Уна выдерживает его взгляд.

— Пожалуй, ты прав.

Удовлетворённый, Пивани уходит, звякнув колокольчиком у двери. Хозяйка убеждается, что дверь заперта, и провожает гостей наверх.

Бифштекс горит, вся кухня в дыму. Чертыхаясь, Уна вырубает конфорку, включает вентилятор и, швырнув сковородку в раковину, наполняет её водой. Бифштекс испорчен так же необратимо, как и её аппетит.

— Чёрный Креольский Стейк — так называет это мой брат, — сообщает Грейс.

В маленькой квартире две спальни. Уна предлагает Грейс свою, но та настаивает, что будет спать на диване.

— Чем мне теснее, тем я лучше сплю, — утверждает она.

Грейс заваливается на диван, и не проходит и минуты, как раздаётся похрапывание. Уна прикрывает гостью одеялом и достаёт пару других для парней.

— В гостевой спальне только одна кровать, и ещё есть матрас на полу.

— Я на полу! — подхватывает Коннор. — Лев пусть спит на кровати.

— Не возражаю, — отзывается Лев.

Только сейчас Уна замечает, что на Конноре рубашка Уила. Тот факт, что он так бездумно и бестактно носит её, окончательно выводит Уну из себя. Да этот наглец должен прощения у неё просить за каждую ниточку, из которой она соткана! Но девушка произносит лишь:

— Эта рубашка на тебе как на вешалке.

Коннор смотрит на неё с извиняющейся улыбкой. Недостаточно извиняющейся!

— Вообще-то, у меня другого выбора не было. Так уж сложились обстоятельства.

— Да, обстоятельства... — эхом вторит она. Вот сейчас он подвинется поближе, попробует очаровать её... Чего ещё ожидать от такого парня? Но когда Коннор этого не делает, Уна почти разочарована. Интересно, с каких это пор она начала выискивать, к чему бы придраться?

Она знает ответ. Это началось тогда, когда она возложила на погребальный костёр гитару Уила.

Она даёт парням постельное бельё, потом достаёт винтовку, прислоняет её к стене у лестницы.

— Пока вы у меня, вы в безопасности.

— Спасибо, Уна, — произносит Лев.

— Пожалуйста, маленький братец.

Коннор слышит, как Уна называет Лева, и с усмешкой вздёргивает бровь. Ну и пусть себе вздёргивает. Чужакам этого не понять.

В спальне больше портретов Уила, чем в доме у Таши’ни. Все сделаны задолго до их с Левом короткого знакомства. Не комната, а настоящий храм. Не очень-то приятное впечатление.

— Думаешь, она поехала мозгами из-за потери своего парня? — небрежно спрашивает Коннор.

— Не просто парня, а жениха, — поправляет Лев. — Они знали друг друга всю жизнь. Так что, будь добр, потактичнее.

Коннор вскидывает ладони, словно сдаваясь:

— Ладно, ладно. Извиняюсь!

— Если хочешь завоевать её расположение, постирай рубашку и оставь здесь, когда будем уходить.

— У меня есть дела поважнее, чем завоёвывать её расположение.

Лев пожимает плечами:

— Ну тогда не видать тебе скидки на её гитары.

Улёгшись в постель, Лев закрывает глаза. Уже поздно, но он не в силах заснуть. Юноша слышит, как возится на кухне Уна — чистит подгоревшую сковородку, убирается, чтобы гости, проснувшись утром, подумали, будто беспорядок в квартире, который они видели накануне, им только приснился.

Хотя Коннор лежит на своём матрасе недвижно, похоже, что у него тоже проблемы со сном.

— Сегодня за ужином я произнёс это слово впервые за два года, — признаётся он.

Лев не сразу соображает, о чём речь. Эпизод за столом был для него гораздо менее травмирующим, чем для друга. Коннор не хочет даже повторить слово, начинающееся на «м».

— Уверен, Элина понимает.

Коннор поворачивается на бок, и смотрит на Лева снизу вверх в полумраке комнаты.

— И почему мне легче управиться со снайперским выстрелом, чем с тем, что я ляпнул за столом?

— Потому, что ты хорош во время кризиса и полный отстой в нормальной обстановке.

Коннор невольно хохочет:

— «Хорош при кризисе, отстой, когда всё нормально». Слушай, это же прямо про всю мою жизнь! — Он на секунду замолкает, но Лев уверен — сейчас он задаст Вопрос, и Лев даже догадывается, какой.

— Лев, ты когда-нибудь...

— Нет, — обрывает его Лев. — И тебе тоже не стоит. Во всяком случае, не сейчас.

— Да ты даже не знаешь, о чём я хотел спросить!

— О родителях. Так ведь?

Слегка ошарашенный Коннор не сразу находит, что сказать.

— Как ты был зануда, когда был десятиной, — говорит он, опомнившись, — так и остался. Зануда.

Лев посмеивается и отбрасывает волосы назад. Привычка. Каждый раз, когда кто-нибудь напоминает ему о его десятинном прошлом, он находит утешение в своих длинных светлых кудрях.

— Теперь-то мои предки точно знают, что я жив, — продолжает Коннор. — И брат тоже.

Это привлекает внимание Лева.

— Я и не знал, что у тебя есть брат.

— Угу, Лукас зовут. Он получал похвальные грамоты, а я выговоры. Мы вечно дрались. Ну да ты наверняка всё про это знаешь. У тебя же целый вагон братьев и сестёр.

Лев мотает головой.

— Больше нет. Насколько я знаю, сейчас моя семья состоит только из одного человека.

— А мне кажется, что Уна считает иначе, «маленький братец».

Лев должен признать — это приятно, но всё же недостаточно. Он решается рассказать Коннору о том, о чём не говорил никому, даже Мираколине во времена их отчаянных странствий.

— Когда хлопатели взорвали дом моего брата, отец, которого я до того не видел больше года, отрёкся от меня.

— Вот это жесть... — тянет Коннор. — Мне жаль, друг.

— Да уж. Он, можно сказать, пожалел, что я не взорвал себя там, в «Весёлом Дровосеке».

Коннор не находит, что на это ответить. Да разве такое вообще возможно?! Ладно, его собственные родители послали его на расплетение, но то, что вытворил папаша Лева… Это же бессердечие высшей степени!

— Знаешь, как мне было больно? — продолжает Лев. — Но я это пережил и сменил имя с Калдера на Гаррити — так звали пастора Дэна, который погиб при взрыве в доме брата. Я тоже отрёкся от своей семьи. И если когда-нибудь боль возвратится, я найду способ справиться с ней; но нарочно ковыряться в ране не буду.

Коннор перекатывается на другой бок.

— Ага, — зевает он. — Я тоже. Так действительно лучше.

Лев ждёт, и, как только дыхание Коннора становится глубоким и ровным, уходит из спальни. В гостиной в мягком кресле сидит Уна с чашкой горячего чая — судя по аромату, это один из лечебных отваров Элины. Девушка погружена в размышления, такие же сложные, как и её напиток.

— Что пьёшь? — интересуется Лев.

Уна вздрагивает при звуке его голоса.

— Ох... Элина называет это téce’ni hinentééni — «Ночное восстановление». Успокаивает душу и тело. Думаю, основные составляющие — ромашка и женьшень.

— Мне не осталось?

Она наливает ему чашку, и Лев ждёт, наблюдая, как листья разбухают, всплывают и опускаются вместе с остывающей водой. Уна сидит напротив; молчание не тяготит её. Единственный звук, нарушающий тишину — мягкое похрапывание Грейс, спящей на диване у дальней стены. Обычно Леву молчание тоже не причиняет неудобств, однако сейчас между ним и Уной витает нечто, требующее выяснения.

— Кажется, Пивани догадался, что это ты выстрелила? — полувопросительно говорит он.

Уна остаётся совершенно невозмутима при этих словах Лева, лишь продолжает медленно потягивать чай.

— Я оскорблена твоим обвинением, маленький братец, — молвит она наконец.

— Я всегда уважал тебя, Уна. Уважай же и ты себя — не лги.

Она смотрит на него долгим взглядом. С десяток разных эмоций успевает смениться в её глазах, прежде чем она ставит чашку на стол и произносит:

— Пивани знает. Я уверена. С чего бы ещё ему приводить вас сюда и брать с меня обещание охранять вас? — Она переводит взгляд на стоящую рядом винтовку. — И я буду охранять. Даже если придётся защищать вас от себя самой.

— Почему? — спрашивает Лев. — Почему ты выстрелила?