Не обращая внимания на Джадсона, старик опустился на колени подле собаки и осторожно потрогал ее распухшими от ревматизма руками. Она не шевелилась, глядя на него полными слез глазами. Джадсон, застыв точно вкопанный, молча наблюдал за стариком и собакой.

Тяжело опираясь обеими руками на палку, старик медленно с усилием поднялся на ноги и окинул взглядом помещение. В дальнем углу валялся грязный измятый тюфяк. На столе, сколоченном из деревянных ящиков, стояли примус и покрытая щербинами синяя эмалированная кастрюля, давно немытый пол был усеян куриными перьями.

Старик наконец увидел то, что искал, — прислоненный к стене возле тюфяка тяжелый железный прут, — и заковылял к нему, глухо постукивая палкой по дощатому полу. Глаза собаки неотступно следили за каждым его движением. Старик переложил палку в левую руку, правой взял железный прут, подволакивая одну ногу, вернулся к собаке, неожиданно замахнулся и с силой ударил животное прутом по голове. Затем отбросил прут и посмотрел на Джадсона. Джадсон продолжал стоять на широко расставленных йогах, пуская слюни по подбородку. Старик заметил, что у него теперь дергались уголки глаз. Он подошел к нему, заговорил очень тихо и медленно, едва сдерживая гнев. Губы у него шевелились только на одной половине лица.

— Ты сломал ей хребет.

По мере того как гнев его перерастал в ярость, старик находил все новые слова и, задрав голову, выплевывал их в лицо долговязому Джадсону, а тот шаг за шагом отступал к стене.

— Ты подлый и трусливый живодер. Это моя собака. Какое ты имеешь право бить мою собаку? Отвечай мне, слюнявый псих. Отвечай!

Ладонью левой руки Джадсон медленно потер рубаху на груди. Теперь у него уже дергалось все лицо. Уставившись в пол, он ответил:

— Она все время лизала свою лапу, и я не мог вынести этого звука. Ты же знаешь, что я терпеть не могу таких звуков, а она все лизала и лизала. Я велел ей прекратить, а она посмотрела на меня, вильнула хвостом и снова принялась лизать. Я не вытерпел и побил ее.

Старик ничего не сказал. Он хотел было ударить Джадсона и даже поднял руку, но тут же опустил ее, плюнул на пол, повернулся, вышел на солнечный свет и направился через луг к низкорослой акации, где жевала свою жвачку черная корова. Она стояла и смотрела, как он ковыляет к ней. Ее челюсть двигалась размеренно, словно в такт медленно работающему метроному. Старик остановился возле коровы и погладил ее по шее. Прислонившись к ней, почесал спину концом своей палки. Он долго чесал ей спину, время от времени тихо шепча ласковые слова.

Ему приятно было стоять в густой тени акации, наслаждаясь пышной после обильных дождей растительностью — в это время года напоенная влагой трава в горных районах Кении такая сочная и зеленая. На севере высилась гора Кения. От ее снежной шапки к небу поднималась легкая белая дымка. Внизу на склонах горы обитали слоны, оттуда по ночам иногда рычали на луну львы.

Шли дни, Джадсон молча продолжал выполнять свою работу на ферме; он собирал кукурузу, выкапывал бататы и доил корову, а старик большую часть времени сидел в своей хижине, прячась от жестокого африканского солнца. Лишь в конце дня, когда становилось прохладней, он выходил наружу и брел к корове, возле которой ежедневно проводил не менее часа. Выйдя однажды из хижины, он увидел рядом с коровой Джадсона. Выставив вперед ногу и медленно теребя ухо, он стоял и как-то странно смотрел на животное.

Что это на тебя снова нашло? — спросил старик, доковыляв до него.

— Она все время жует, — ответил Джадсон.

— Корова жует свою жвачку, — сказал старик. — Оставь ее в покое.

— Этот звук, ты разве его не слышишь? Она хрустит так, будто у нее во рту голыши. Ты только послушай — хрустит себе и хрустит не переставая, а там всего-навсего трава да слюни. От этого звука у меня аж в голове свербит.

— Убирайся, — сказал старик. — Скройся с глаз моих долой.

