Потягивая виски, Сивер засмотрелся на дамочку, одетую в черные брюки, ковбойские сапоги, рубашку с открытым воротом, на груди которой красовалась эмблема «Сельский СПИД». Ее оранжевые волосы были заплетены на затылке в «колосок», украшенный черным бархатным бантом. Она танцевала с человеком, одетым, на взгляд Сивера, смешно и безвкусно: в синюю морскую форму, изубранную блестками. Отведя взор от парочки, Сивер обнаружил, что к нему направляются двое восточного типа мужчин, увешанных золотыми цепями, медальонами и перстнями. «А вот и людишки из „Золотого треугольника“», — подумал он.

Сивер метнулся от них, устремившись по каменной лестнице на балкон. Это было более достойным отступлением, нежели прорыв через весь танцевальный зал к главному входу. У одной из стен, выстроившись в ряд, стояли длинные банкетки, а танцевальная площадка, размером не больше чернильницы, была со всех сторон окружена столиками для коктейлей. У стены был небольшой бар с превосходным выбором напитков. Между столиками скользили официантки, одетые только в черные колготки и в туфли на высоченном каблуке.

Сивер сразу же заметил здесь, на балконе, Чи-Чи Моралеса, крупного мексиканского наркодельца в окружении четверых латиноамериканских бандитов. Развалившись на банкетке, они попивали шампанское и развлекали своих девочек.

В отличие от большинства наркодельцов, роскошно одевающихся и увешивающих себя драгоценностями, Моралес был одет крайне скромно: джинсы, темная сорочка, высокие башмаки на пуговках. Худощавый мужчина под шестьдесят с худощавым же — кожа да кости — лицом. Проницательные черные глаза, толстые губы, плоский нос, высокие скулы и агатово-черные прямые волосы, рассыпающиеся по плечам, выдавали в нем самого настоящего индейца, а вовсе не какого-нибудь там метиса.

Моралес был опытнейшим «курьером», о котором правоохранительные органы знали, увы, слишком мало. Его дикарский нюх на опасность позволял ему избегать все хитроумнейшие ловушки, устраиваемые для него полицией. С тех самых пор, как он пять лет назад всплыл в Нью-Йорке, ему принадлежала роль ключевого игрока в серьезнейших сделках по наркотикам.

Продолжая на ходу потягивать свое виски и не обращая внимания на наркодельцов, Сивер прошел вдоль столиков, минуя танцующих, в другой конец балкона и, остановившись у парапета, окинул взглядом толпу вдохновенно танцующих на первом этаже. Вскоре его ноги непроизвольно начали отбивать тот же самый ритм, а плечи заходили ходуном. Краем глаза он углядел двоих восточного типа мужчин, повстречавшихся ему внизу, которые сейчас направлялись к Моралесу.

Вдруг музыка замерла, и сразу же погасили разноцветные огни. Толпа внизу устремилась к сцене, скандируя: «Алехандро! Алехандро! Алехандро!» В зале пригасили и другие огни, а толпа все неистовствовала, продолжая выкрикивать: «Алехандро!» В клубе воцарилась атмосфера нетерпеливого ожидания. Единственный луч прожектора выхватил из мрака мужчину, стоявшего на сцене склонив голову и опустив руки по швам, причем в правой он держал розу на длинном стебле.

Все присутствующие в клубе женщины вздохнули разом, тогда как человек на сцене оставался неподвижен, завораживая аудиторию и доводя ее нетерпение до апогея. На нем были линялые джинсы, черная рубашка с расстегнутыми тремя верхними пуговицами и дорогие итальянские туфли на босу ногу. У него были типично индейские волнистые черные волосы, бронзовая кожа, пронзительный взор черных глаз и широкие скулы, тогда как прямой нос и овальный подбородок свидетельствовали о том, что в роду у него были и гринго. Такая комбинация генов придавала его внешности экзотическую изысканность, благодаря чему он оказывал магическое воздействие на окружающих. Алехандро был последним и самым неотразимым кумиром завсегдатаев клуба. Он сдержанно улыбнулся, обнажив ослепительно белые зубы. Женщины в толпе восхищенно заверещали, когда он поднял голову, поднес розу к губам и принялся целовать ее лепесток за лепестком. Взяв затем розу за самый конец стебля, он поцеловал ее в последний раз и кинул во тьму, где женщины принялись судорожно разыскивать ее. Счастливица, завладевшая розой, прижала цветок к своей весьма соблазнительной груди и выкрикнула:

— Мы любим тебя, Алехандро! Мы тебя любим!

