Выехав на набережную, коляска сворачивает направо — я предпочитаю этот маршрут, хотя путь по обычным улицам занял бы меньше времени. Спешить мне некуда, и дело тут, конечно, не в праздности — просто я всегда выезжаю вовремя, чтобы исключить малейший риск опоздания; моё реноме педанта и болезненно пунктуального человека слишком долго формировалось, чтобы теперь пустить его прахом.

Мокро дышит река, и я лениво любуюсь ею; мы подъезжаем к неприметным воротам, за которыми начинается закрытая территория. Бумаги предъявлять не приходится — стражник знает меня в лицо; почтительно кивнув, он пропускает нас за ограду. Мало кто из живущих в городе удостаивается чести попасть сюда, а уж тем более — наведываться более или менее регулярно, но я-то как раз принадлежу к меньшинству. Впрочем, здешний ландшафт — ухоженный парк со старыми вязами и подстриженными кустами — выглядел бы вполне заурядно, если бы над деревьями не возвышались башни оттенка кофе со сливками, служащие резиденцией наместнику императора, графу Непряеву.

Привратник на входе в башню тоже меня, естественно, узнаёт, но проверка здесь строже, чем на предыдущем посту: я прикасаюсь пальцем к заострённому шипу на подставке, чтобы выступила капелька крови. Меня, если честно, несколько забавляют эти архаичные методы (гораздо проще и эстетичнее, на мой взгляд, были бы воздушные чары), однако приходится подчиняться — резиденция строилась ещё в те времена, когда кровь считалась универсальным средством.

— Добро пожаловать, господин магистр, — привратник склоняет голову. — Его сиятельство просил вас сразу же подняться к нему.

Я молча киваю — приглашение вполне ожидаемо; захожу в лифт, и слуга в бордовой ливрее нажимает кнопку пятого этажа. Увидев себя в громадном настенном зеркале, морщусь и отворачиваюсь — чуда не случилось, и я по-прежнему тот самый старик с обрюзгшей физиономией. Берусь за надраенный медный поручень, и лифт начинает свой путь наверх.

Наместник явно не в духе — его моложавое, гладко выбритое лицо несёт отпечаток скрытого раздражения. Пригласив меня сесть, он складывает в папку разрозненные листы казённого вида, которые перед этим просматривал; в широком проёме окна за его спиной громоздятся тучи.

— Как прошла летняя вакация, магистр? Довольны?

— Благодарю вас, ваше сиятельство. Всё в порядке, насколько это вообще возможно, если учесть мой возраст.

— Что ж, это радует. А вот у нас не обошлось без эксцессов.

— Что-то серьёзное?

— Как сказать. Моя племянница сбежала из дома.

Я поднимаю бровь, и он невесело усмехается, после чего откидывается в кресле и, осторожно поведя головой, расстёгивает верхнюю пуговицу форменного болотно-зелёного сюртука:

— Вы не ослышались, магистр, всё так и было. Правда, отсутствовала Елизавета недолго, но переполох устроила знатный. Вы, вероятно, прочли в газетах об инциденте на Русалочьей пристани?

— Да. Писали, что ночью там кто-то выл, а костёр на синем угле разросся до небывалых размеров. Я принял это за очередную глупую выдумку, бульварную сенсацию.

— И напрасно. Потом ещё этот всплеск на следующий день…

— Простите? Всплеск?

— А вы его разве не ощутили?

— Я в те дни испытывал… гм… некоторые сложности со здоровьем, и восприятие могло притупиться.

— Примите моё сочувствие. А история такова — моя племянница и один прыткий юноша из мещан нашли, представьте себе, стынь-каплю. Пытаясь её использовать, двинулись вдоль реки. Видели тот самый костёр и слышали вой. На следующий день возобновили эксперименты. Юноша упал без сознания и частично потерял память. Елизавета, испугавшись, выбросила артефакт в реку, из-за чего и случился мощный силовой всплеск. Вот так, если вкратце. Всё это — со слов племянницы.

— И вы не сочли нужным уведомить об этом меня, её наставника?

