Солдат встал навытяжку, хотя фуражка оставалась у него в руках.

– Сэр, я надеюсь, что я не перешел границы, поделившись с вами этой информацией. Документ, который я вам оставляю, содержит надлежащую информацию и представляет отношение армии и государства к статусу вашего сына.

Майкл поднялся и сказал:

– Спасибо вам за откровенность, – и проводил молодого человека к выходу.

Солнце уже село, и голубоватые лампы фонарей ярко светились в ночной темноте – луны не было, звезды в облачном покрове светили, как могли.

Майкл проводил молодого человека к машине. На обочине он положил руку на плечо парня.

– Тяжелая работа.

У солдата в глазах стояли слезы, на миг его лицо озарила взволнованная улыбка.

– Да, сэр. Непросто быть ангелом… Извините, сэр.

– Что вы собирались сказать?

– Ничего, сэр.

Майкл пристально посмотрел солдату в глаза.

– Сержант, вы боитесь, что я рассержусь из-за того что вы мне скажете?

– Нет, сэр!

– Я попытаюсь напасть на вас как безумец?

– Конечно нет.

– Тогда скажите мне – что вы собирались сказать?

Судорожно сглотнув, парень ответил:

– Что… невесело быть ангелом смерти. Так это называют в военкоматах, когда нам навязывают эту работу… ангелы смерти, которые стучат в двери семей погибших солдат.

– Понятно.

Парень, видимо, почувствовав холодность Майкла, выпалил:

– Я не хотел сказать, что мне навязали эту работу, просто, ну, это…

Майкл снова положил руку ему на плечо и сжал его.

– Я просил вас быть откровенным, и вы выполнили мою просьбу. Спасибо.

Они пожали друг другу руки, и солдат уехал. Разве мог этот ребенок знать, что словосочетание «ангел смерти» имело особое значение для Майкла? Что это его отца, боевика из банды Луни, так называли в двадцатых – начале тридцатых годов, из-за мрачного выражения, которое появлялось на его лице, когда он убивал своих жертв? Насильственная смерть и ангельское приятие ее были в крови у Майкла. И у его сына.

Майкл решил не говорить жене и дочери о том, что ему рассказал молодой сержант про сомнения военных в обозначении статуса Майка; это бремя полностью легло на его плечи. Он старался быть сильным и – кроме того случая с женой – не терял самообладания перед Пат и Анной; он заявил, что верит в возвращение Майка, и в первые пять дней он справлялся с этим горем как мог.

Майкл пытался заснуть, зная, что не сможет; потом он ждал, пока Пат провалится в милосердное наркотическое забытье, и уходил в кабинет читать вестерн или детективный роман, ничего откровенно жестокого – в основном Макса Бранда или Агату Кристи. Если отвлечься не получалось, он доставал из кладовки кинопроектор, настраивал его на маленький серебристый экран и шел к полкам выбирать кассету из коллекции.

У него было около тридцати фильмов – «Дилижанс», несколько картин про Лорела и Харди, «Леди в поезде» Хичкока, пара действительно хороших постановок Эбботта и Костелло, «Время свинга» с Фрэдом и Джинджер – эти фильмы он смотрел и любил еще в детстве. Ему никогда не нравились Рой Роджерс и Джин Аутри, поющие ковбои его не забавляли; но у него было несколько старых вестернов с Баком Джонсом и Томом Миксом, которые он пересматривал снова и снова.

Где-то к трем часам ночи он дочитывал книгу или досматривал фильм, испытывая невероятную усталость, а потом принимал горячую ванну, лежал, думал о сыне и плакал минут пятнадцать… Затем, наконец, Майкл возвращался в постель и быстро засыпал.

В последние два дня он по-прежнему следовал этой процедуре, но плакать перестал. Он чувствовал, что приходит в себя.

А Анна все никак не могла выйти из депрессии. И она злилась на отца. Впервые за долгие годы – действительно, впервые – его дочь льнула к матери, стараясь поддержать ее любым доступным ей способом: сама готовила еду, пыталась помочь Патриции мыть посуду (ну, по крайней мере, складывала ее в посудомоечную машину) и даже хотела поучаствовать в стирке (хотя мать так и не воспользовалась ее предложением).

