— Едва ли это можно считать решающим доказательством. Большинство этих мерзавцев, ошивающихся на улицах, изобретают собственную товарную марку. Для большей солидности в глазах покупателей.

— Это она.

— И чего вы от меня хотите?

— Чтобы ты поговорил с ним.

— Джой, он внедрен уже двенадцать лет; это больше, чем способен выдержать кто-либо другой. И мы не вправе заставлять его заниматься этим вечно. Он уже позабыл о том, что на свете есть нормальные люди. Он думает, что все люди подразделяются на подонков, убийц и остолопов. Если мы его оттуда в ближайшее время не вытащим, то ему никогда уже не удастся вернуться к нормальной жизни. Уверяю вас, никогда.

— Энди, это она.

— Джой, мы слишком глубоко внедрили этих людей, заставили вжиться в фальшивое существование. Это противно самой природе человеческой, а когда мы их «отыгрываем», то бесцеремонно возвращаем в реальный мир. А вернее, швыряем в корзину для мусора. Полицейскими они служить уже не в состоянии, их личность слишком расщеплена, чтобы вступать в нормальные контакты в людьми, поэтому мы отправляем их в отставку по профнепригодности и говорим: всего хорошего и пошли вы к черту. Ради Бога, не забывайте, что речь идет о сыне Имона. Неужели он, по-вашему, не заслуживает того, чтобы немного пожить спокойно?

Бандюга Джой смерил его долгим взглядом.

— Никто из нас не ведет нормальную жизнь. Ни я, ни ты, никто. Он заслуживает право на нормальную жизнь, и мы обязаны дать ему такой шанс. Он никогда не простил бы нам, если бы мы не сообщили ему о том, что она засветилась. Он бы нас просто убил. Он заслуживает того, чтобы мы позволили ему в последний раз провести представление, а потом уж мы превратим его в добропорядочного гражданина.

Сивер раздавил окурок в жестянке из-под сардин.

— Я вам завидую. Вы умеете душить, как раковая опухоль.

Заместитель главного инспектора Паули Бурке припарковал машину в гараже на Восемнадцатой улице, а оттуда пошел пешком. Когда разъезжаешь на машине с мигалкой, на улице ее просто так не оставишь. Слишком велика опасность, что ее украдут и тем самым выйдут на личность и род занятий ее владельца. Ведь в машине с мигалкой у тебя лежит и кредитная карточка, на которой значится твое собственное имя или название какой-нибудь подставной организации.

Идя по Первой авеню и размышляя о предстоящих завтра похоронах Леви и о похоронах Дилео во вторник, Бурке испытывал тяжелую усталость. Конечно, ему придется присутствовать и там, и тут, и по долгу службы произносить вдовам слова соболезнования, и рассказывать о героизме, проявленном их покойными мужьями, и обещать, что госдепартамент не забудет о них и об их детях и готов прийти им на помощь в любую минуту, когда она им понадобится, прекрасно понимая, что их покойные мужья уже списаны в архив, что вдовам выхлопочут пенсии, чтобы потом сразу же забыть о них навсегда. А его самого теперь до самой смерти будет преследовать проклятущий вопрос: на чем же они засветились?

Верзила Паули вошел в здание Тринадцатого полицейского участка, прошел мимо внушительной высокой конторки, мельком продемонстрировал свою бляху покосившемуся в его сторону лейтенанту и направился в дальний конец зала. А там находилась дверь, через которую он попал в холл Полицейской академии. Обойдя лифты, он свернул направо, в коридор, изукрашенный трофеями и флагами, и, миновав двойную дверь, попал в гимнастический зал. Группа рекрутов бежала, постоянно меняя темп бега, по периметру зала, тогда как другая группа осваивала технику боевого единоборства.

Сержант Джим Нири, главный инструктор по физподготовке, обучил уже тысячи новобранцев искусству быстро и безопасно вывести из строя соперника. Хорошо сложенный мужчина годам к шестидесяти, он отсчитывал темп бега, когда в зал вошел Бурке, но, заметив его, передал право вести занятие своему помощнику, а сам двинулся навстречу гостю. Одной из негласных служебных обязанностей Нири был подбор кандидатов из числа рекрутов на роль внедренного агента. После того что случилось прошлым вечером, он не удивился появлению в гимнастическом зале Верзилы Паули.

Подойдя к Бурке и отерев ладонью вспотевшее лицо, Нири продолжал наблюдать за тренировкой.

— Сущие дети, — сказал Бурке.

— Вы не можете себе представить, какового мне с ними приходится. Парочка кругов — и нужна кислородная подушка. — Поглядев Бурке в глаза, он добавил: — Мои соболезнования. Я ведь обоих этих ребят помню.

И они замолчали, двое старых служак, вспоминая былое и погибших коллег.

Бурке мотнул подбородком в сторону новобранцев:

— Что-нибудь интересное?

— Я предполагал, что вы сегодня придете, и приготовил для вас одно досье. Оно у меня в кабинете.

Кабинет Нири представлял собой застекленный бокс в конце зала. Они вошли в бокс, и Нири, выдвинув один из ящиков письменного стола, порылся в бумагах, отыскал нужное ему досье и вручил его Бурке.

Понимающая улыбка появилась на губах у сержанта, пока Бурке вчитывался в досье.

Наконец он отвел глаза от бумаг.

— Ну а если сформулировать в двух словах?

— Ум, сообразительность и владение многими навыками уличной службы.

— Да, на девственницу из светлого домика не смахивает.

— Инспектор, если вам нужны девственницы, обратитесь в женский монастырь.

«Энвироман», самый популярный среди специфической праздной публики клуб, был расположен в здании девятнадцатого века, в котором ранее размещался склад ткацкой фабрики, на Двадцать второй улице в районе Челси. Когда Сивер прибыл сюда вскоре после полуночи, у входа вилась, несмотря на столь ранний час, очередь жаждущих попасть внутрь. Она тянулась аж до Пятой авеню.

Прямо напротив «Энвиромана», занимая часть тротуара, стояла мусороуборочная машина; мотор ревел, мусорщик пытался защелкнуть крышку на переполненном баке, но неловким движением он накренил его, и мусор разлетелся по улице. Уличная побродяжка присела между припаркованными машинами, справляя малую нужду, с другой стороны улицы на нее отчаянно зашикали. Чуть выше на улице в одной из машин верещало противоугонное устройство.

Подойдя к четырем отвратительным тяжеловесам, пропускающим внутрь только «правильных» людей, Энди Сивер закурил итальянскую сигару и остановил свой выбор на том, который выглядел еще отвратительнее, чем остальные. Сунув в лапу вышибале десятку, он произнес:

— Разыскиваю дочь. Ей всего четырнадцать. Ничего, если я на минуту загляну, нет ли ее у вас?

Десятка исчезла в огромной лапище, и кивок чуть ли не на семифутовой высоте позволил Сиверу войти.

Оказавшись внутри, Сивер пристроился к очереди перед металлоискателем. Неоновая вывеска над металлоискателем мигала алыми буквами: «Никакого оружия, пожалуйста!» У Сивера с этим не было никаких проблем: его девятимиллиметровый «глок» в пластиковом корпусе этот металлоискатель устаревшей конструкции учуять не мог. Пройдя сквозь воротца металлоискателя, Сивер заплатил за вход двадцать пять долларов наличными и прошел сквозь тяжелую резную дубовую дверь с изображениями китов в большое помещение, сотрясавшееся от душераздирающей музыки. В левой части этого помещения, под рядом матовых окон, расписанных в стиле Анри Руссо примитивисткими джунглями и животными, располагалась длинная стойка бара.

Подойдя к стойке, он окликнул одну из барменш, китаянку по имени Жасмин, неизменно вплетавшую себе в косичку желтую ленточку:

— «Джонни Блэк», со льдом.

Жасмин достала высокий бокал, бросила туда несколько кубиков льда, а затем наполнила его до краев шотландским виски. Вручая бокал Сиверу, она сказала:

— С вас пятнадцать долларов.

Протянув ей двадцатку через головы сидящих за стойкой, Сивер произнес: «Держи» — и прошел в сторону затемненной сцены, находящейся в дальнем конце большого зала. Чуть справа от сцены высилась скульптурная группа, некогда изваянная для католической церкви: Мадонна в человеческий рост, приодетая уже здесь в щегольские поясок и бюстгальтер. Из громкоговорителей, заключенных в железные колонны, доходящие до самого потолка, неслась дикая латиноамериканская музыка, тогда как посетители, которых было уже полным-полно, танцевали в лучах многоцветных, постоянно вращающихся прожекторов.