— Дело — на контроле у Тайной Стражи, — спокойно отвечает наместник. — Их штатный чародей обследовал Елизавету сразу, она не пострадала. Однако есть ещё один момент. Как вы наверняка помните, ей вчера исполнилось четырнадцать лет…

— Разумеется, помню! Закончился срок, в течение которого у неё мог открыться дар. Нужна соответствующая проверка — именно этим я и намерен заняться в первую очередь.

— Очень хорошо. О результатах мне сообщите. Кроме того…

Он хмурится, словно до конца не уверен, стоит ли продолжать; я терпеливо жду.

— Видите ли, магистр… Мы с моим двоюродным братом — отцом Елизаветы — терпеть не можем друг друга. Однако мы всё же родственники, поэтому, когда его отправили в ссылку, я обещал, что позабочусь о девочке, дам ей лучших учителей. Обещание я выполнил, но взаимопонимание с ней у меня опять-таки не сложилось. В лучшем случае — враждебный нейтралитет. Зато вам она, насколько я могу судить, доверяет. Поэтому…

Он подаётся вперёд и смотрит на меня, не мигая:

— Побеседуйте с ней, магистр. Аккуратно расспросите о том, что на самом деле случилось на берегу. Она вроде бы не врёт, но явно недоговаривает, а я не хочу на неё давить слишком явно.

— Я постараюсь, ваше сиятельство.

Он кивает и пододвигает к себе очередную папку, давая понять, что аудиенция завершилась; я встаю — меня ждёт моя ученица.

ГЛАВА 2

Три года назад, когда наместник попросил меня взяться за обучение его племянницы, я был, мягко говоря, не в восторге. Во-первых, я никогда прежде не занимался преподаванием и не испытывал желания начинать; мои педагогические таланты уверенно стремятся к нулю, о чём неоспоримо свидетельствует биография нашего с Полиной единственного сына-оболтуса, который, едва достигнув совершеннолетнего возраста, сбежал на материк и напоминает о себе лишь в тех случаях, когда хочет выклянчить денег. Во-вторых, к моменту, когда Елизавете потребовался учитель, я уже настолько устал от всей и всяческой службы, что даже оставил свою завидную должность при канцелярии; планы мои сводились к тому, чтобы сибаритствовать дома, лишь время от времени принимая разовые заказы. Но с сибаритством пришлось, к сожалению, повременить. Если фигура такого ранга, как полномочный представитель монарха, обращается к тебе с просьбой, то ответ возможен только один, пусть даже просьба эта выражена в исключительно уважительной форме.

Я, помнится, тогда опасался, что ученица окажется пустоголовой куколкой, из которой со временем вылупится полноценная дура, но она меня удивила. Девочка искренне и даже, пожалуй, несколько фанатично тянулась к знаниям, задавала правильные вопросы и терпеливо сносила моё старческое брюзжание. Постепенно она, кажется, привязалась ко мне — во всяком случае, относилась заметно лучше, чем к дяде. Да я и сам ловил себя иногда на мысли, что мои учительские обязанности уже не вызывают прежнего отвращения.

— Доброе утро, Елизавета.

Вхожу в помещение, отведённое для занятий. Оно небольшое, но достаточно светлое; из учебных пособий — только антрацитово-серая настенная доска-уловитель (сажень в длину, полсажени в высоту) и широкоформатный атлас в коричневой обложке с тиснением, лежащий в углу на тумбочке. Другие книги тут не хранятся — мы их каждый раз приносим с собой, подбирая в зависимости от темы урока.

— Доброе утро, магистр Деев. Я очень рада вас видеть.

Она улыбается, но как-то иначе, чем в прошлые наши встречи: детский задор исчез, а на лицо набежала тень. Впрочем, возможно, Елизавета просто очень взволнована — или всё дело в заоконной осенней хмари, которая плохо сочетается с юностью.

— Простите, что задержался. Я разговаривал с вашим дядей.

— Я так и подумала. Он рассказал вам, что было летом?

— В самых общих чертах. Надеюсь услышать от вас подробности.

— Я и сама хочу с вами поделиться, расспросить вас кое о чём, но сначала…

Она замолкает, и я заканчиваю фразу вместо неё:

— Сначала вы хотите узнать, не открылся ли у вас дар. Позвольте, кстати, поздравить вас с малым совершеннолетием. Это важная веха, шаг на пути к взрослению.