— Кто знает? Картин примерно шестьдесят. Если вывезти их из Италии, каждая будет стоить миллион. Может, десять миллионов. А может, и миллиард, особенно та…

— Я знал, что этот день будет для меня удачным, — послышался знакомый голос.

Я обернулся. У двери, с дробовиком в руках, стоял Марио. Оба ствола смотрели мне в живот.

— Что тебе надо? — рявкнул я и, поняв нелепость вопроса, добавил: — Почему ты угрожаешь мне?

— А разве вы не угнали мамин автомобиль? — Марио хмыкнул. — И не грозили мне полицией?

— Неужели ты принимал мои слова всерьез?

— Конечно, синьор, особенно, когда вы заговорили о шестидесяти миллионах.

— Знаешь что… — Я шагнул к нему, но Марио остановил меня, подняв дробовик на пару дюймов.

— Да?

— Ты ведешь себя глупо. Денег хватит на всех. Я хочу сказать, что пятнадцать миллионов из шестидесяти — твои.

— Я предпочел бы получить все.

— Неужели ты убьешь нас из-за каких-то сорока пяти миллионов?

— Лицом к стене! Все трое! — скомандовал Марио. Мы безропотно подчинились. — А теперь я погляжу, что тут у вас творится.

Обод с картинами еще кружился на хорошо смазанных шестернях. Марио прошел в будку, прильнул к окулярам и вздрогнул от изумления. Коротко глянул на нас, вновь приник к окулярам. Наконец, с бледным, как полотно, лицом вышел из будки и направился к нам. Я сжал руку Кэрол, ожидая выстрела.

Но Марио, казалось, нас не видел. Он снял с крюка керосиновую лампу и швырнул ее во вращающийся обод. Звякнуло стекло и языки пламени заплясали на сухом дереве.

— Болван! — завопил я. — Что ты делаешь?

— Вы видите, что я делаю, — держа меня на мушке, Марио разбил об обод все лампы. Одна за другой картины превратились в бесполезный пепел.

— Сумасшедший! — проревел я, перекрывая треск горящего дерева. — Что ты натворил?

— Ничего особенного, — спокойно ответил Марио. — Уничтожил порнографический фильм.

— Ты… — я не находил слов. — Ты просто дьявол. Ты грабил меня с первой минуты нашего знакомства, ты обворовываешь свою несчастную мать, ты пытался продать мне женщину, ты хотел купить Кэрол, ты торгуешь наркотиками и минуту тому назад мог хладнокровно застрелить нас.

— Все так, — не без гордости ответил Марио, — и, тем не менее, сказанное вами не мешает мне оставаться патриотом своей страны. Несмотря на мои недостатки, я люблю Италию и мне дорога ее честь.

— Ха! Да причем тут твой патриотизм?

— Великий Леонардо — лучший художник всех времен и народов. Он — мой соотечественник, и скажите, синьор, что подумает об Италии весь мир, узнав про это безобразие? Что скажут о нации, величайший представитель которой растрачивал свой божественный дар на… — душевное волнение не позволило Марио закончить фразу.

Я покачал головой. Пещеру наполнил едкий дым, Марио двинулся к двери.

— Пора уходить.

— Ты не убьешь нас?

— Это лишнее. Если кому-то из вас достанет глупости раскрыть рот, вам все равно никто не поверит.

— Наверное, ты прав, — я пристально посмотрел на Марио. — Послушай, разве тебя не волнует потеря шестидесяти миллионов долларов?

Марио пожал плечами.

— День на день не приходится. Что-то теряешь, что-то находишь. Между прочим, если вы хотите добраться до Милана на мамином автомобиле, вам придется доплатить…

Теперь, глядя на загадочную улыбку Моны Лизы, я не могу не улыбнуться в ответ

Война началась в сентябре 1939 года. Узнав о войне, англичане сразу же начали готовиться.

В Восточной Африке — в колониальной Кении — жил в ту пору молодой человек — белый охотник, любивший африканские саванны и долины и прохладные ночи на склонах Килиманджаро[60]. Весть о войне не застала его врасплох. Сборы охотника были недолги. Добравшись до Найроби, он явился на призывной пункт военно-воздушных сил Великобритании и попросился в пилоты. Его приняли, и он начал постигать тайны летного дела в местном аэропорту на малюсеньких бипланах «тайгер-мот».