Чи-Чи Моралес взглянул со своего насеста вниз, на Алехандро, и на его губах мелькнуло некое подобие улыбки. Затем, отвернувшись от сцены, он занялся своими восточными гостями.

Алехандро поднял руку над головой — и сразу резко опустил ее, когда оркестр у него за спиной взорвался мелодией «Куидадо амор». Его тело пришло в движение и стало стремительно вращаться, выхватываемое из мрака лучом одного-единственного прожектора, словно бы лаская окружающую его тьму. У него был приятный баритон, но вовсе не своему музыкальному дару обязан был Алехандро нынешним положением звезды здешнего заведения. Его успех объяснялся умением завладеть аудиторией, заставить каждую из присутствующих здесь женщин поверить, что он поет именно для нее, способностью своими телодвижениями и взглядом пробудить в женщинах тайные желания, но не в последнюю очередь, и тем, что они с Чи-Чи Моралесом были истинными компанерос.

Пятьдесят минут он пел перед зачарованной аудиторией и завершил выступление шлягером «Квиреме мачо» — «Люби меня сильнее», — песней, слова которой он был бы не прочь повторить одной из дам, оставшись с нею наедине. Спрыгнув с подмостков, он сорвал с гвоздика полотенце, отер пот с лица и шеи, улыбаясь в ответ на топот ног и возгласы «Бис! Бис!», несущиеся со всех сторон. Он переглянулся с аккомпаниатором и тот торжествующе поднял большой палец.

Зажгли свет, и Алехандро вновь вышел на сцену, раскланиваясь перед рукоплещущей публикой. Он прошелся по сцене, посылая публике — в зале и на балконе — воздушные поцелуи и аплодируя ей в ответ. Он спел еще две песни на бис и побежал в грим-уборную — в крохотный закуток в глубине сцены, отделенный от остального мира пластиковыми занавесками. В грим-уборной он сорвал с себя взмокшую от пота рубашку, растерся полотенцем, надел чистую сорочку и выскользнул на улицу через запасный выход, тогда как толпа в зале все еще продолжала неистовствовать, скандируя: «Алехандро!»

Выйдя в душную ночь, он прошел по маленькой автостоянке за клубом в сторону трех мужиков, весьма смахивающих на телохранителей, которые стерегли здесь машины наиболее почетных гостей. Другим, впрочем, парковаться на этой стоянке было воспрещено. Один из высокорослых охранников махнул ему рукой и открыл перед ним стальные ворота, выходящие на улицу.

Алехандро сел в черный «порше» с турбодвигателем, включил мотор и выехал на оживленную улицу.

Алехандро запарковал машину на Второй авеню, нажал на потайную кнопку, обесточивающую все электросхемы в машине, и пошел по Пятьдесят пятой к пятиуровневой пешеходной дорожке на северной стороне улицы. Здание, в которое он вошел, находилось в центре квартала и фасадом выходило на стеклянную башню, вокруг которой происходила дорожная развязка, и на величественный фонтан, струи которого, описав дугу по воздуху, ударяли в украшенную разноцветными камнями чашу.

Он отпер парадную своим ключом и поднялся по лестнице на третий этаж, где обошел всю площадку и приблизился к входу в центральные апартаменты. Табличка на двери гласила, что здесь проживает Дж. Мак-Мэхон.

Вновь воспользовавшись своим ключом, он проник в квартиру. Войдя в гостиную, Алехандро сказал человеку, стоявшему здесь повернувшись к окну:

— Должно быть, дело очень важное, раз ты решил выйти на связь таким способом.

Сивер подошел к комнатному бару и плеснул себе еще немного «Джонни Блэка». Поглядев на Алехандро, он спросил:

— Как поживает твоя матушка?

— Она открыла ресторан на Ла-Плайя-Ропа, неподалеку от Марты.

Лицо Сивера озарилось душевными воспоминаниями.

— Вот и хорошо, — сказал он, подходя и подсаживаясь к Алехандро. — Как бы ты отнесся к тому, что мы позволим тебе всплыть на поверхность?

Алехандро в изумлении поглядел на него. Он почувствовал, что вопрос с подковыркой и наверняка чреват каким-нибудь внутренним конфликтом. Встав, он подошел к бару, взял высокий стакан, принялся бросать туда кубики льда. Налив себе виски, он наконец заговорил: