— … электрические, кварцевые, электронные не держим. Вы не встретите у нас яркие пластмассовые корпуса и сияющие застывшим весельем циферблаты… — раздались неожиданно

знакомые слова, произнесенные никогда не читавшим Лизину «зарисовку» часовщиком.

Непонятное оцепенение сковало Олега, он медленно погружался в пучину, в ледяную бездну. Обстановка подвальчика виделась ему сквозь толщу прозрачного зеленоватого льда. На Лизу жутковатая атмосфера мастерской не действовала. Она продолжала говорить с часовщиком, разглядывала с серьезным видом хитроумные механизмы, которые тот извлекал из недр стеллажей. Из толщи льда до Олега доносились обрывки рассказа:

— В старые добрые времена, дитя мое, часовщиками обычно были монахи, и делалось это отнюдь неспроста. Видишь ли – часы особый механизм, они отмеряют срок людской жизни, а в такие важные вопросы всегда старается вмешаться лукавый. Для нечистой силы часы – теплое гнездышко и изгнать ее из механизма почти невозможно. А служителей бога, лукавый, честно говоря, побаивается…

Мгла сгустилась, и звуки растаяли в ней. Исчезло все. Олег тряхнул головой. Тесный подвальчик уже не казался приютом неведомых сил. В нем царила обыденность.

— Олеженька, так значит завтра, после работы ты привезешь их сюда? — полувопрос, полуутверждение в устах Лизы звучало нарочито жалобно. — Часиков в семь…

Конечно же, он не мог отказать.

— Дождь кончился, – бросил куда-то в пустоту часовщик и бесшумно скрылся за тесными рядами стеллажей.

Они поднялись из подвальчика. Старый мастер оказался прав – умытые улицы заливало солнце.

Доставить часы в мастерскую оказалось не так-то легко. Громоздкие, упакованные в картонную коробку, они оттягивали руку, били по коленям, отчаянно сопротивлялись, когда их затаскивали в автобус. Только данное Лизе обещание вынуждало Олега доводить начатое дело до конца.

Старик долго рассматривал часы, вертел стрелки, качал скрюченным пальцем маятник. Часы сердито шипели, и Олег видел, как поднимаются в их чреве две пары изящных молоточков, деловито крутились шестеренки. У часов был глубокий, проникновенный голос.

— Лопнула пружина. Я заменю ее. Приходите через неделю, молодой человек, все будет готово.

Олег пришел через неделю. Часы возвышались на столе, поджидая его. Старик выплыл из глубин мастерской, улыбнулся равнодушной пустой улыбкой, молча взял деньги, молча собрался уходить.

— Постойте-ка! Вы их починили или нет? Часы работают?

Часовщик остановился:

— Разумеется. Иначе бы я не взял деньги. У нас старая фирма и мы дорожим своей репутацией. Все сделано должным образом – часы ожили. Разве, что будут спешить самую малость. Ключ висит на крючке с внутренней стороны дверцы… Нет-нет, постойте! — видя, что Олег потянулся за ключом, старик оживился, замахал руками. — Лучше заведите их дома. Не дело тащить через весь город механизм с заведенной пружиной. Вернитесь в дом, поставьте их на видное место, заведите пружину, плавно, но не до упора, толкните маятник и… Но я бы на вашем месте, молодой человек, не торопился с этим делом.

Домой Олег вернулся быстро. Автобус сразу подкатил к остановке, коробка оказалась не такой уж громоздкой, лифт в доме работал – последовательность мелких счастливых совпадений неудержимо влекла Олега вперед, и уже через сорок минут он отворил дверь собственной квартиры. Но удача не радовала его, все минуты пути Олег раздумывал о своем поведении в мастерской. Попадая туда, он, казалось, запутывался в сетях гипноза, теряя волю и здравый смысл. Старик наверняка обдурил его – вряд ли в таком возрасте он мог справиться со своей кропотливой работой. Он просто оставил часы в неприкосновенности и бессовестно потребовал деньги. «На вашем месте я бы не торопился делать это…» –

старикашка оказался на редкость расчетливым типом. И хотя его ветхость в какой-то мере извиняла хитрость, Олег был раздосадован и на него, и на себя. Раздосадован даже не за растраченные впустую деньги и время - он чувствовал себя обманутым, и это было обидно, портило день и оставляло на душе неприятный осадок.

