— Если они живые – тогда я убийца! — Виталий саданул кулаком по выгнутой спинке лавочки. — Я их выкинул, выдворил, выбросил, вышвырнул! Всех – на свалку!

— И теперь удивляешься? Плохо ты поступил, Виталик, плохо, по злому… Придется теперь, голубчик, пару пломбочек поставить – кариес он и есть кариес… — бледные руки безликого монстра потянулись к горлу Виталия.

И в тот же миг луч солнца пронзил рубиновое стеклышко брошки, опалил огнем кроны деревьев, заставил кипеть воду фонтана. Пламя шипело:

— Смерть придет сверху, сверху…

Виталий очень надеялся, что на этот раз его пробуждение окажется окончательным. Он долго держал голову под ледяной

струей, пытаясь вернуть душевное равновесие. По дороге на работу Виталия занимали не свойственные ему в обычном состоянии раздумья:

«Призраки убитых вещей, души убитых вещей… Привидения, мстящие убийце. Для упокоения мятежного духа тело предавали освященной земле. Убитый обретал покой. Кажется, так. Об этом столько фильмов показывали. Но вещи не хоронят. Их останки, разбросанные по всему кварталу, растащили дети и старики. Часть – увезли на свалку. Мне некого хоронить. И мне не выкрутиться из этой истории. Они будут преследовать меня до конца дней. Они сулят мне смерть…»

Но Виталий ошибся в своих мрачных прогнозах – фантастические виденья постепенно отступали, а жизнь возвращалась в привычное русло. Призраки перестали тревожить его.

Время текло, и незаметно подкралась осень. Всю первую половину сентября Вероника жаловалась на каждодневный шум, доводивший ее до головной боли. Пустовавшая квартира на пятом этаже наконец-то обрела хозяев, и они, по традиции, предвосхитили новоселье грандиозным ремонтом. Грохот сокрушаемых перегородок и визг сверл, доводили веронику до тихой истерики. Больше всего она опасалась за потолок,

который мог треснуть в любую минуту. Потом наступило затишье…

День, похожий на другие, сменился вечером, не отличавшимся от предыдущего. Около полуночи супруги отошли ко сну. Их сон был крепок и безмятежен. Хриплый бой часов разбудил Виталия. Свет луны заливал необъятную плоскость кровати, и лежавшая подле Вероника, представилась ему трупом, посеребренным мельчайшими кристалликами льда. «Опять… Начинается…». И тут же, молниеносно, пришло сознание непоправимой беды, совершающейся в эти мгновения.

— Вероника! Бежим!

Он орал бессвязные слова и тащил за собой полуголую, вырывающуюся из его рук женщину, так до конца не проснувшуюся и от того донельзя напуганную происходящим. Прогоревший насквозь потолок с треском обрушился на опустевшее ложе. Горячее дыхание огня опалило спины бегущих.

Они выскочили на улицу и, стоя среди других погорельцев, долго смотрели на полыхающую коробку дома, окна которого сияли радостным рыжим светом. К утру пожар еще не был погашен. Деревянные перекрытия сослужили хорошую службу огненному хищнику и пламя, наслаждаясь своим могуществом,

жадно пожирало чрево старого дома, и только чудо могло объяснить отсутствие человеческих жертв.

Позже Виталий узнал, что пожар начался в пустующей квартире то ли от неисправности проводки, то ли от окурка, оброненного кем-то из рабочих. Банки с красками, лаками и растворителем вспыхнули моментально, и ничто уже не могло остановить огненную стихию. Виталий понимал, что спасение ему даровали старые часы, разбудившие его за миг до рокового события. Переполненный благодарностью к почившей тетке, он надумал заказать в церкви грандиозный молебен и пожертвовать значительную сумму на помин ее души. Но с деньгами дела у погорельца обстояли неважно, а хлопоты с перспективной сделкой, обещавший немалый доход, отнимали все время. Намеренье осталось неисполненным.

Со временем странные происшествия последних месяцев утратили яркость, хрупкий замок предсказаний и странных совпадений рассыпался в прах, и случившееся стало восприниматься, как дурной сон. Виталия значительно больше волновали другие проблемы – он самоотверженно копил деньги на новую квартиру.

Проклятье Елены

Прекрасной

— Мам, о чем сегодняшняя сказка?