На шестой неделе обучения он стал жертвой собственного любопытства и едва не угодил под трибунал. Поднявшись в воздух, пилот не захотел отрабатывать положенные по программе штопоры и бочки, а направился в сторону Накуру, желая полюбоваться на диких зверей, гуляющих но африканским равнинам. В поле его зрения попала черная антилопа — животное весьма редкое, — и пилот снизился, чтобы лучше разглядеть ее. Он внимательно наблюдал за антилопой и не заметил жирафа справа от себя. Аэроплан летел так низко, что передней кромкой правой нижней плоскости животному отрезало голову. В результате оказалось повреждено крыло, по все же пилоту удалось дотянуть до Найроби, где, как уже говорилось, он чуть не попал под суд, потому что подобную аварию не объяснишь столкновением с большой птицей — отчетливо были видны прилипшие к плоскости и застрявшие в расчалках куски жирафьей шкуры.

В начале седьмой педели подготовки ему разрешили совершить самостоятельный перелет из Найроби в Элдорет — маленький городок на западе, в горной части страны, расположенный на высоте восьми тысяч футов. И снова ему не повезло. На этот раз из-за попадания воды в топливные баки у самолета заглох мотор, однако пилот не растерялся и, не повредив машину, произвел вынужденную посадку в малонаселенной местности неподалеку от небольшой хижины, сиротливо стоявшей на высокогорном плато.

В Мишине пилот увидел одинокого старика, у которого только и было, что крохотное бататное поле, несколько бурых кур и черная корова.

Старик отнесся к нему по-доброму. Накормил, напоил молоком, отвел место для ночлега. Пилот жил у него два дня и две ночи — пока не прибыл поисковый самолет. После того как была установлена причина аварии и к хижине доставили топливо, пилот смог вылететь в Найроби.

Пока же он гостил в хижине, старик, долгие месяцы ни с кем не общавшийся и страдавший от одиночества, радовался его обществу и возможности поговорить. Говорил старик много, жаловался, что вокруг ни души, что по ночам приходят к хижине львы, рассказывал о слоне-отшельнике, обитавшем за горой к западу от хижины, о дневном зное и мертвой тишине, воцаряющейся с наступлением полночной стужи.

О себе старик заговорил на второй вечер. Он поведал гостю длинную и странную историю. Пилоту казалось, что этим рассказом старик облегчает собственную душу.

Пилоту эта история показалась настолько необычной, что, вернувшись в Найроби, он сразу же записал ее.

Две недели спустя пилот разбился во время учебного полета. Перебирая оставшиеся после него пожитки, мы нашли этот рассказ в чемодане. Родственников у пилота не было, а мы с ним дружили, поэтому я взял его рукопись и в память о нем распорядился ею по собственному усмотрению.

А записал он вот что.

«Старик вышел за порог хижины и на минуту остановился, опершись на палку. Он огляделся, часто моргая от яркого солнечного света, склонил голову набок, поднял глаза и стал ждать, не повторится ли звук, только что послышавшийся ему.

Старик был малорослый и коренастый, ему едва перевалило за семьдесят, но выглядел он значительно старше — на все восемьдесят пять, к тому же от ревматизма здорово распухли суставы. Одна половина заросшего седыми волосами лица была парализована. На голове он носил не снимая грязный тропический шлем.

Стоя неподвижно под яркими солнечными лучами, старик щурил глаза и прислушивался. Звук повторился снова. Старик резко повернул голову и посмотрел на крохотную деревянную лачужку на пастбище в сотне ярдов от него. Отпали все сомнения: это был жалобный собачий визг, высокий и пронзительный. Жуткий вопль самой души.

Старик повернулся и направился через луг к деревянной лачуге. Толкнув дверь, он вошел внутрь и увидел лежавшую на полу маленькую белую собачку. Над ней, широко расставив ноги, стоял Джадсон. Вытянутую красную физиономию этого человека закрывали лохмы черных волос, он был долговязый и худой, сквозь засаленную белую рубаху обильно проступал пот. Сейчас он что-то бормотал себе под нос. Казалось, его нижняя челюсть была для него слишком тяжелой, и. закрывал он ее не до конца, и с подбородка медленно стекала слюна. Джадсон не сводил взгляда с белой собачки у его ног. Одной рукой он теребил свое ухо, в другой держал толстую бамбуковую палку.