На рассвете старик, как обычно, сидел и поглядывал в окно, наблюдая, как Джадсон идет из своей лачужки доить корову. Он сонно плелся по полю, на ходу разговаривая с самим собой и оставляя на мокрой траве темно-зеленый след. В руке у него была на четыре галлона — банка из-под керосина, которая служила ему подойником. Из-за крутого горного склона выплывало солнце, в его лучах Джадсон, корова и акация отбрасывали длинные тени. Старик видел, как Джадсон поставил банку на землю, достал спрятанный под акацией ящик и примостился на нем, приготовившись доить. Внезапно он опустился на колени и принялся ощупывать коровье вымя. Со своего наблюдательного поста старик тотчас заметил, что молока в вымени нет. Джадсон поднялся и быстро зашагал к хижине. Он остановился под окном, возле которого сидел старик, и посмотрел вверх.

— У коровы нет молока, — сообщил он.

Старик высунулся из раскрытого окна.

— Это ты выдоил молоко, вшивый ублюдок.

— Нет, — ответил Джадсон. — Я всю ночь спал.

— Ты. — Старик еще больше высунулся из окна, произнося слова одной половиной рта. — Я с тебя шкуру спущу.

— Это не я, это, наверное, туземцы из племени кикуйу ночью выдоили молоко, — возразил Джадсон. — А может быть, корова заболела.

Старику показалось, что Джадсон говорит правду.

— Ладно, посмотрим, как она вечером будет доиться, — сказал он. — А сейчас, Бога ради, сгинь с моих глаз.

К вечеру вымя у коровы наполнилось, и старик видел, как Джадсон надоил две кварты густого жирного молока. На следующее утро молока не оказалось опять, но к вечеру у коровы было полное вымя. На третье утро оно слова оказалось пустым.

После этого старик решил ночью постеречь корову. Едва начало смеркаться, он устроился у открытого окна, положил на колени старый дробовик двенадцатого калибра и стал ждать вора, который приходил по ночам за молоком.

С вечера образовалась такая темень, что различить корову оказалось просто невозможно, но чуть позже из-за гор показалась луна и стало светло почти как днем; холод был пронизывающий — хижина находилась на высоте семи тысяч футов, и старик, зябко поеживаясь на своем посту, плотнее кутал плечи коричневым одеялом. Теперь он ясно, почти как при дневном свете, видел корову и густую тень, отбрасываемую на траву акацией, из-за которой поднималась луна.

Всю ночь старик сторожил корову. Лишь один раз он поднялся со своего места и проковылял в комнату, чтобы взять второе одеяло, а остальное время не сводил с животного глаз.

За час до рассвета ее вымя было полным — в этом старик был уверен, ибо то и дело поглядывал на него и знал, что все это время оно постепенно наполняется молоком. До рассвета оставался час, луна висела низко, по в ее свете были хорошо видны и корова, и небольшая акация.

Вдруг старик встрепенулся — послышался какой-то звук. Звук повторился — шуршание травы под самым окном. Поднявшись с места, он перегнулся через подоконник и посмотрел вниз.

Крупная черная змея — мамба — длиной около восьми футов и толщиной с мужскую руку стремительно скользила прямиком к черной корове. Трение змеиного тела о мокрую траву напоминало шипение газа в горелке. Старик поднял ружье, намереваясь выстрелить, но почти сразу же, сам не зная почему, опустил его, снова сел и, не шевелясь, стал наблюдать за мамбой. Он ожидал, когда мамба нанесет удар.

Но змея не стала нападать. Она приподняла голову, качнула ею взад-вперед, затем потянулась к вымени и, взяв в рот один из коровьих сосков, стала сосать молоко.

Корова стояла как вкопанная. Не было слышно ни звука, в лунном свете отчетливо виднелись черная корова и грациозно изогнувшаяся черная змея.

Мамба высасывала молоко из вымени в течение примерно получаса, при этом ее тело чуть заметно пульсировало. Она прикладывалась поочередно ко всем четырем соскам, а закончив, медленно опустила голову и заскользила по траве в том направлении, откуда появилась.

Луна медленно опустилась на гребень горы Кении. И тут же из-за горного склона на востоке выглянуло солнце, а из своей лачуги вышел Джадсон с жестянкой в руке и сонной походкой направился к акации, волоча ноги по мокрой от росы траве. Старик с интересом наблюдал за ним. Джадсон наклонился, ощупал рукой вымя, и тут старик окликнул его. Джадсон вздрогнул от неожиданности.