Первые два дня, после того как стало известно о Майке, Анна провела, проливая слезы, обнимая и утешая мать. Она и двух слов не сказала отцу, избегала смотреть ему в глаза, – просто резко отворачивалась при его появлении.

В конце концов, прошлой ночью Майкл постучал в дверь ее спальни, за которой орал «Гобелен» Кэрол Кинг. Это был любимый альбом его дочери, но Анна никогда раньше не слушала его так громко.

– Да? – безразлично крикнула она.

Майкл приоткрыл дверь – имея дочь-подростка, он давно научился не врываться в комнату – и спросил:

– Ничего, если я зайду?

– Давай.

Кэрол Кинг, которая Майклу тоже нравилась, пела «Слишком поздно», но громкость звука заставила его поморщиться.

– Ты не могла бы сделать потише? – спросил он.

Сидя скрестив ноги на украшенном ромашками покрывале, Анна – в розовом топе, ожерелье из ракушек, голубых брюках-клеш и без обуви (ногти на ногах тоже были розовые) – листала журнал «Роллинг Стоун». Мебель была белая, сборная, а бледно-желтые обои скрывались под постерами с изображением певцов (Дженис Джоплин), мюзиклов («Волосы») и любимых киноактеров (Буч Кэссиди и Сандэнс Кид); в отличие от постеров большинства девочек ее возраста, постеры Анны были в рамках, потому что многие были с автографами.

У Анны были розовые щечки и лицо в форме сердца, как у матери, но глаза у нее были темно-карие, а волосы – ровные, струящиеся по спине – еще более темного, каштанового оттенка. Голову Анны украшала желто-голубая, расшитая бисером бандана. Анна часто пользовалась яркими тенями, и хотя сейчас на ней не было и следа косметики, даже губы были не накрашены, выглядела она потрясающе.

Майкл выдвинул белый стул из-за маленького белого стола, спрятанного между белой дверью в ванную и шкафом, украшенным билетами на концерты, которые они посетили во время поездок в Голливуд, и сел возле дочери.

– Нет домашнего задания? – спросил он, сложив руки.

Анна перевернула страницу журнала, не глядя на него.

– Уже сделала.

– Я думал, ты работаешь над сценарием.

Ей дали роль Марии в «Звуках музыки».

– Уже выучила, – сказала она, снова переворачивая страницу.

– Это мне кажется?

Глаза Анны по-прежнему смотрели вниз.

– Что кажется?

– Твое холодное ко мне отношение.

Она пожала плечами.

– Я хочу, чтобы ты знала: я очень благодарен тебе за то, что ты сделала для матери… за поддержку. Ты всегда много значила для нее, но теперь…

Анна удостоила его долгим холодным взглядом.

– Не изображай из себя Варда Кливера, ладно, пап?

– Ты предпочитаешь Арчи Банкера?

Анна почти улыбнулась, но спохватилась и посмотрела вниз, на фотографию Джейн Фонда на митинге в защиту мира.

– Я предпочитаю уединение.

Он наклонился, прижав руки к груди.

– В чем дело, Анни?

Она стрельнула в него глазами.

– Пожалуйста, не называй меня так. Это детское имя. Я не ребенок.

– Анна, в чем я провинился?

Она снова осуждающе взглянула на него. Внезапно Майк заметил, что в глазах дочери стояли слезы.

– А ты не знаешь?

– Нет, дорогая. Не знаю.

Ее губы скривились.

– Ты сделал это. Ты поощрил его.

Теперь он понял.

– Ты винишь меня, – сказал он, – из-за Майка.

– Он боготворил тебя. Тебе стоило только сказать: не едь. Сказать, что ты бы предпочел, чтобы он поехал в Канаду, а не во Вьетнам. Но он хотел что-то доказать тебе, пойти по твоим стопам. Доблестный герой.

– Я никогда не поощрял его. Я просил его не делать этого.

Ноздри Анны раздувались.

– Не мели чепухи! Ты сказал, что гордишься им за это… – она презрительно пожала плечами. – Теперь ты доволен?

Майкл пересел со стула на край кровати.

– Дорогая, это было его решение.

Ее глаза вспыхнули.

– Ты одобряешь эту войну?

– Нет.

– Правильно. Ты и мама всегда были против нее. И все, что мама говорила, оказалось правдой – вспомни эти чертовы документы Пентагона!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: