— Они обесчестили себя, а посему их головы стали пищей для ворон. Полно, Франческо! — По телу герцога прокатилась волна дрожи, и он перекрестился. — Не пристало говорить за столом о покойниках.

— Тогда давай поговорим об их преступлении. — Граф Аквильский избрал окольный путь. — Итак, что они натворили?

— Что? — переспросил Джан Мария. — К сожалению, мне известно далеко не все. Твое любопытство мог бы удовлетворить Мазаччо. Он знал о заговоре с самого начала, но не стал посвящать меня в подробности, даже не назвал имена заговорщиков, давая измене вызреть. Потом он вознамерился их арестовать. Причем не ожидая встретить серьезного сопротивления. Мне он всего лишь сказал, что предателей шестеро и они намерены встретиться с седьмым. Оставшиеся в живых после ночной стычки подтвердили, что нападавших было то ли шестеро, то ли семеро, но они изрядно потрепали швейцарцев. Девятерых убили, с полдюжины изувечили. Швейцарцы уложили всего двоих, а еще двоих взяли в плен. Отсюда и четыре головы над воротами Сан-Бакколо.

— А Мазаччо? — полюбопытствовал Франческо, — Неужели он не назвал тебе имена тех, кому удалось бежать?

Герцог ленивым движением взял с блюда оливку.

— В том-то и беда. Стервец мертв. Его убили в ту самую ночь. Пусть он сгниет в аду за его ослиное упрямство, ибо тайну заговора, а также имена предателей он унес с собой в могилу. Впрочем, что это я так? Конечно, своим молчанием он мне навредил, но по натуре я человек добрый, а посему помолюсь за него Богу. Упокой, Всевышний, грешную душу Мазаччо.

Граф опустился на стул, надеясь, что испытанное им облегчение не отразилось на его внешности.

— Но все-таки что-то Мазаччо успел сказать?

— Почти ничего. Оп никогда не раскрывал своих карт. Черт бы его побрал. Он заявлял мне в глаза, что я не из тех, кто способен хранить тайну. Представляешь себе такую наглость? С принцами, право, так говорить не следует. Он сообщил лишь о существовании заговора, цель которого — свергнуть меня с трона, пообещал захватить и заговорщиков, и человека, которого они уговаривали занять мое место. Подумай только, Франческо, сколь чудовищные планы роятся в головах моих подданных! Они хотят свергнуть меня, едва ли не самого доброго правителя во всей Италии! Святой Боже! Стоит ли удивляться, что я вышел из себя и приказал отрубить им головы и водрузить их над воротами.

— Но если я тебя правильно понял, двоих заговорщиков взяли живыми?

Герцог кивнул — его рот был полон едой.

— И что выяснилось на суде?

— На каком еще суде? — Джан Мария запил еду вином. — Никакого суда не было. Говорю тебе, их неблагодарность до такой степени разъярила меня, что я даже забыл о существовании пыток. Как только их привели ко мне, я велел отрубить им головы.

— И ты отправил этих людей на смерть? — Франческо встал, не сводя глаз с кузена. В его взгляде было удивление и гнев. — Ты хочешь сказать, что без суда отдал в руки палачу столь знатных дворян? Джан Мария, ты, должно быть, сошел с ума, коль смог так легко взять и пролить благородную кровь!

Герцог съежился в кресле, но его уже душила ярость.

— Ты понимаешь, с кем ты говоришь?

— С тираном, считающим себя самым мягкосердечным правителем Италии, которому недостает мудрости осознать, что он своими руками раскачивает свой трон. Ты не подумал о том, что можешь спровоцировать восстание? Ведь ты совершил убийство! Да, герцоги в Италии частенько прибегают к этому средству, но ты сделал это уж слишком откровенно!

— Я не боюсь бунта, — уверенно ответил Джан Мария. — Командование охраной я передал Мартину Армштадту, он нанял отряд из пятисот швейцарских ландскнехтов, ранее служивших в Перудже Бальони.

— И на этом зиждется твоя безопасность? — Франческо пренебрежительно улыбнулся. — Доверить охрану трона иностранным наемникам, которыми тоже командует иностранец!

— Меня охраняют не столько они, сколько милосердие Божье, — последовал благочестивый ответ.

