изящные скулы, голубые глаза, отражавшие слабый свет.

— Сестра Бернадетта Игнациус, — сказал он. — Не ожидал тебя здесь встретить.

— Я знала, что ты сегодня придешь, — сказала она, перекрестилась и встала. На длинную юбку налипли травинки и грязь. Видя ее в монашеских одеждах, он всякий раз испытывает смертельную боль.

— У меня тут много работы, которую надо доделать до начала школьных занятий. Только что был в коттедже на берегу. Откуда ты знала, что я приду в грот нынче утром?

— Интуиция, — улыбнулась она.

— Значит, хотела со мной встретиться? — заключил он, и душа затрепетала, как рыбка, попавшаяся на крючок.

— Да, — подтвердила она. — Чтобы дать указания.

— Указания? — рассмеялся он. — Думаешь, мне надо указывать, как стены класть?

— Нет, конечно. Просто хочу, чтобы слова остались нетронутыми.

— Слова? — удивился он, глядя на поцарапанный камень. — Это же вандализм.

— Это Песнь песней, — возразила она, стоя с ним рядом, читая выцарапанную на граните цитату из Библии.

В гроте было сыро, северную стену покрывал мох, пахло землей. Но Том кожей чувствовал исходившее от Берни тепло, вспоминал прежние времена, когда они сюда приходили, и он держал ее в объятиях. Она взглянула на него — вспоминая те дни, или похоронив навсегда?

— Ты танцевала под эту песню? — хрипло вымолвил он.

Она не ответила, отведя глаза.

— Спой мне ее, — попросил он.

— Перестань, Том.

Он зажмурился.

Даже в присутствии Берни, стоявшей рядом с ним, по коже ползли ледяные мурашки. Грот напоминал могильный склеп или тюремную камеру. Он вспомнил, как она дала ему Библию для передачи Джону в Портлаоз. Библия принадлежала их прадеду, привезшему ее из Корка. Том спрашивал себя, утешит ли она Джона, часто ли он будет читать ее за шесть лет.

— Сестра Бернадетта, — сказал он теперь, — не стоило тебе проделывать такой путь, чтобы сказать мне это.

— Наверно, хотелось действительно убедиться.

— Что я ничего не скрываю?

— Да.

— А зачем ты скрываешь? — спросил он.

— Ты ирландец, значит, должен знать силу слова человека, попавшего в ловушку.

— Я не вижу ни стражи, ни запертой двери, ни зарешеченных окон.

— Ловушки бывают разные, — заметила она.

— Кто их расставляет? — спросил он. — Тебе точно известно.

Она попросту пропустила вопрос мимо ушей и, даже если знала ответ, предпочла промолчать.

— Разве грот не похож на капеллу? — настойчиво допрашивал Том. — По-твоему, сумасшедшие вправе царапать свои заявления на алтаре? Молитвы, которые на самом деле не исполняются?

Берни взглянула на выцарапанные слова, а потом на него. Хотя она теперь почти не бывает на солнце, кожа такая же гладкая, как тем давним летом, глаза такие же голубые, спокойные, как самая глубокая заводь на краю моря.

— Молитвы не желания. Они не исполняются.

— Ты говоришь, как настоящая монахиня, — заметил он.

Она собиралась ответить, потом передумала. Невысказанные слова повисли между ними, призрачно мерцая. Вчерашняя вода и вторничный дождь капали на каменный пол — кап-кап-кап.

— При всей твоей поэтичности и романтизме, ты настоящий ирландец, Том Келли, — спокойно объявила Берни. — Я бы сказала, очень язвительный.

— Разве я мог бы после того…

— Не надо, Том.

— Ты когда-нибудь вспоминаешь о нем? Вот что мне хочется знать. Хотя бы на это ответь мне… когда-нибудь о нем думаешь? — Том пристально смотрел ей в глаза, испытывая желание схватить за плечи и крепко встряхнуть. Столько лет они сотрудничали без всяких проблем, а теперь он вдруг понял, что больше не выдержит даже недели. Освобождение Джона перевесило чашу весов.