Лизы дома не было. С приближением вступительных экзаменов. Она надумала посещать некие курсы «врожденной грамотности», желая раз и навсегда исправиться от своей склонности делать чудовищные орфографические ошибки в самых простых словах и предложениях. Олег распаковал коробку, поставил часы на столик, повернул боком. Его взору явилась полукруглая дубовая дверца, темное бронзовое кольцо ручки. Один поворот и дверь открыта… Тяжелый ключ плотно улегся в его ладонь. Олег повернул часы циферблатом к себе. Четырехгранный штырь заводной пружины смотрелся острием, направленной в него стрелы.

— На вашем месте я бы не торопился с этим делом… — шелест давно произнесенных слов нарушил тишину пустой квартиры.

Желая сбросить наваждение, Олег решительно открыл граненое стекло, скрывавшее маятник и циферблат, сверившись с наручными часами, перевел ажурные стрелки и вставил ключ в отверстие пружины. Один поворот ключа,

второй, третий… С каждым из них часы громко крякали, хрипели. Потом вернулась тишина. Олег уже успел в сердцах обругать старого мошенника, когда вспомнил, что требовалось еще и качнуть маятник. Он легонько подтолкнул увесистый диск. Громкое неспешное тиканье наполнило комнату. Часы работали.

Дни сменяли друг друга, незаметно отступая в прошлое. Уехала учиться, все же сумевшая поступить на филфак, Лиза. Олег остался один. Один, если не считать старых дубовых часов, безраздельно царивших в гостиной. Старый мастер оказался прав – за сутки они «убегали» минут на пять вперед, но за исключением этого недостатка справлялись с работой неплохо, педантично вызванивая часы, получасы и четверти. Каждый вечер Олег открывал темное, ограненное по краям стекло и отводил назад торопливую стрелку, а раз в две недели извлекал из недр часов ключ и заводил тугую пружину. Эти действия превратились для него в своеобразный обязательный ритуал, завершавший всякий прожитый день.

Олегу нездоровилось. Бессонница, быстро приходящая усталость, головные боли не оставляли дня для передышки, а апатия не позволяла противостоять напасти. Со временем Олег привык к своей, исподволь подкравшейся болезни, но

подсознательно старался избегать смотреться в зеркало – увядшая кожа и ранние морщины не располагали к долгому созерцанию отражения.

Несколько серьезней отнестись к собственному здоровью, Олега заставил досадный случай, произошедший с ним на вокзале: он стоял у вагона, ожидая приехавшую на каникулы Лизу, а она не сумела признать брата в толпе встречающих. Медобследование не открыло причину его странной болезни – врачи признали Олега здоровым, но все, кто видел его впервые, давали ему лет на десять-пятнадцать больше его истинного возраста.

Олег нервничал, ходил по врачам, знахарям, экстрасенсам, колдунам, а ночами восстанавливал в памяти день за днем последние полгода, пытаясь отыскать в прошлом корни своей загадочной болезни. Безрезультатно. К концу года он выглядел на все пятьдесят.

Воскресным днем начала лета Олег брел по улицам старого города, шаркая по мостовой отяжелевшими ногами. Ему, согбенному старику, давно получившему жалкую привилегию сидеть в общественном транспорте, была почти безразлична собственная судьба. Олег успел смириться с выпавшим ему жутким несправедливым жребием. Но сегодня

прошлое взбунтовалось, вырвалось на свободу, и он заново переживал воспоминания такой недавней и далекой молодости. Дома не сиделось. Ноги сами привели Олега в запутанный лабиринт улочек старого города. Когда-то таким же погожим деньком, они с Лизой шагали по мостовой, и вдруг, внезапно небо нахмурилось, тяжелые облака, разорванные шпилями башен, пролились на головы звонким ливнем…

Олег резко остановился, молния догадки пронзила его мозг – конечно же, мастерская, старик, часы… Случайность или неведомая воля привела его сюда – Олег только теперь заметил, что стоит в двух шагах от низкой сумрачной подворотни, той самой подворотни, где год назад они с Лизой пережидали дождь. Задыхаясь, он торопливо пошел вперед.