Поощряя и стимулируя обретенную мною самоидентификацию, навещавший меня в клинике и наблюдавший за процессом исцеления Гондольский уподоблял мои начавшие затягиваться коричневой запекшейся корочкой рубцы — травмам высеченного шпицрутенами Тараса Шевченко:

— После экзекуции чубатый кобзарь стал сочинять гораздо лучше! Частичная потеря памяти способствовала недержанию речи, а это для поэта — первая ступень к славе. Ну, а во-вторых, вспомни его усищи… Как у сома. Осклизлые, длиннющие… Все работало на успех. Ты верно трактуешь: вокруг не красавчики. Где они, куда подевались и запропастились? Не лысые, не горбатые, не сутулые, пропорционально сложенные, не заплывшие жиром и дерьмом? То-то и оно! Их, может, и не было никогда! Икряной помет детей Франкенштейна рассеивается по жизни все более толстым слоем. А власти и представительства у подавляющего, преобладающего количества недоумков, живоглотов, мастодонтов, кувшинных рыл — с гулькин нос… Разве это справедливо? Надо их поддержать. Защитить. Следует вовлечь их в борьбу — за равенство в нравах и возможностях. Уродливые не хуже красивых! А бездарные — талантливых! Неужели дураки — хоть в чем-то уступают умеющим кумекать? Вовсе нет! Просто они думают по-своему! Нетрафаретно. Отверженность из-за деформации плоти или ума — это геноцид! Дискриминация. Тупые и безмозглые должны обрести голос и получить причитающуюся долю уважения. Должны занять подобающее место — рядом с самопровозглашенными, навязавшими себя в кумиры смазливыми ничтожествами. Все без исключения имеют законные права — на пропаганду своей внешности и взглядов. Экран — зеркало жизни, и если уёбищ легион, почему они должны терпеть угнетение и диктат горстки красующихся высокомерных захватчиков, превосходство которых заключается лишь в специфическом сочленении лицевых мускулов и пропорциональном соотношении торса и длины рук? Почему те, кто крив и сиволап, у кого защемлен седалищный нерв или не хватает извилин, должны сносить пренебрежение, почему горбатые, хромые, наглядно недоношенные не смеют считать и заявить себя людьми первого сорта? Они имеют право на верховенство! Их интересы — с нашей помощью — будут представлены и упрочены — такими же монстрами, как они сами. Или даже хуже, отвратительнее. Страшнее. Чтобы и бесповоротно мерзким делалось приятно и комфортно. Чтобы в них воссияла гордость. За себя, за свои дегенеративные семьи, за золотушных, психически неуравновешенных, диатезных детей. Чтобы почувствовали прилив энергии. Чтобы родилось желание возвыситься над теми, кто столько времени их попирал. Над сливочными аполлончиками. И точеными венерочками. Не надо одергивать себя, подавлять оправданное желание пнуть, придавить этих шавок, этих гадин, этих кукольных недотрог с хлопающими лазурными глазами. Камнем, грузовиком, сапогом. Чем придется. Что подвернется под руку. Если нами, призванными восстановить статус, будет допущена промашка, слабость, непоследовательность — кто вступится за ущербных? Запомни: когда по недосмотру на экран проникает и мельтешит, пусть на заднем плане, один из этих, галантерейных, напомаженных, сусальных, бывает, они иногда прорываются сквозь заслоны, так вот, если и мелькнет один из них где-нибудь на втором плане, этот ангелок, этот враг, эта гнида, он должен быть изобличен, дезавуирован, развенчан. Размозжен. Оплеван. Следует насаждать культ и рефлекс отторжения. Красавчик должен оказаться подпорченным. А если нет — будет ошельмован нашими усилиями. Какой-то недочет, лучше серьезного свойства, обязательно следует в нем обнаружить. Или приписать. Крайне важно для каждого потенциального зрителя: знать, что он — приоритетен по сравнению с карамельными самозванцами. Ты согласен? Мы должны показывать жизнь такой, как есть, а не сеять несбыточное. Не манить невыполнимым… Дескать могу похудеть и сделаться стройняшкой. А могу — поумнеть. Не можешь! Хрен тебе с маслом! Или без масла. Чего не да-по, того не дано! Сама природа дает подсказку: человечество варится в котле идиотизма миллионы лет — и ничуть не продвинулось к благу. Каким было, таким остается. Корыстным, завистливым, плотоядным. Неужели будем настолько безрассудны, что ввяжемся в спор с вечностью? Попытаемся предстать иконописными? Добродетельными? Смиренными? Нет и еще раз нет! Это нонсенс!

Слушая его призывы, я сжимал подушечками ладоней исполосованные (и еще не зажившие) щеки и губы и мычал (язык ведь тоже подвергся экзекуции, когда я слишком широко разинул рот и не успел заслониться рукой от инкрустированного выхлеста). Гондольскому мое мычание текло маслом по сердцу:

— Вот-вот, еще одна важная находка. Пытайся заменять слова ревом, хрюканьем, лаем. Нечленораздельным и надсадным вопежом ишака. Это близко многим. Можешь в следующей передаче опуститься на четвереньки. И гавкать. Брехать. Не бойся стать собой. Настоящим, подлинным. Прояви суть. Задери ногу и помочись на ножку стола. Увидишь: журчание струйки привлечет на твою сторону не одну тысчонку приверженцев. Будь к ним добр. Повернись спиной. Выпяти зад. Не всем так везет, как тебе: обладать перекошенными стропилами, кривыми лагами, аварийными чердаком и щелястой будкой… Ух, какая у тебя харя… Так и просит кирпича… Да и тыл недурен. Что если переименовать твою передачу в «Мадам Сижу?» Со временем так и сделаем. Ты — наша гордость. Коллективный портрет, собирательный образ народонаселения…

Речь, как правило, завершалась оптимистично:

— Секрет в том, чтобы совпали отталкивающий, мерзопакостный фасад и внутренняя неприбранность и пустынность. Нужно неуклонно развивать неумение говорить и думать. Предстоит упорная работа. Надеюсь, получится. Если язык подвешен, а в голове есть серое вещество, вот именно серое, это символично, — тогда жить нелегко. От недостатков так просто не избавишься. Но надо пытаться. Надо постоянно пытаться. Окружать себя кретинами, вахлаками, лепить их из подручного материала, вслушиваться в музыку их косноязычия и стараться ее копировать. Совершенствоваться самому. Множить ряды недоделанных. Пойми, ты — везунок, поскольку наделен полномочиями доктора Франкенштейна. Тебе дано мять и ваять материал, формировать соответствующую твоим представлениям об идеале реальность.

Что мог возразить? И нужно ли было возражать? Благодаря экскурсам и науськиваниям неусыпного просветителя, начинал мыслить и поступать непредвзято. Неординарно. Широко. Как не умел и не решался думать и поступать прежде.

А он, закаленный житейским жаром гефест, уверенно держа в одной руке молот, в другой — щепоть багровых свежевыплавленных гвоздей, со знанием дела вгоняя занозу за занозой, подковывал и меня, и еще многих: обновляемая (и всегда неизменная) команда человеческой шхуны под названием «Земля», стремящая бег сквозь болтанку времен — сплошь Франкенштейны, разве не так? Как еще охарактеризовать эту накипь: висельников, корсаров, преобразователей, революционеров? Но и убоявшиеся плыть и оставшиеся на берегу — тоже поголовные Франкенштейны, ибо трусость, шкурность и приспособленчество заслуживают франкенштейновской оценки! Те, кого встречают искатели приключений в нескончаемых странствиях, — опять-таки все до одного Франкенштейны. Станете спорить и возражать? Смельчаки-сорвиголовы и трясущиеся от испуга филистеры произведут потомство, состоящее из Франкенштейнов: родиться на свет во всех государствах, на всех континентах, в пещерные и атомные века обречены лишь Франкенштейны, Франкенштейны, Франкенштейны — сберегающие, хранящие верность (по духу и сути, если не по фамилии), — персонажу, олицетворившему саму Историю. Все, кто был, есть и явится, — станут производными от Франкенштейна, его последышами (даже если предвосхитили его появление, а задатками сулили иное начало и продолжение). А то и превзойдут мезозойское детище профессора-затворника, которое, будем откровенны, своей кустарной сборкой (штучная, отсталая хэнд мейд работа), уступает, в подметки не годится конвейерно и безостановочно штампуемому, будто из деталей детского примитивного конструктора, роду людскому, наспех заквашенному в горниле неразберихи на дорожках своих недоукомплектованных (как правило) отцов и матерей, неполноценных (зачастую) и склонных к поломкам дедушек и бабушек, а также предрасположенных к похмельям, инфицированиям, депрессиям и маниакальным шизофреническим психозам и всплескам более далеких предков… Бывает, в гуттаперчевые механизмы вкрапливаются позднейшие наслоения — добавленные, будто приправа в пищу, по ходу взросления-закипания или поджаривания на газовой конфорке: личный опыт и вложенные невольными поварами-воспитателями терпкие ингредиенты. Иногда последующие довески и разносолы существенно важнее генетических основ и наследственных кодов.