На столе горит ночник, в комнате сумрачно и уютно. По углам затаилась дремота и ночные спокойные сны. Белокурый мальчик заглядывает мне в лицо. Я отвечаю уверенно и нет в моем голосе предательских ноток сомнения. Я решилась и отныне дороги назад не существует.

— Эта особенная сказка, она не похожа на другие.

— Рассказывай, рассказывай!

С притворной строгостью я вопрошаю мальчугана:

— А ты, добрый молодец, зубы перед сном вычистил? — он энергично кивает головой, и тогда я произношу долгожданные слова: — Расскажу я тебе историю об Иване—царевиче, Елене Прекрасной и Кощее Бессмертном…

— У-у-у… Я про них и так все знаю. Что в этой сказке особенного?

— Прежде выслушай, а потом суди. Давным-давно в тридевятом царстве, тридесятом государстве правил народом мудрый царь Даниил. Было у него двенадцать дочерей, одна другой краше и сын – царевич Иван. Много добрых молодцев жило-поживало в тридевятом царстве, да такого ладного, как Иван-царевич не встречалось на той земле. Был он статен, высок, да лицом пригож, как дуб вековой могуч и силу имел богатырскую. Раз призвал к себе царь Даниил Ивана-царевича и такие слова молвил:

«Стар я стал, сын мой возлюбленный, и царский венец уж голову мою к долу клонит, потому время мне приспело на покой удалиться. Знаю я, что в надежные руки перейдет скипетр, и не посрамишь ты, Иван-царевич, седин моих. Но прежде, чем царем стать, должен ты, сын мой жену себе найти по сердцу».

«Как прикажете, батюшка» — ответил отцу Иван-царевич и спину свою в низком поклоне согнул, и прочь ушел с ликованием. А возрадовалось сердце добро-молодца, ибо дотронулся мудрый царь Даниил до заветных струн его. Три весны минуло с той поры, как впервые увидел Иван-царевич Елену Прекрасную – лишь узрел Иван красну девицу, как лишился сна, покоя и отдыха. Три зимы лютые с той поры прошли, три лета красных да три осени, но не смог Иван-царевич позабыть красу девичью. Нет, не зря молва нарекла

Елену – Прекрасной, некому было сравниться с ней в красоте и пригожести. Высока была Елена, стройна как березонька, уста имела алые, а очи как озера бездонные. Трижды коса золотая обвивала ее голову и спадала на шею лебединую. Голос у Елены Прекрасной был дивный, певучий, а походка как у павы – плавная да гордая. Юноши младые и мужи, годами умудренные, доблестные воины, иноземцы пришлые и бояре родовитые – кто только не чаял видеть Елену Прекрасную женою своею законную! Но всем отказывала красна девица, никому не давала предпочтения. Вот ободренный отцовским наказом, пришел Иван-царевич на двор к Елене Прекрасной и сказал ей слова горячие:

«Звездочка моя яркая, цветочек мой дивный! Три весны минуло, как увидел я тебя в первый раз, Елена Прекрасная, и с той поры жизни мне нет без тебя, любимая! День ночью кажется. Веселье – печалью. Выходи за меня замуж, Елена Прекрасная».

Выслушала Елена доброго молодца, прикрыла глаза ресницами шелковыми и тихо в ответ ему молвила:

«Чему быть суждено, не минует нас. От судьбы не скроешься, не обманешь ее. Коль начертано твоею стать, значит быть по сему. Вот тебе, Иван-царевич мое согласие. Засылай сватов, добрый молодец!».

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, но пришел черед дня урочного, и разгулялась свадебка царская. Накрыли в хоромах светлых столы длинные, уставили их яствами обильными, скоморохов да гусляров со всего царства-государства созвали, гостей именитых пригласили – то-то веселье заладилось! Только Елена Прекрасная смотрит невесело – то ли жених пришелся не по сердцу, то ли предчувствует душа кручину горькую, беду неминучую. Так и есть – недолгим оказалось веселье. Потемнело за окнами. Засвистел ветер меж куполами и башнями, засверкали молнии серебряные, и гром расколол небо надвое. И из этого пролома небесного, вырвался на волю вихрь яростный, пронесся по тридевятому царству, тридесятому государству, захватил с собой жизни невинные и ворвался, неукротимый, во дворец царя Даниила. Вырвал черный вихрь невесту из объятий Ивановых и унес красну девицу в даль неведомую. Только его и видели. Похватались мужи за мечи булатные – да поздно спохватились — нет в хоромах невесты красавицы, будто и вовсе не было. На том свадебка и закончилась.