— Ха! — Франческо терпеть не мог лицемерия. — Завоюй доверие своих подданных. Постарайся, чтобы они стали твоей защитой.

— Ш-ш-ш! — прошептал герцог. — Не богохульствуй. Да разве не этому я посвятил всю свою жизнь? Я живу ради моих подданных. Но, клянусь душой, они требуют от меня слишком многого, когда просят умереть за них. И если я воздам по заслугам тем, кто покушался на мою жизнь, как воздал предателям, о которых ты говоришь, кто меня осудит? Уверяю тебя, Франческо, попади мне в руки двое сбежавших, и я поступлю с ними точно так же. Клянусь Богом, так оно и будет! Что же касается человека, которого они прочили на мой трон… — Жестокая улыбка, искривившая губы герцога, была красноречивее его слов. — Интересно, кто бы это мог быть? Я поклялся, что, если небеса помогут мне его разыскать, я целый год буду каждую субботу ставить свечу в Санта-Фацко и поститься перед всеми праздниками. Кто… кто он, Франческино?

— Откуда мне знать? — Граф постарался уйти от прямого ответа.

— Тебе известно многое, дорогой мой Чекко. У тебя прозорливый ум, тем более в делах политики. Скажи, они могли обратиться к герцогу Валентино?

Франческо покачал головой.

— Если Чезаре Борджа пожелает захватить твое герцогство, он обойдется без заговора. Придет со своей армией, а ты почтешь за благо отдать ему корону.

— Боже и все святые, защитите меня! — воскликнул Джан Мария. — Ты говоришь так, будто его армия уже идет на Баббьяно.

— Вот об этом и давай поговорим. Поверь мне, такое очень даже возможно. Прислушайся к моим словам, Джан Мария! Я приехал из Аквилы не для того, чтобы позавтракать с тобой. Эту неделю у меня гостили Фабрицио да Лоди и Фанфулла дельи Арчипретти.

— У тебя? — И без того маленькие глазки герцога превратились в щелочки. — У тебя? — Он пожал плечами и развел руками. — Фу! Вот, оказывается, как может ошибиться такой неискушенный человек, как я. Видишь ли, Фрапческо, узнав об их отсутствии после злополучной ночи, я было решил, что они тоже участвовали в заговоре.

Джан Мария потянулся к сотам с медом.

— Во всем герцогстве не найти более верных тебе сердец, — последовал ответ. — Их привел ко мне страх за судьбу Баббьяно.

— Ага! — На бледном лице Джана Марии появился интерес.

И тут граф Аквильский пересказал герцогу Баббьяно все то, что говорил ему в пастушьей хижине Фабрицио да Лоди. Об угрозе, исходящей от Борджа, о полной неготовности к сопротивлению, о пренебрежительном отношении Джана Марии к дельным советам. Отсюда, подвел он итог, и брожение в умах его подданных, и жгучее желание исправить положение. Когда он закончил, герцог, забыв о еде, долго смотрел в тарелку.

— Не правда ли, Франческо, это так просто, заявить человеку: «Это не так. И это не так». Но кто, скажи на милость, поможет мне все наладить?

— Если ты согласен, то это мог бы сделать я.

— Ты? — воскликнул Джан Мария. На его обрюзгшем лице отразилось негодование. — И как же, дорогой кузен, ты намерен все наладить?

В тоне герцога слышалась насмешка.

— Я бы поручил сбор налогов мессеру Деспальо, ограничил бы расходы на содержание дворца, а вырученные деньги направил на создание собственной армии. Я обладаю некоторым опытом военачальника, это могут подтвердить многие из правителей. Я возглавлю твою армию, заключу договоры с сопредельными государствами, и они, поняв, что мы вооружаемся, увидят в пас силу, с которой надобно считаться. Человек строит дамбу, пытаясь остановить ревущий поток, а я попытаюсь организовать оборону, способную противостоять армии Борджа. Назначь меня своим гонфалоньером[3], и через месяц я скажу тебе, смогу я спасти твое герцогство или нет.

С каждым словом Франческо подозрительность герцога возрастала, а когда он закончил, лицо Джана Марии перекосила злобная гримаса.

— Назначить тебя моим гонфалоньером? — пробормотал он. — С каких это пор Баббьяно стал республикой? Или твоя цель — сделать нас республиканцами с тем, чтобы самому утвердиться на самом верху?